***

Тоска по городу молчит.
На деревенский чёрный хлеб --
дар вечной, царственной, как склеп,
неугасаемой печи,

я мажу масло из горшочка,
чей сложный, дивный аромат
не только сливками богат,
но духом каждого цветочка,

который съеден на лугу
степенной золотой коровой.
Молчит, когда мужик здоровый
огромный таз... нет, не могу...

огромный, медный и медовый...
...нет, не могу его поднять! --
на стол поставит и опять
уйдёт походочкой фартовой,

нам бросив: налетай, братва!
Мы налетаем, точно пчёлы,
на свежий мёд, густой, тяжёлый...
Тоска по городу мертва.

Тоска по городу живёт
в других краях. А в этих вишен
висят гирлянды -- и не слышен
её разящих стрел полёт,

не чувствуешь её когтей,
дерущих душу, и не ранит
её клинок. Здесь ходят в баню,
и в речке свистнет рак скорей,

чем я услышу завыванье
сирен и шарканье машин,
заполонивших мирозданье.
Тоска по городу -- аршин,

которым мерится лишь куцый
шматок обкромсанной души,
для горожанина обузой
вдруг обернувшись. Не спеши

в тот город, где души заботы
отложены на выходной.
Аршин отмерил путь -- с работы
по магазинам и домой,

с пустого трёпа до больницы,
с бегом-бегом до шнель-шнель-шнель,
купить, сварить, блеснуть... и птицы
залётной не расслышать трель.

А здесь поёт она с рассветом
о том, о сём... к чему слова?
Пой, ласточка. В деревне где-то.
Тоска по городу мертва.