В густой некошеной траве
пожухлые седые пряди,
как у старухи в голове.
И лес, как в траурном наряде,
пурпурной лентой оторочен
и убран золотом. В листве
берёзы – девы непорочной –
один лимонно-жёлтый цвет.
Так старится весенний Бог,
явившийся в убранстве нежном
тогда, когда в покрове снежном
ещё весь мир дремал и глох.
О, как беспечно он взбежал
по сонным венам лип и клёнов
и брызнул алым и зелёным
под битвы хоботков и жал.
О, как легко он смог тогда
единым днём одной свирелью
заставить вторить птичьи трели
и хор лягушек у пруда,
и звон проснувшейся воды,
и комариный зуд с трясины,
и женский смех, и гул пчелиный,
и шелестящие сады.
Как он казался всемогущ,
когда с весенними громами
он молнии метал из туч
слепящее- белыми ветвями.
И как устало, тяжело,
и как по стариковски скупо
теперь роняет на стекло
он морось слёз, мутнее супа.
А в парке дым. Горит в огне
листвы опавшей мёртвый ворох.
И хоть один бы в небе всполох
об этом уходящем дне –
последнем дне, когда тепло
ещё ласкало наши лица,
и он, казалось будет длится,
но вот и солнышко зашло.
Он никогда не повторится…