Парижский ресторан «Адольф и Пелле»
был раньше повсеместно знаменит.
Нередко литераторы там ели,
свой удовлетворяя аппетит.
Раз в месяц заседали и подолгу
Золя, де Мопассан, Гонкур, Доде,
и, следуя приятельскому долгу,
Иван Тургенев, сведущий в еде.
Еще одним участником застолья
привычно выступал Гюстав Флобер,
который, кстати, из закусок более
предпочитал текучий камамбер.
«Обед пяти освистанных» - так звали
те трапезы, что длились до зари.
Меню сейчас припомнится едва ли,
но, право, оно стоило гран-при.
Провалы пьес, прошедшие с конфузом,
вином смывались в отблесках зеркал.
Освистанными значились французы,
Иван Сергеич просто примыкал.
Тут фрикасе с рагу соревновалось,
за прентаньером лился буйабес,
Но этого друзьям казалось мало,
как будто в коллектив вселился бес.
И, заказав себе почти всю карту,
они гурманству отдавали дань,
со вкусом ели-пили и азартом,
чревоугодья преступая грань.
Клико в бокалах пенилось без меры,
вовсю звенели франки на столе.
Творцы гуляли, будто офицеры,
и были все подряд навеселе.
Приняв еще ликера по микстуре,
и, погрузив себя в табачный дым,
друзья трепались о литературе,
какие кто оставил в ней следы.
- На критиков плевать, они - заразы -
кричал Гонкур, опершись на Золя,
- Не слушал я их мнения ни разу
и все ж пишу, представьте, voila.
А в тон ему рычал Флобер, беснуясь:
- Эдмон, послушай, и не говори!
Как ловко бросил критикам блесну я:
с трудом переварили «Бовари».
- Их всех мой труд, - заметил он удачно,
- в столбняк приводит и к параличу.
И заключал Иван Тургенев мрачно:
- Я про «Муму», вообще, уже молчу.
Затем, сменивши тему, как мальчишки,
все спорили опять о Виардо,
и Мопассан, своей поклявшись «Пышкой»,
доказывал, мол, «что-то в ней не то».
Доде смеялся, глядя как Тургенев
трясет де Мопассана за грудки:
- enfant de pute!* Каналья ты, - не гений!
Христом прошу, не лги прилюдно, Ги!
Потом, обнявшись, все секстетом пели:
«В дороге», «Марсельезу», «Соловья».
Дрожанье стекол у «Адольф и Пелле»
отчетливо и ясно слышу я.
* enfant de pute - сукин сын (фр.)