Друзья,
в последнее время в БЛК то и дело возникал разговор о прозе: чем она отличается от поэзии, какие есть разновидности прозы и так далее. Говорили и о возможности мини-конкурса короткой прозы. Постараемся провести его в будущем. Пока же предлагаю принести на эту мини-выставку разные формы художественной короткой прозы:
- миниатюры-аллегории
- "рассказы с ладошку"
- стихотворения в прозе
- мини-эссе
- притчи
- короткие сказки
и так далее.
Все эти формы можно условно объединить обозначением "прозаические миниатюры".
Точной границы между жанрами малой прозы провести зачастую невозможно. Возьмем за критерий приемлимости для нашей выставки два фактора:
- принадлежность к художественной (а не, скажем, научной или технической) прозе
- объем до 3500 знаков включительно (без учета пробелов)
Каждый автор может принести два произведения.
Приветствуются комментарии под произведениями, критика, ссылки, размышления.
В качестве затравки предлагаю четыре прозаических миниатюры - Тургенева, Бунина, Хармса и Солоухина - а также статью поэта и литературоведа Юрия Орлицкого "Большие претензии малого жанра" // НЛО. 1999, № 4
Выставка пройдет до конца сентября.
(Ильдар)
ИВАН ТУРГЕНЕВ (1818-1883)
"Стой!", из книги "Senilia. Стихотворения в прозе"
Стой! Какою я теперь тебя вижу — останься навсегда такою в моей памяти!
С губ сорвался последний вдохновенный звук — глаза не блестят и не сверкают — они меркнут, отягощенные счастьем, блаженным сознанием той красоты, которую удалось тебе выразить, той красоты, во след которой ты словно простираешь твои торжествующие, твои изнеможенные руки!
Какой свет, тоньше и чище солнечного света, разлился по всем твоим членам, по малейшим складкам твоей одежды?
Какой бог своим ласковым дуновеньем откинул назад твои рассыпанные кудри?
Его лобзание горит на твоем, как мрамор, побледневшем челе!
Вот она — открытая тайна, тайна поэзии, жизни, любви! Вот оно, вот оно, бессмертие! Другого бессмертия нет — и не надо. В это мгновение ты бессмертна.
Оно пройдет — и ты снова щепотка пепла, женщина, дитя... Но что тебе за дело! В это мгновенье — ты стала выше, ты стала вне всего преходящего, временного. Это твое мгновение не кончится никогда.
Стой! И дай мне быть участником твоего бессмертия, урони в душу мою отблеск твоей вечности!
(1879)
ИВАН БУНИН (1870-1953)
"Первая любовь"
Лето, именье в лесном западном краю.
Весь день проливной свежий дождь, его сплошной шум по тесовой крыше. В притихшем доме сумрак, скучно, на потолке спят мухи. В саду покорно никнут под водяной бегущей сетью мокрые деревья, красные цветники у балкона необыкновенно ярки. Над садом, в дымном небе, тревожно торчит аист: почерневший, похудевший, с подогнутым хвостом и обвислой косицей, стал на краю своего гнезда в верхушке столетней березы, в развилине ее голых белых сучьев, и порой, негодуя, волнуясь, подпрыгивая, крепко, деревянно стучит клювом: что же это такое, потоп, настоящий потоп!
Но вот, часа в четыре, дождь светлен, реже. Ставят самовар в сенцах - бальзамический запах дыма стелется по всей усадьбе.
А к закату совсем чисто, тишина, успокоенье. Господа и те, что гостят у них, идут в бор на прогулку.
Уже синеет вечер.
В просеках бора, устланных желтой хвоей, дороги влажны и упруги. Бор душист, сыр и гулок: чей-то дальний голос, чей-то протяжный зов или отклик дивно отдается в самых дальних чащах. Просеки кажутся узки, пролеты их стройны, бесконечны, уводят своей вечерней далью. Бор вдоль них величаво-громаден, стоит темно, тесно; мачты его в верхушках голы, гладки, красны; ниже они серы, корявы, мшисты, сливаются друг с другом: там мхи, лишаи, сучья и гнили и еще в чем-то, что висит подобно зеленоватым космам сказочных лесных чудовищ, образуют дебри, некую дикую русскую древность. А пока выходишь на поляну, радует юная сосновая поросль: она прелестного бледного тона, зелени нежной, болотной, легка, но крепка и ветвиста; вся еще в брызгах и мелкой водяной пыли, она сюит как бы под серебристой кисеей в блестках...
В тот вечер бежали впереди гулявших маленький кадетик и большая добрая собака, - всё время играя, обгоняя друг друга. А с гулявшими степенно, грациозно шла девочка-подросток с длинными руками и ногами, в клетчатом легком пальтишке, почему-то очень милом. И все усмехались - знали, отчего так бежит, так неустанно играет и притворно веселится кадетик, готовый отчаянно заплакать. Девочка тоже знала и была горда, довольна. Но глядела небрежно и брезгливо.
(1930)
ДАНИИЛ ХАРМС (1905-1942)
x x x
Дорогой Саша, в этом (я для краткости говорю просто в "этом", но
подразумеваю "в этом письме") я буду говорить только о себе. Я хочу,
собственно говоря, описать свою жизнь. Очень жаль, что я не написал тебе
предыдущего письма, а то я бы написал там всё, что и пропустил здесь.
Давай прибегнем к методу сравнения. Ты, скажем, живешь там в Ашхабаде
каким-то образом. Назовем это для краткости "так". А я живу здесь, условно
обозначая, – "Так так". Это я так уславливаюсь называть то и другое для
того, чтобы в дальнейшем было легче и удобнее говорить о том и об этом. Если
ты находишь, что обозначения "так" и "так так" неудобны, то можно называть
так: ты живЈшь неким образом, а я живу неким образом, но иначе. Пожалуй,
остановимся на последнем обозначении.
Допустим, что я живу не "неким образом, но иначе", а таким же образом,
как и ты. Что из этого следует? Для этого вообразим, а для простоты сразу же
и забудем то, что мы только что вообразили. И теперь давай посмотрим, что
получилось. Чуть-чуть не забыл тебе сказать, как я купил совершенно ненужное
пальто. Хотя об этом я лучше расскажу потом. У меня был в гостях Игорь.
(1930)
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924-1997)
Из книги "Камешки на ладони"
* * *
Однажды я ночевал в коренном дагестанском ауле.
Днем, пока мы суетились и разговаривали, обедали и пели песни, ничего не было слышно, кроме обыкновенных для аула звуков: крик осла, скрип и звяканье, смех детей, пенье петуха, шум автомобиля и вообще дневной шум, когда не отличаешь один звук от другого и не обращаешь на шум внимания, хотя бы потому, что и сам принимаешь участие в его создании.
Потом я лег спать, и мне начал чудиться шум реки. Чем тише становилось на улице, тем громче шумела река. Постепенно она заполнила всю тишину, и ничего в мире кроме нее не осталось. Властно, полнозвучно, устойчиво шумела река, которой днем не было слышно нигде поблизости, Утром, когда мир снова наполнился криками петуха, скрипом колеса, громыханием грузовика и нашим собственным разговором о всякой ерунде, я спросил у жителей аула и узнал все же, что река мне не приснилась, она действительно существует в дальнем ущелье за горой, только днем ее не слышно.
Каково же художнику сквозь повседневную суету жизни прислушиваться к постоянно существующему в нем самом и в мире, но не постоянно слышимому голосу откровения?
И я мог бы многое услышать в этом мире, но, к сожалению, сам я все время шумел.