– Впустите меня в этот нежный, яростный дискурс,
я – вот он, в пароксизме гнева биясь форелью,
дрожу – холодная тварь, зубец наспинного диска,
рыбная масса в сплошной бирюзе акварельной.
А вот оно – перекатывается, переваливается цунами,
полное воздуха, тел, языков обцелованных, рук повивальных;
там эти женские животы с женскими вздрагивающими ногами;
там сонные девочки, укутанные в кигуруми;
там альты и меццо-сопрано, блуждающие в шоуруме
с целью чем-нибудь очароваться кухонно-спальным.
Впустите –
кожу, встопорщенную сорным волосом, диким лесом;
ворох горючих страхов, низкоголосых глухих эмоций;
я лягу на пододеяльник – красно-солёной взвесью,
и тело моё не растворится и не сотрётся.
А оно – качается огромными платьями, колокольными платьями,
и из-под платьев бегут-выкатываются зародыши, недоноски,
рыбьи выморыши, – скользкие, смертные, неприятные, —
и у всех – их отпечатки, мои отпечатки;
словно влажные фрукты – вода, початки, клетчатка,
со ;ски, соски ;, ритуальные свистопляски, сладкие слёзки.
И перешиб бы одним хвостом их – Хронос душит любого;
и перешиб бы их, передушил, – своей военной, корявой, выморочной любовью —
и перешиб бы их, перешиб бы.
Словил бы за волосы каждую – нежную, яростную весталку –
как птицу за крылья, поймал бы её, исщупал бы, оттаскал бы.
Но они ухитряются действовать без ошибки.