Игорю Казанцеву
в лужёной глотке старого колодца
дрожали отражения звезды.
мгновение — и ей упасть прийдётся,
отведав на крещение воды;
раскатистого смеха великана,
пыхтящего, что новый паровоз, -
в лужёной глотке пыльного стакана -
паучьи нити и осколки слёз.
на стыке рельса — пресечённый голос,
на железнодорожной аш два о
карениной в крови застывший волос
и папы анны хрип: — ты что того?!..
разодранный плакат: — прости, родная!
— не ново прототипы убивать.
в лужёной глотке пьяного трамвая
печальный берлиоз, - язык, как гать.
навыкате мелькающие зенки
с белком белей извёстки и снегов.
коровина дрожащие коленки
и бегемота рожа без рогов.
ты — чёрная дыра, читатель бледный,
в которой пропадает сердца рык.
уже я слышу гунна крик победный,
спалившего души моей арык.
дрожанье азиатской колесницы,
с ножами в чёрных впадинах колёс.
мы дети апулеевой ослицы,
везущей души в венчиках из роз, -
на плаху искалеченного слова.
да, мы скиты над пропастью во лжи,
отшельники и пастыри былого
и дети дум в колоколах души.
мы — декабристы, пушкина потомки,
а жёны наши — пушки в небеси,
стреляют конфети в еловой фомке:
— не верь ей, друг. не бойся, не проси.
не плачь и не жалей — и звать не надо
в колодец сердца медвежатник-дух
и так ворвётся с фомкой звездопада,
грохочущий в музейной зале слух.
и бог-смотритель, дед подслеповатый,
чья борода из ваты — черномор.
окинув иллюзорные палаты
лужёной глотки, устремит свой взор
на небеса, исполненные муки,
в ядро земли, горящее огнём.
и восскорбит, - в долине адской руки
всех грешников - стигматы тьмы на нём.
в лужёной глотке вечного уродца
почила неземная красота, —
звезда его любви, его колодца
с живой водой из мёртвого креста.
анчара посреди вселенной духа
и янычара слова среди стрел.
будь медлен на слова и скор на ухо,
чтоб этот дух в тебя войти успел.