Уж сколько лет прошло, а армейские годы не забываются. Забылись многие фамилии, имена, но события очень яркими фрагментами так и сидят в памяти.
Отслужив четыре месяца в сержантской школе, в сентябре 1982 года мы отправились на стажировку в полк. Так говорили: «В полк». А правильнее – в головной батальон полка. Наше отделение попало во второй взвод третьей роты, которая охраняла ЛИУ(лечебно-исправительное учреждение).
Через день на ремень: сутки в карауле, сутки в роте. Мы пришли в линейное подразделение не совсем рядовыми, курсантами. Это значит, что полы мыть нас не заставляли, в кухонный наряд не ходили, в карауле закрепляли за часовыми разных постов, а в суточном наряде – за сержантом, дежурным по роте.
Само собой, такое положение вещей раздражало солдат, которые отслужили и по году, и по полтора, но убирались в казарме, а мы нет. Они нас, мягко говоря, недолюбливали, но сделать ничего не могли.
Однажды всю роту направили в овощехранилище перебирать картофель и морковь. Я запомнил именно морковь больше. Группа товарищей, отслуживших по году, земляков, кто служил, поймёт каких, во время работы решили меня молча терроризировать, кидаясь в меня морковью.
Помню их ненавидящие, леденящие взгляды и, стоит отвернуться, в тебя летит морковь. Я, молча, с такой же силой кидал морковкой в ответ. Они швыряли время от времени, по очереди, я бросал тоже по очереди в каждого из них. Не мог дождаться, когда ж закончатся эти работы в подвале. Странно, но на открытый конфликт они пойти не решились. Видно, не настолько вольготно они себя чувствовали в подразделении, боялись гнева сержантов и тех, кто прослужил больше них.
Правда, был один нюанс. Я не работал в тот момент, типа, командовал. Мне легче было бы работать, но нельзя было нарушать установку, данную нам сержантами, тогда бы пришлось и в кубриках убираться, и дневальными ходить в суточный наряд, а не помощниками дежурного по роте, что, в сущности, означало бы, что ты не без пяти минут младший командир, а чмо.
Однажды я совершил большую глупость. Перед этим в карауле довольно дружелюбно общался с солдатом, к которому меня закрепили, отслужили вместе сутки, а на следующий день его назначили уборщиком в кубрике взвода.
У меня как раз начала болеть нога, мошки покусали, когда три месяца в тайге жили, на ноге образовалась большая, не заживающая рана. Я постоянно её бинтовал. В этот раз, сделав перевязку, почему-то бросил бинт под свою кровать, сразу не выбросил. Это произошло перед завтраком, объявили построение, я и бросил.
И тут после завтрака чуть ли не подбегает он ко мне со свирепым лицом:
-Это, это ты бросил под кровать!..
-Да, - говорю, - сейчас уберу.
-Быстро убери отсюда свой сифилис.
-Да уберу, уберу, успокойся, - сказал я, - не успел просто.
Его аж перекосило от злости в тот момент.
Потом поставили на пост к часовому-оператору в «аквариум». Аквариумом назывался пост над КПП, там находился пульт охраны, помещение располагалось несколько впереди стены здания, застеклённое с трёх сторон. Очень хороший обзор, как и очень хороший пост. Всегда в тепле, в любое время можно чай попить и не надо выдвигаться на сработки этой же самой сигнализации, которая находилась под твоим контролем.
Вот как раз с чаем-то меня сразу и кинули, просто не пригласили, когда зашёл кто-то из караула и они вдвоём выпили крепенького «купца», посчитали, что «молодому» не положено пить с ними по статусу. Надо сказать, за полгода в учебке я ни разу не пил чай кроме того, что давали в солдатской столовой.
Там же, на этом посту, я впервые увидел осуждённых именно в местах лишения свободы, а не после освобождения, как до этого, на гражданке, причём, не кого-либо, а полосатиков, особо опасных рецидивистов.
Они подошли к КПП, их должны были этапировать. Один был лет двадцати пяти, разбойничьего вида, который ему придавали ещё и арестантская роба, и бритая голова, но заметен был и взгляд, очень холодный и дерзкий.
Вскоре после прибытия в эту часть, я увидел, что такое «тёмная». Это произошло очень неожиданно. Минут через тридцать-час после отбоя я проснулся от шороха и шёпота возле моей кровати. Я спал на втором ярусе. Затем к солдату, который спал тоже на втором ярусе через пару кроватей от меня подскочили четыре человека. Двое схватили спящего за ноги и голову, предварительно резко натянув тому одеяло выше головы, а двое стали наносить удары по известным всем болевым точкам.
От неожиданности и боли солдат взвыл, его держали и били, а потом так же быстро, как крысы, все четверо разбежались по разным углам. Солдат разрыдался под одеялом в голос, но даже не встал с кровати. Я не понял, кто это были такие, и кто был этот солдат. Горела лишь лампочка дежурного освещения.
Странно, но это меня хотя и удивило очень, но не испугало. Я тут же заснул, даже не подумав о том, что такую же тёмную могли применить в отношении кого угодно, в том числе и меня.
Офицеров и сержантов роты, в которой мы проходили стажировку, я не запомнил, кроме земляка-срочника, который был у нас заместителем командира взвода во время КБМ. Здесь он стал другим, более человечным что ли, и, что интересно, изменилось его отношение ко мне. Во время дежурства по роте, он общался со мной, как с равным, старым знакомым, а о том, что было во время прохождения курса молодого бойца, можно сказать лишь матом. Не запомнил я их потому, что с нами работали только наши, те не вникали, своих забот хватало. Да, но тоже кроме одного офицера. С одним пришлось всё же познакомиться поближе.
Я тогда нёс службу во внутреннем карауле. Караульное помещение почему-то не было оборудовано специальным местом для курения. Солдаты покуривали втихаря в тамбуре караулки. Мне тоже разрешили. Я и закурил, но как раз в этот момент пришёл проверяющий офицер и написал замечание в акте проверки: курсант такой-то курил в караульном помещении.
Больше всего мне нравилось находиться в карауле, заступившем на охрану ЛИУ. Во-первых подальше от части, уезжали туда на машине, во-вторых там было больше романтики и действительно армейского.
Правда, довольно часто приходилось выдвигаться на сработки сигнализации и в связи с попытками перебросов, что днём, что ночью. Но это уже особенности службы. В те времена было много перебросов, тем более, что зона находилась прямо в городе. Даже чай был в запрете, не как сейчас.
Гражданские делали специальные пакеты, либо при помощи тонких арматур, либо электродов или других приспособлений старались докинуть их до осуждённых, находящихся за несколькими заборами и заграждениями из колючей проволоки.
Бывало, докидывали, но частенько они попадали в руки нас, охранников, или служебных нарядов на территории колонии.
Ночью давалось время на отдых, часа три, наверное, может, четыре, не помню, специально были оборудованные места, кровати, это очень радовало. Обед и ужин привозили из части в специальных термосах, в общем-то, еды хватало.
В самой же части кормили ужасно по моим понятиям. К моему разочарованию, там чуть ли не каждый день давали на второе гуляш из субпродуктов: печень, почки. А я их с детства есть не могу. Тут я, было, пригорюнился, и попасть служить в это подразделение нашего полка у меня желание резко поубавилось. Да и сама столовая была очень большая, плохо освещаемая естественным светом, неуютная.
Хотя у меня уже появились знакомые в полку, встретились и «помозки», с которыми я познакомился на КМБ в тайге, были и знакомые с нашего призыва, которые попали не в учебку, а сразу в полк.
Зато именно здесь находилась та самая первая рота, которая осуществляла охрану осуждённых не только на автозаках, но и на поездах, и в самолётах, собственно, к чему нас и готовили в нашем учебном спецвзводе. Но послужить в этой роте в дальнейшем мне не довелось, после сержантской школы отправили в далёкий таёжный батальон на Ангару.
По окончании стажировки каждый взвод должен был выпустить сатирическую газету по результатам армейской месячной практики. Нашей газетой занялся парень из Домодедова, Губин или Губанов, нет, Губин, который в строю стоял впереди меня и поначалу я частенько наступал ему на пятки, а он частенько оборачивался и своим московским говором, слегка шепелява выговаривал:
-Белый, достал уже постоянно на пятки наступать.
Такой, нормальный пацан, простецкий что ли. Мы с ним нормально общались.
Однажды, правда, во время уборки кубрика в тайге что-то не поделили, начали спорить, выяснять отношения, в результате получили хороших, сочных оплеух от замкомвзвода нашего, каратиста, он тогда ещё странно высказал ему:
-Куда ты лезешь, у Белова-то здоровья хватит, а ты рассыпешься под ударами, бл…
Дело в том, что я постоянно попадал в какие-либо передряги, то дрался, то опаздывал, то пытался отлынивать от физзарядки, за что слыл пофигистом и не особо старательным курсантом почему-то. Земляк-ефрейтор, каптёрщик нашей роты, даже выразился как-то однажды: «Пресловутый Белов…».
И вот этот пацан занялся газетой, он очень хорошо рисовал. Я подошёл, увидел смешные карикатуры, в том числе и на меня, мне вдруг захотелось к этим рисункам добавить коротенькие стишки, чтобы было выразительнее. Меня поддержали, согласились. Так, впервые в жизни, я неожиданно проявил поэтические наклонности.
Там их было много, рисунков, потому что и залётов хватало среди нашего брата, запомнились лишь три. Один на моего одноклассника, который, не мог ни разу подтянуться на турнике:
Сегодня ночью спать не буду,
Побольше тола украду,
Взорву турник я и забуду
Надолго про свою беду.
А над четверостишием был нарисован солдат, висевший, извивающийся как сосиска, на турнике. И на себя самого:
Курит солдат и матерится,
Вспомнился отчий дом.
Дым сигаретный клубится,
О женщине мечтает он.
Ещё про парнишку написал, который съел весь обед, оставленный в столовой для нескольких человек, задержавшихся на занятиях:
Съем всё, хоть даже сыт,
Ведь мой желудок не набит.
До вечера чтобы дожить,
Побольше надо проглотить.
Что-то в этом роде…
Газета понравилась всем на нашу радость. Ротный так был воодушевлён, что сказал перед строем:
-Вот молодцы, воины из третьего отделения четвёртого взвода, такую газету выпустили, что я сам чуть не обоссался от смеха, когда её читал. Курсант Губин, курсант Белов, выйти из строя! За добросовестное отношение к выпуску сатирической стенгазеты и добросовестное отношение к службе объявляю вам внеочередное увольнение в город!
Это ж надо. Заработали увольнение, которое буквально через неделю с удовольствием использовали, побродили по Красноярску часа три-четыре, поели мороженого и конфет с печеньками.
Правда, буквально через полтора месяца этот же наш ротный с таким же успехом объявил мне тоже перед всем строем на полевом выходе:
-За недобросовестное отношение к своим служебным обязанностям объявляю наряд вне очереди.
Это когда командир соседней роты выкрал из моего автомата затвор, когда наш старшина отправил нас заготавливать колья для палаток, а охранение не оставил. Пришлось тогда целую ночь ноябрьскую мёрзнуть с моим тёзкой, генеральским сыном, которого застали спящим в палатке днём, под пронизывающим ветром со снегом на высотке, охранять стрельбище и наш временный палаточный городок, расположившиеся внизу.
Но это уже другая история, о которой я написал в таком же своём рассказе о внутренних войсках.