До обидного ночи длинны,
К полнолунию движется дело.
Хорошо посидеть у волны
И послушать биение тела
Тишины о холодный песок,
Раскалённый к полудню светилом.
Куропатки в лесу голосок,
Машет в мареве паникадило
Миража. У хрустальной волны
В гребешке бело-пенном креветка.
Ты и берег закатом больны,
Словно с птицей общительной ветка.
Может это какая-то блажь, —
— Так сидеть, ни о чём не жалея.
Кипарисов уходит аллея
В очарованный морем пейзаж.
Пара гипсовых ваз, облака
С придыханием солнца, пломбира.
И лучи, их снопы свысока
Так и рвутся на рёбра ампира
Меблированной спальни, - пока
Шёлк седой занавески спокоен.
До единого помнишь мазка
Полотно и рисунок обоев.
По картине писать — беспредел,
Под сурдинку прибоя и птахи.
Под слияние белых как мел
Облаков и шифоновой плахи,
Под которой два твёрдых соска
И скрипящего пирса доска.
Как в рассказике Хэма, «У нас
В Мичигане», — не то, чтобы в Сочи.
Девы проще и ночи короче,
А поэты — факиры на час.