История СССР. Том 2. 1941-1945 гг.
ГЛАВА 24. БЕЛОРУСЬ. ХАТЫНЬ. 1943 Г.
Шёл сорок третий год, война в разгаре,
враг чувствовал себя, как в том угаре –
безчинствовал на нашей он земле,
там, где захватывал себе.
Я расскажу про Белорусь,
про эту солнечную Русь,
как много вынесла она страданий,
не хватит всех, увы, воспоминаний,
чтоб описать всю грусть,
которая приходит в те минуты,
когда я вспоминаю Белорусь.
Хатынь – в том слове столько муки!
Хатынь – разорванные звуки!
Хатынь – как грома звук с небес!
Хатынь – услышь страданья здесь!
Они звенят, и эта взвесь
витает очень долго здесь,
они летают в Поднебесье
все души, что погибли здесь!
Здесь жили давние роды,
где семьями селились до войны,
у каждого по несколько детей,
особенно по много сыновей.
Новицкие и Желобкович,
Барановские и Жыдович,
Каминские, Иотка и Кункевич,
Рудак, Дражынские и Миранович,
Яскевич, Карабан и Федарович.
Фамилии, что вычерчены здесь
в граните векового камня,
чтобы потомки помнили, что здесь
деревня белорусская звучала.
Двадцать второе марта, сорок третий год,
ничто беды не предвещало,
лишь только птица верещала,
как будто вестью извещала.
За помощь партизанам наказать
решили немцы всю деревню разом,
в сарай их деревянный всех согнать,
и подпалить, как будто, нечисть, сразу.
149 было там людей,
из них 75 детей,
и пламя вспыхнуло так быстро,
что все столпились у дверей.
И двери рухнули, в дыму
и в самом огненном аду,
те люди там метались, задыхаясь,
горели заживо. Уму
здесь не подвластно пониманье,
что сделали те немцы в том дыму,
расстреливали всех, кто бежать пытался,
бензина подливали в то страданье,
чтоб больше пламя то горело, как в аду.
Я помолчу немного здесь и прошепчу:
«Остановись, о, время, на мгновенье,
почувствуй запах гари за версту,
звук колокола, умиротворенье…»
Я снова дальше лишь шепчу.
Я не могу нарушить то мгновенье,
вас призываю к тишине, и я молчу,
и молча разговариваю с тенью…
Тень кузнеца, что выжил в том аду,
очнулся ночью он под грудой трупов,
весь обгоревший, раненый, в чаду,
он плакал над телами другов.
И вдруг увидел сына, и в уму
его мелькнуло: «Вдруг и он живой?»
Но осознание всего не принимало:
«Ты лишь дыши, родимый, дорогой,
я отнесу тебя домой»,
но глянул – дома-то не стало.
Сын умер на руках отца,
и жизнь, что берёт своё начало,
перевернула мысли на века,
и старика-отца давно не стало,
да только памятник стоит в веках –
отец, что с сыном на руках!
Хатынь – здесь больше не живёт тот страх!
Хатынь – здесь память предков на веках,
и колокол надгробный во главах,
и слёзы – в наших стариках!
Всё понимают старики,
они, как воды той реки,
что увлекла с собой все души
водовороту вопреки.
Лишь молодость то горе глушит,
но пламя в той душе не тушит,
мой юный друг, ты помолчи,
ты в этом месте – не кричи,
ты просто стой и помолчи,
и низко голову склони
пред памятью веков, пред горем этим,
не повторялось чтоб на свете,
всё то, что заживо зажглось
и к светлой Выси унеслось,
чтоб больше не кричало, не стреляло,
чтоб больше не стонало, не звучала
чужая речь в твоём дому,
в захватническом том плену.
Ты здесь послушай, что тебе скажу –
фашисты, начиная ту войну,
шли в Белорусь, чтоб выжигать все сёла,
включая даже новосёлов,
чтоб выжженной земли там было много,
чтобы исчезла Белорусь,
чтобы потом там взяться за всю Русь,
чтоб перестала быть, и пусть
все будут здесь рабами тех хозяев,
которые топтали нашу Русь!
Моя святая Белорусь!
Меня охватывает грусть,
когда я цифры вспоминаю
сожжённых деревень. Та грусть,
она томится, только пусть
деревни те услышат грусть,
пусть знают, что мы помним это,
что не забыли мы ничуть,
и воспеваем всё поэтом.
За все три года той войны
там, в Белоруси, сожжены:
9 200 населенных пунктов,
деревень и сёл, как будто,
всё с землёй сравнял тот враг,
не забыть нам то никак!
Три года оккупации и Тьмы,
три года самой страшной той войны,
погиб там каждый третий в Белоруси,
2 230 000 жертв войны!
А сколько неизвестной той судьбы?
Где сгинули наши сыны?
Где наши дочери сгорели
иль заживо погребены?
О, Белорусь, ты лишь прости,
прости, что сразу не успели мы
врага прогнать и Русь спасти,
что долго воевали мы.
А наши армии всё шли,
всё понемногу двигались они,
и шли ожесточенные бои,
к Победе шли наши сыны.
Но не простили им они
все эти выжженные сны,
все эти всполохи, огни
запечатлелись в их умы.
Копилась сила против Тьмы,
копилась месть за те умы,
что не дошли к концу войны,
не выжили в дыму всей Тьмы.
И воевали все сыны
так, словно эхо всей войны
гремело даже в той Европе,
и отзывалось отголосье
в Берлине гулкой мостовой,
и нации, но уж не той…