Возникала картина в мозгу,
Оживало её полотно:
Были сани уже на бегу,
Лишь в углу, правом нижнем, – пятно.
Здесь юродивый должен сидеть
На снегу босиком, и притом
На боярыню должен глядеть,
Осеняя двуперстным крестом.
Вот смеётся, злорадствуя, поп,
И идёт, сжавши руки, сестра.
Подчеркнуть только угол бы, чтоб
Скорбь была велика и остра.
Наслоёно здесь столь старины:
Слышен звон, колокольный, густой,
Странник с посохом, роспись стены, –
Всё готово, но угол пустой.
По базарам художник бродил
И искал, но блаженного нет:
Все, кого иногда находил,
Не давали отчетливый след.
Но нашелся чудак, наконец,
Огурцы под смешок продавал,
Голова его, как огурец,
Как художнику нужный овал.
Перевязаны уши платком,
На груди – преогромнейший крест.
Стал художник, взглотнув в горле ком,
Уговаривать, но наотрез
На снегу отказался сидеть
Тот чудак, только трёшкой одной
Соблазнился, и надо успеть
Передать его вид озорной.
Водкой ноги чудак тот растёр,
Выпил, снял с себя рваный зипун,
Псалмы пел, на язык был остёр,
А попроще сказать – был болтун!
Вот художником кончен этюд,
Знаменитый теперь на весь мир.
И расписан до мелочи люд,
Кто-то знатен, а кто-то и сир.
И боярыня смотрит в упор
На людей, руку кверху подняв.
Полтора года шел долгий спор:
Прав художник, иль, может, не прав?
Но напрасно растрачивал пыл
Всякий, кто на него нападал.
Третьяков же картину купил
И с покупкой опять угадал.