Июньский вечер.небо спокойно и безоблачно... Прохожие встречаются редко, из открытых окон доносится музыка: задумчивая и нежная она стелется по земле, над которой уже начинают сгущаться сумерки... Впереди меня плетётся старик, левой рукой он прижимает к себе метровую доску,а правой - небольшой свёрток. На голове у него коричневая кепка с огромным козырьком, идёт он не спеша, слегка улыбаясь,чуть слышно разговаривает с собой...
Немного отстала от старика его старуха, но расстояние между ними не меняется. Так они и идут: он - впереди, а она - позади, сгорбленная и маленькая, со сморщенным
нелёгкой жизнью лицом, поджатыми губами и сухими немигающими глазами... На углу старик останавливается чтобы поправить доску, которая выскальзывает из-под руки и,
царапая асфальт,задевает за ноги своего хозяина...
Поравнявшись с ним, я предложил ему свою помощь, его на редкость голубые и безудержно весёлые глаза смотрели на меня доверчиво и с такой искренностью, которую можно часто увидеть в глазах трёхлетнего ребёнка. Доска молча перешла ко мне. Старик очень хотел поделиться с кем - нибудь своими мыслями и чувствами. Глаза его искрились и в них отражалась переполняемая радость удовлетворения:" Вот трёшну на баню дала, а в бане-то разрыв сердца у меня будет, а я человек - добрый, услужливый".
Он замолчал и по-детски вновь заулыбался, словно радуясь тому, что не пошёл в баню, где у него мог случиться разрыв сердца...
Душевное равновесие старика было в полном слиянии с прелестью этого тихого, уютного, летнего вечера и , казалось , ничто не может нарушить той внутренней радости, которая светилась в нём в это время...
"А человек я добрый",- тихо повторил он, - "только вот со старухой всю жизнь ругаемся, раз по десять в день ругаемся.., записываю, а то ведь спутать можно"- старик продолжал улыбаться.
Я с интересом слушал своего попутчика и понимал,что этот человек слишком мало вкусил радости от своей горькой и трудной жизни, но эта малость сейчас у него выражалась по-своему и не беда, что на старости лет он стал записывать сколько раз в день ругается со своей старухой,ведь за свою долгую жизнь, он ни разу не
сомневался в соей искренней и подлинной доброте и любви к людям...
"А сколько Вам лет?"- осторожно спросил я его.Немного помолчав,старик ответил:"
С семьдесят третьего, считай вот, три войны прошёл: польскую, финляндскую, немецкую, четыре сына погибли на войне, а я вот живу всё . Чужой век не занимаю -
всё своим живу"
Глаза его потухали, они больше не искрились живым, весёлым огнём,а были задумчивы и рассеяны.
Позади слышалось шарканье старушечьих ног.Старик замолчал и, глядя на него, можно
было подумать, что он всё-таки пережил то время когда грустные и тяжёлые воспоминания бередят старые, незаживаемые раны."А умирать-то, ведь,не хочется?"
Старик не расслышал мой вопрос, я повторил."Так кто её знает, придёт и не спросится, вот идёшь или сидишь, а она раз и готов,никто ведь не знает".
Темнота окутывала нас,в окнах зажигались огни и от яркого тёплого света деревья
раскинули свои властные тени.Где-то далеко лаяли собаки,перебивая друг друга.
Не слышно было больше музыки, жизнь постепенно затихала...
Дальше нам было не по пути и мы попрощались,я возвратил доску.Поворачивая за угол,я обернулся: старуха подошла к своему старику,взяла у него свёрток и пошла дальше, он немного постоял,поправил доску и молча медленно пошёл за своей сгорбленной маленькой старухой...
1959г. г Казань