Чичероне...

  Сходил после прополки картошки на речку. Окунулся. Сильна река до сих пор. Травы у берегов бьются, как леска, натянутая рыбиной, ищут что-то там на дне. Серебряное плескание водяных лепестков, струй на перекатах… Потом, перекусив, собрал крыжовник. Его очень мало у нас. Сел. Поехал в Смольянец. Сочинял в уме верлибры. Думал о поэзии Тонино Гуэрра. Передо мной, в конце елюжских полей, выскочили из чрева леса четыре трясогузки. Пошли петлять, нырять. Отрывались от меня, садились и снова мчались впереди. Сначала пропала одна птичка. Потом, где-то через километр, – ещё две растворились в воздухе. И только одна певунья прядала и прядала над белой и жаркой дорогой. Удивился, когда стал спускаться к лесной речке. «Сейчас отстанет», - подумал, но щебетунья поднялась вместе со мной в горку, к развилке Смольянец-Шабаново. «Уйдёт по Шабановке» – решил я. Но птаха «вышла» на Смольянскую отворотку и вела меня дальше и дальше. Так мы проехали и пролетели с ней ещё пару километров. Трясогузка садилась, смотрела в мою сторону, дожидалась и снова срывалась в бреющий над дорогой полёт. Я уже не мог отвести от неё глаз и боялся как-нибудь потерять из поля зрения странную спутницу. И тут мне стало зябко: я ведь ехал в сторону Смольянца, где недалеко, у часовни в деревне Гридинская, похоронена несколько месяцев назад моя старшая сестра Зоя. И мне стало немного не по себе от настойчивого и неутомимого поводыря… Мы проплыли с ней ещё с километр, и тут птах резко поднялся вверх, мазнул тельцем и крылышками синеву неба, зелень крупных берёз при дороге, вскричал что-то на своём языке и стремительно помчался назад. И уже до Смольянца меня не отпускала эта встреча.