"... се человек" (Ин. 19,5)
Спал Питер, Сыктывкар, Норильск, Самара...
Врезались сны в стесненные дворы.
В лесу молился русский Чегевара
и схиму облепляли комары.
Над ним рыдала спрятанная птаха
и ставил тесто рыжий небосвод.
Уже готов топор, готова плаха...
Плевался глиной ПАЗик в сонный взвод.
В тумане тлели звезды, рухнув в воды.
И языками блогеры мели,
пьянящую иллюзию свободы
меняя по старинке на рубли.
Скрипела соснами-колодками округа,
и постепенно расступался лес,
где точкою опоры в центре круга
смотрелся схимник с палевых небес.
Лежала в полках чистая рубаха.
Романову ковался ли венец?..
"Какая разница: подвал ли, плаха!..", –
кодильный заливался бубенец –
эпикуреец, полым, медным шаром
лежавший на диаконском плече...
И с литургическим пылало жаром
короткое, как спичка, "время Че".
Волною шли Хабаровские пляски
в чумном просвете длинных пандемий.
Но круг сжимался. Дело шло к развязке.
И веки открывал уставший Вий...
Боец росгвардии бросал окурок.
Стократный крик пронзал далёкий брег –
вопил юродивый заика и придурок:
"Че... человек!"
... Всё замолкало, подчиняясь страху.
Коптил слегка закатный керосин.
А тени нехотя лизали плаху,
спадая с шепелявящих осин.