II.
Перед самым морем, как неподвижный будда, ставший ещё прекраснее с годами,
весь тишина и покой,
ничего не слышащий более, кроме моря перед ним,
ни чувствующий никакого запаха, кроме моря вокруг него,
видя только преломляемый водами свет, песок, бывший нашей общей постелью,
нашим ложем, нефритом, отвердевшим лунным лучом,
внимая лишь чудному диаманту, предвещаемому горизонтом,
глядя лишь на своды, под которыми лето готово прийти,
лук Улисса с тетивой, растянувшейся сквозь последний мартовский туман,
глазами, что чувствуют и обоняют,
глазами, что видят всё, если только в тебе они смотрятся
в разбитое зеркало вод,
благородный бархат,
вечного брата,
моря,
белую иллюзию города вдали,
я забуду, что день умирает и жизнь отступает.
Облака, башни, иллюзии непостоянных дымов?
Мириады дымов мягко курят свой фимиам.
Оставь мне, море, твои прежние дары,
дом, каким ты служишь нашим бесприютным душам,
нашим печальным, нищим, бесприютным душам,
путь наших скудных жизней, бессмысленных судеб,
древних судеб и старых путей, уже рассеянных в пене,
дом,
родина вечная,
верный, надёжный отец.