В какую купель погрузиться душою,
чтоб выкрикнуть, выдохнуть: «Все!
И ныне, и присно другою стезею,
омытой уже не сиротства слезою,
а тютчевской певчею жгучей грозою,
увитое сплошь виноградной лозою
покатится дальше судьбы колесо!»
В каком же огне бездыханному телу
истлеть и из пепла подняться потом
не с плачем изгоя — с распевом капеллы,
с душою, парящей, как парусник белый,
отринув обеты, каноны, пределы,
сливаясь навеки с Единым и Целым,
где вымолвит сердце: «Вот храм мой и дом!»
Где каждый мой шаг будет благоговеньем
пред жизнью. И неги порыв
к египетским сфинксам и к женским коленям
сольется с последним христовым моленьем,
о чаше, о жизни, последнем прошеньи,
когда уже выдохлась вера в спасенье
и слышалось ангелов скорбное пенье,
и буквы слагались в евангельский миф.