В стихах Гейдара Джемаля, вопреки его внешней густой восточности или бряцанию политическим исламом, крайне мало арабской вязи промеж слов. Даже когда он нарочито протягивает лирическому Я священную книгу Мухаммеда, получается хульный оксюморон:
Меня отрыли в земле
Ударило сильным тлением
Рваная кожа — кора
В руках истлевший Коран.
Между тем, всякому правоверному известно, что Коран не может истлеть, ибо находится подле небесного трона Аллаха.
Всю религиозность Джемаля мы видим как бы в противофазе, тогда как в глубинах его округлого тела всю жизнь рычала самая что ни на есть русская мёртвая вода, ищущая себе выхода в самых произвольных символах. Коран здесь символизирует лишь готовность погибнуть за веру в свою туманную звезду, в свой мистический опыт. Вся творческая жизнь Джемаля – воспоминания о будущих могильных мучениях, стук по жилам мёртвой воды, рвущейся обратно в море забвение:
Хрустали в терема
Недоумки последнего рая
Помнишь, сор из избы
Ветер нес на тот берег реки
Грусть, Али, — дар ума
Помнишь дерзость прекрасной руки
Как узор не избыть
Пробегала по нервам играя
Это снова я к вам
В шепот моха на срубе сарая
Словно совам Иван
Подарить обещает коня...
Вульгарно было бы, читая этот отрывок, объяснять смешение Али и Ивана через смешанное, «многонациональное» происхождение поэта. Сплав разных кровей лишь выражает на телесном уровне духовную суть. Гейдар Джемаль – это Али-Иван, басурманин, понаслышке скроенный ветхим русским сказителем. Джемаль – певучий и разрушительный соловей-разбойник нашей поэзии. Разбойник связан и сбит с дуба самой смертью (или жизнью?), а потусторонние соловьиные песни зачем-то остались нам.