питер насмешник смешал лазурит и сурик да кашу разлил по полю,
размазал ольховой ложкой и снегом прикрыл от ветра.
хахаха! - говорил отец. - во дает! посмеялись вволю.
чепуха! - говорила мать. - все пройдет, обойдется к лету.
а питер шутил все дальше: то свиней пострижет, то перья
за домом посеет - куриного урожая достанет на целый год.
брегел и томил и мучил будто темная тесная келья.
что ходить и шутить повсюду, если жизнь - не пахучий мед?
говорил: хочу в подмастерья, от шутих моих и проделок
брабант растрясет и, может, к черту совсем взорвет.
а когда он взлетит под небо, поглядим, кто и правда крепок,
под корабельным дубовым днищем кто какое гнездо совьет.
и в антверпен ушел с котомкой, чтобы краски мешать, смеяться,
смешить и, быть может статься, постичь мастерство волшбы.
этот мир - площадной гуляка, в меру пьян, что ни фокус - драка.
так пойдем поглядим: с разбегу все вокруг расшибают лбы.
хахаха! - говорил мне папа. чепуха! - повторяла мама.
так и есть! - говорят мне доски и холсты и проклятый свет,
что с утра и до самой ночи побеждает оконную раму,
застилает главную площадь и сто тысяч фламандских бед.
от насмешника до мизантропа, от художника до слепого.
два нелепых и шатких шага. а потом? что там есть потом?
понадеемся, что довольно. пожелаем, чтоб было много.
ну а нет, не беда, - кто нынче дорожит своим крепким лбом?