Блог Между Ног. Третий сезон, эпизод пятнадцатый. Витрина.
Пролог.
Двадцать шестое сентября две тысячи девятнадцатого года. Николай бреет меня в мастерской перед первой поездкой в Москву. Ну… вроде всё. Гарный хлопец, берегись столица, наши парни едут. Такой стрижке нужно название. Если то, как меня бреют в барбике называется Цезарь, то такая должна называться Гришка. Все московские фифы - твои.
Пятнадцатое октября девятнадцатого. Вечер. Метро Горьковская. После долгой и полной приключений прогулки по Питеру московской гостьи. Мальчик, а где тебя можно выебать? Поехали в мастерскую.
Через некоторое время. Мастерская между Ладожской и Новочеркасской. Выебать художника - ачивка - я сделаль!
Не очень понятное мне достижение. Dubious achievement. Александра Фёдоровна вон тоже на днях выложила несколько историй. Знаете таких пользователей, у которых все истории меланхолично-страдательные? На этот раз оправданием меланхолии стала ретро-Венера. После чего начинающей инстаграм-астрологине пришла в голову отличная мысль: последовательно выложить свои фотопортреты, сделанные в разные годы каждым из её любовников. В хронологическом порядке. Две тысячи десятый - смешные снимки старшеклассников, забравшихся на какую-то огороженную территорию. Двенадцатый: парк, снег, нежность и романтика. Четырнадцатый. Фотопортрет с подписью: привет, гражданский брак. Восемнадцатый. О! А вот и мной снятое фото в белье - в мастерской. Подпись: здесь было одновременно круто и ужасно, потому что жить или спать было совершенно невозможно, а любить чудесно. Кто-нибудь может мне объяснить в чём романтика? Дыра и дыра. Девятнадцатый. Фото за авторством философа-анархиста. Редкие кадры, на которых она действительно счастливой выглядит, а не вся эта вернувшаяся опять меланхолия и ночные истории о страдании и апатии для подписчиков.
Я не знаю, в чём романтика этой мастерской. Но в этом году из простого места проживания моего тела, она стала самостоятельным персонажем, существом со своим характером, со своими капризами, принимающая или не принимающая людей, вне зависимости от моего на то желания. Она попрощалась с Николаем, который теперь лишь изредка заходит с каким-нибудь новым эскизом. Она встречала гостей с самого Нового Года, пугала, ласкала, возвращала снова. Она участвовала моделью в фотопроектах и публиковалась в журналах. Стала местом моей изоляции, самой продуктивной изоляции. Неторопливой и стремительной. Одновременно.
Часть первая. Неторопливая.
Двенадцатое мая двадцатого. Гипермаркет недалеко от мастерской - через парк. Внутри, кроме основного зала, ряд мелких магазинчиков за стеклянными дверями. Табачка, аптека, спортпитание, суши на вынос, без-человечное отделение Сбербанка со всеми видами банкоматов, что-то ещё в том же духе. Сижу на лавочке с двумя переполненными пакетами с логотипом основного торгового павильона. Алло, дорогой, у меня телефон садится, я буду сидеть возле суши.
Через пятнадцать минут подходит Николай. Привет, бро, спасибо, что подождал. Ты сказал, что в мастерскую идёшь, а я тут ровно на полпути. Грех не проитись по мостику над говноречкой вдвоём. А ты чего так закупился? В четверг моя бизнес-леди приедет. До воскресенья будет жить в мастерской. Мне не приходить? Как я могу запретить тебе приходить в мастерскую, которую мы снимаем вдвоём? Просто имей в виду, что чем меньше тебя там будет в эти четыре дня, тем счастливее ты меня сделаешь. Лис! А мне, кстати, вчера Мишаня пьяный опять написывал ночью. Что писал? Порностишки отправлял - как обычно: мол, оцени! Как у него, кстати? С тобой-то он и трезвый общается. Так к нему же перед всеми этими событиями его порнозвезда на недельку приехала из Финки, сняла им номер в гостинице, как обычно. А обратно уже тю-тю, гражданство-то наше. И вот он теперь с мамой и порнозвездой втроём. И обе паникёрши: так что и на улицу не выходят вовсе. Ну может хоть музыку опять начнёт писать. Нее. У него ж депрэссия! Ну да, ну да. Ему бы не мне по ночам написывать, а истории в сеть выкладывать. Что-нибудь в стиле: совсем сегодня опять нет сил ничего делать, лежу, смотрю в потолок, ретро-Венера. С его мачо-внешностью, он на одних этих сторис мог бы стать популярным без всякой музыки. Феминистки же обожают так званные “зеркалочки” - примерять стереотипно-женское поведение на мужчин. А здесь и неостроумные шутки не надо генерить - всё взаправду. Прекрасные бы зеркалочки вышли. Я бы подписался. Меланхо-о-олия.
Заваливаемся в мастерскую. В пакетах в основном бытовая химия. За два ближайших дня это место изменится до неузнаваемости. До неузнаваемости реального быта. Тут важно чётко отделить беспорядок художественный от прочего. Пятна краски на сантехнике можно оставить. Но только - краски. Дырявый пакет из супермаркета, повешенный на протекающий смеситель, чтобы отводить воду в ванную, меняется на менее удобный, но дающий хороший цветовой акцент - пластиковый тазик. Тазик тоже в краске. Кафель и пол вылизать. Раздолбанный диванчик - ближе в угол. Вместо него: на чистый пол относительно удобный двуспальный матрац. Бельё гостевое - однотонное, чёрное. Рядом со спальным местом - настольная лампа, журнальный столик с ноутбуком. На стене - посмертная маска Пушкина и к ней теперь ещё одна - копия - в ряд. В холодильник - набор для завтрака. Остальное, когда спрошу. После адаптации мастерская пахнет иначе. И босиком можно ходить. Адаптированный художник - ровно то, что следует предъявлять для бизнес-леди.
Хорошо хоть, что у тебя глаза закрыты, Александр Сергеевич. Может, поэтому тут обычно такой бардак? В квартире, где я провёл последние годы своей семейной жизни, на стене висел покойный и чёрно-белый тесть. Висел и сурово смотрел. Ты мою девочку не обижаешь? Обижал. С появлением сына, выдерживать взгляд стало чуть легче. Мол, смотри, какого внука мы тебе сделали. Из-за главного майского праздника весь город наполнился, смотрящим в тебя живыми мертвецами. Помни, передавай память, соответствуй. Все мертвецы говорят, когда смотрят в тебя, только это. Помни, передавай память, соответствуй. И ведь с ними не договориться. Не объяснить, где и в чём они не очень-то и правы были. С реальным отцом только и делать, что спорить и учить его. А тут - соответствуй - и точка. Жизнь под взглядом мертвеца.
В ночь со среды на четверг почти не спал. Страшно не услышать будильник. Зато ещё раз прошёлся тряпкой по полу. И помылся. И ногти подровнял. Пилки вот только нет. И ножницы тупые - процарапывал ими какой-то рельеф, не помню, поиск приёма. Такой чистой мастерская ещё не была. Художник напоказ. Под утро повалил крупный снег.
Так странно было четыре дня мая жить непривычно счастливо. Есть виртуозные в своей простоте и остроумии завтраки. Полезные. Много гулять. Смотри - а вот здесь я предложила тебя выебать. Но перед этим ты меня долго выгуливала, я без прогулок не даю. Сколько уже прошло? Семь месяцев. В мае было холодно. Но мы всё равно гуляли. Гуляли и гуляли. У неё там в Москве - пропуска и штрафы. А здесь только майский снег, переходящий в дождь, замёрзшие руки, закрытые на карантин заведения, так что ни погреться ни поссать, и много архитектуры. По вечерам оба работать по разным комнатам. У неё новый сетевой продукт на период пандемии - бесконечные видео и аудиоконференции, ещё - английский с носителем, ещё - психолог. У меня маленький заказ литературного негра. Негра? Литературного. Пишу научную статью для члена Союза Художников и преподавателя Академии Штиглица, моей альма-матери. Человек в орнаментальной среде.
Люблю заказные статьи и позицию литературного негра. Вот ты уходишь на кухню, садишься за ноутбук, рассуждаешь о неолите, о мусульманском орнаменте в архитектуре, где привилегированный объект - человек - выделен ещё сильнее именно фигурой умолчания, запретом. Нельзя изображать, и именно это акцентирует внимание на. И всё вот это до самого ненавистного Ар-Нуво и далее. И пишешь всё это немного через губу, по-снобски, представляя себе ту важную фигуру, чьё имя будет стоять в графе “автор”, умничаешь, проводишь параллели, споришь с источниками. А потом выходишь из кухни, и вот ты снова - озабоченный дуропляс, не претендующий на эрудированность, с двумя извилинами в голове. Во всяком случае - напоказ, на витрине.
Гуляем по Марсову. Встали у огня. Хоть немного погреться. Начинаю петь. От героев былых времён не осталось порой имён. Громко пою. Согрелись. Отходим. Я вырос с бабушкой. Эти песни - мои колыбельные, очень люблю их. Поэтому я просто не понимаю все эти войнушки за историческую память. Герои не перестанут быть героями, подвиг не перестанет быть подвигом, вне зависимости от того, что несут сейчас мудофилы с одной и с другой стороны. В прошлом ничто не изменится. Мы только витрины оформляем. На днях видел, как последний самурай императора с пеной у рта кричал: кто поставит этому видео лайк, тот патриот, кто поставит дизлайк - власовец и коллаборационист. Очень, бля, показательно. Битва за лайки.
Последний самурай - это говорящая, вопящая, ненавидящая, голова. Голова эта вещает в прямом эфире двадцать четыре часа в сутки, на всех площадках одновременно: по радио, в телевизоре, в интернете. Иногда то, что говорит голова, вызывает смешанные чувства. Особенно, если речь о Кужугетовиче. Дед мой покойный невероятно уважал Кужугетовича. То ли потому, что в молодости был внешне на него похож. То ли потому, что с девяносто четвёртого по двенадцатый, когда Кужугетович возглавлял МЧС, Министерство по Чрезвычайным Ситуациям, министерство это, и все его бойцы, были неподдельным предметом гордости и искреннего патриотизма. Теперь Кужугетович министр обороны, и я не знаю, что это должно значить.
На Фонтанке объявление о покраске волос на дому. Может мне убрать седину? Тогда я перестану с тобой трахаться. Дедушка услышал.
Помимо всех её успешных проектов, в том числе - во время пандемии, как маленькая и совсем не приносящая прибыли деталь: наша с ней совместная работа теперь продаётся в сексшопе. После этого я стал называть её “мой артдиректор”. Так что теперь это немного харасмент. Ты не обидишься, если я покритикую твой холст? Хочешь критиковать - раздевайся и ложись. Лежим. Обсуждаем современное искусство. Акционизм. Немного заумных терминов и воспоминания о том, как вёл себя в Академии прибивший мошонку к Красной площади Павленский до того, как зашил рот в поддержку плясавших в храме кисок. Сплетни из его студенческой жизни. До того, как его жизнь стала у всех на виду. Хороший автор. Мне нравится его стиль.
Помнишь мой комикс про то, как я в детстве книгой в толстом переплёте дрочил в общественных местах, делая вид, что читаю. Так вот, Николай не понял последний слайд, где после моей детской истории - вдруг фото с сыном. Не понял логический переход, мол, я не хочу, чтобы у моего ребёнка были во взрослом возрасте проблемы с эрекцией. Предложил мне заканчивать этой фразой любую свою историю. Вчера мне в рот залетел ***, кстати у меня есть сын. Вчера сосался с мужиком на гей-пати, передаю привет моему сынуле. И в таком духе всё. Пока не дойдёт до: вчера меня пустили по кругу двенадцать афроамериканцев, сынуля, твой папка любит тебя. Лжец вы, кстати, товарищ художник. В каком смысле? Ну, рисуете комиксы о том, что у вас не стоит, что член тонкий, что кончить не можете. А! Ну так это… барьерная контрацепция. Ничего не имею против общественных любовников. Просто это не тот образ жизни, который хочу себе. Так что почему бы ни быть на словах импотентом.
Впрочем, есть ещё один момент. Вероятно, я совсем не авантюрист. Свидания, игры, манипуляции, флирт, попытки показать себя в постели с лучшей стороны. От всего этого хочется съёжиться, убежать, спрятаться, провалиться. Спокойное и полное нежности доверие. Тогда всё работает нормально. Без ярких красивых историй, просто обнимая её. Тоненькую, смешную, умную, невероятно сексуальную, приехавшую в пандемию, как спасение. МЧС - Маленькое Человеческое Счастье.
Восемнадцатого мая она уехала. Двадцатого было тридцатилетие Николая. Он собрал нескольких самых близких ему людей, свою благоверную, меня, маму, и мы рванули в усадьбу, где он провёл детство, и куда с самых новогодних праздников мечтал меня отвезти - показать, приоткрыть пейзажи своего детства, пригласить в свидетели того интимного, что так бывает хочется предъявить, и так обидно, когда оно не вызывает тех же эмоций у зрителя. Тонкое искусство исповеди. Чаще всего недоступное, если вот так - прямо. Последняя в России сохранившаяся деревянная усадьба, прекрасная хранительница музея, утренняя игра на рояле, на котором некогда музицировала последняя императрица, бородатые местные мужички, читающие стоя молитву перед каждым приёмом пищи и пьющие водку, как не в себя, монастырь с детским приютом для беспризорников, настоятель которого косо и издалека смотрящий на приехавших из города и потенциально зараженных этим новым смертельным вирусом.
Все, кого знаю, встретили свои Дни Рождения в этом году как-то особенно символично. Так, будто этим одним днём пытались описать в нескольких словах всё самое для себя важное, и одновременно начать совершенно новую жизнь. В которой это - важное - наконец-то займёт причитающееся место. Бывшая жена на тридцатилетие открыла свою первую персональную выставку с расплывчато-философским названием “Хаос в Системе”. Александра Фёдоровна тоже встретила дату открытием. Большой презентацией своего активистского проекта, во вступительном слове к которому говорила о проблемах расизма. А после были дебаты на тему феноменологии телесности и крупный российский психоаналитик-лаканианец красиво и провокационно взорвал зал своей жесткой критикой всей квир-повестки. Дело было в маленьком ДК, настолько привыкшему к феминистской, активистской и всей вот этой риторике, что над входом, с какой-то предыдущей выставки, висит большая грубо нарисованная прокладка с небрежной красной надписью: ФАШИСТ, УМОЙСЯ КРОВЬЮ!
После дебатов я спрятался в подсобке и спал на полу. Не потому что всё ещё пандемия, а в маленьком ДК народу как на митинге. Не выношу два типа мероприятий. Открытия выставок и собрания активистов. Активистов люблю, а собрания нет. Зато Александра Фёдоровна, кажется, была счастлива. Хотя бы один день. Ну и когда репортаж о выставке попал на Радио Свобода, на вражескую американскую площадку.
Часть вторая. Стремительная.
Жаркий, жаркий, жаркий июнь. Аномально жаркий. Страшный. Температура под тридцать гранитных градусов. Новости про пылающую в новой гражданской расовой войне Америку. Мародёры бьют витрины и поджигают магазины. Чёрные жизни имеют значение! Перекинулось на Европу. Общался с отцом. У них в Швеции тоже. И это несмотря на то, что они не просидели предыдущие месяцы в карантине и не сошли с ума в изоляции. А у нас? У нас военный парад посреди пандемии, с историческими костюмами, с новейшими танками, с Кужугетовичем, осеняющем себя крестным знамением. А у нас изменение конституции с дикими воплями от того, что всё это без смазки пропихивается под лозунгами: “за Пушкина!”, “за ветеранов!”, “за традиционные роли мужчины и женщины!”. И финальные аккорды крупнейших политических судебных процессов: по делу анархистов, по делу театралов, по делу художницы, показывавшей детям картинки по новой этике телесности. Из каждого раскалённого ютюга вопят, что мир никогда не будет прежним. Не будет прежним после пандемии. Не будет прежним после мировых бунтов. Не будет прежним после новой архаической конституции нашей ядерной наддержавы. Александра Фёдоровна лежит в апатии. Говорит, что ей нечем дышать. Она за последнее время совсем втянулась в свои активистские дела. И теперь чувствует навалившуюся беспомощность. На работе ей сказали, что, если попадёт даже на сутки к полицейским за свои выходки - уволят. А они же с пикетами хотят выходить, живут этим. Сын в деревне с прабабушкой уже второй месяц. Когда и куда они вернутся? После моего комикса о полицейском беспределе начала написывать бывшая. Мол, прекрати, это опасно, у нас в Союзе Художников за такую же невинную карикатуру на выставке графики одного исключили и посадить хотят. Подумай о мелком. Всё вот это. Истерика со всех сторон. Чего ты такая зашуганная? - пишу, - ты же художник. Разве нет? Помнишь, как твой отец, уже повесил свои работы на абстракционистскую выставку на закате империи, а потом из Союза Художников погрозили пальцем, и он снял. А другие не сняли. И кто потом всю жизнь жалел о своём решении? Да и не состою я в ваших союзах, и детям давно ничего не преподаю.
В июне снова приезжала Звёздочка, бизнеследи, малышка, моё маленькое человеческое счастье. От Дня Рождения Александра Сергеевича почти до самого Дня Блума. И в середине - двенадцатое - День России, мой День Рождения. Девять дней одиссеи по раскалённому Петербургу. Перед самым отъездом из Москвы остригла себе волосы - под горшок. Приехала - будем и тебя стричь, возвращать Гришку. Одну из ночей провели в йога-центре Благодар. Стояли на гвоздях. Гуляли и критиковали архитектуру. Возле одного из домов северного модерна: остановись, закрой глаза, вытяни руку. Надела мне на палец кольцо. Теперь ты должен жениться на мне или засунуть палец в жопу. На этот раз она отложила все рабочие дела и по вечерам вышивала бисером для нашей главной - на эти каникулы - задумки. А я не спеша рисовал новый совершенно безобидный комикс - несколько простых правил, придуманных мной когда-то в детской художественной школе для ребят, боящихся белого листа.
Что же до главного проекта - это тоже активизм. Только, как и графическая история, совсем безобидный, неполитический. Менструальный. Менструальный партизанский активизм. В конце мая решил немного позлить православного Николая, когда он придёт в мастерскую. Позлить, потому что редко заходит. Купил прокладки. На одной из них красной гелевой ручкой нарисовал пейзаж с православных икон. Горки. С самого детства поклонник иконописных пейзажей, гор, вот этих стилизованных красных гор. Люблю их до безумия. Может потому, что дядька покойный, любимый мой дядька, человек, ближе которого не было в детстве, когда нам с братом было по пять лет, зарабатывал иконописью. И вот рисую я эту гору. Красную. И красный водоём. Красной гелевой ручкой на прокладке. И приклеиваю в мастерской на самом уровне глаз на двери. Заметил. Заметил, но ни слова не сказал. И только когда я, измучившись ожиданием, начал его прямо допрашивать, выразил сожаление, что мотив, отсылающий к святым образам, попал на средство гигиены.
Зато после, рассказывая Звёздочке эту историю, я узнал про менструальный активизм, про борьбу против табуированности этой темы. Так и возник проект Возвышенное. Возвышенное, потому что горы. Возвышенное, потому что то, что находится на уровне паха, мы поместили на уровень глаз. Возвышенное, потому что то, что считается низменным мы возводим в ранг высокого. Ходили по городу и клеили горные и горние пейзажи. В белых почти до колен одеждах с красными бисерными брошками сзади, на том месте, где должна располагаться протечка. Одну прокладку поместили на фасад моей альма-матери. Не мог отказать себе в этом удовольствии.
После мы получили невероятное количество откликов в сети. Откликов и личных историй. Смешных, пугающих, жалостливых, вызывающих, откровенных. Вот девушка, которую избивала бабка за любую случайную протечку. А вот женщина, которая была вынуждена на полдороги к дому напроситься бесплатно в общественный уличный туалет и высасывать кровь из своего тампона, чтобы как-то дойти до дома. Но это всё она, Звёздочка, её небезразличная позиция, её активизм. А какой она смонтировала ролик о нашей прогулке с прокладками! Я же просто очень люблю рисовать горы, как на иконах из детства. Красные горы.
Эпилог.
Пытаюсь убрать крошки с простыни на матраце на полу. Ползаю по нему и размашистыми движениями, резко, ладонью, со свистом - вшииить - стряхиваю. Она сидит на диванчике, в телефоне - насколько могу видеть спиной. Вернее, так кажется. Потому что через секунду мою спину уже гладят и целуют. Её палец начинает мягко надавливать вокруг ануса. Я могу войти? Да. Звук выдавливаемой на ладонь смазки.
После лежим. А уже, между прочим, двенадцатое. С Днём Рождения. Спасибо. Теперь я точно взрослый тридцатилетний мужчина, жизнь изменилась и не станет прежней. Это ты про свою жопу?
Конец третьего сезона.