Где продуктовый – сразу за углом,
потом налево – где была аптека.
Амбулаторная, семнадцать. Вроде тут.
Вот этот деревянный жёлтый дом.
От спуска к речке ровно семь минут.
Сюда в жару за квасом прибегали.
…в заросшем огороде ни души,
и жаркий ветер борщевик колышет.
Неделю умирала тетя Галя,
потом над нею разобрали крышу.
Сейчас июнь, и всё теперь не так,
а это был у нас конец июля,
каникулы, райцентр, мне десять лет.
Мы бегали на речку мимо дома,
и на веранду вышла тётя Галя,
и предложила квасу с пирожком.
Она была родителей знакомой,
и мама с ней здоровалась на рынке,
и папа вроде тоже был знаком.
Мне протянула глиняную крынку,
в которой был холодный кислый квас.
И я вошла за тётей Галей в дом.
Я помню синие ковровые дорожки,
подушки в кресле, на окне гераньку,
трёхстворчатый коричневый трельяж, -
такие в каждом деревенском доме, -
картина «Незнакомка» в красной раме,
и никакой, поверьте, чёрной кошки.
И я взяла три свежих пирожка -
для всех ребят – с яйцом, зелёным луком,
сказала «ой, спасибо» и ушла.
Прошло два года – и она ушла.
Как страшно тётя Галя уходила,
как тело предавалось адским мукам,
что трижды отражали зеркала
советского разбитого трельяжа,
на чьих костях цвела в горшке герань,
и кто был незнакомкой в том углу,
где у людей всегда стоят иконы,
какой дорожкой мы свернём во мглу,
и ухо чьё услышит наши стоны –
я ни о чём не знаю. Я стою
у дома, где бывала лишь однажды.
Амбулаторная, семнадцать. Это тут.
Её в деревне звали труболёткой.
Над ней соседи разобрали крышу,
так по поверьям легче умирать
и отпускать из дома злую душу.
...Я помню пирожки с зелёным луком.
Я помню кисловато-сладкий квас.
И помню, как она мне улыбалась.
И если что-то главное про нас
должно остаться – то оно осталось.
…Ты помнишь, как я радуюсь весне,
и как пою про век кавалергарда?
Запомни только это обо мне.
А остальное было всё неправдой.