Тревожная хлябь, густая волна, пунцовый закат
и родинки птиц на синем лице, немного чумазом.
Светило глядит своим золотым, бессмысленным глазом,
и месяц лежит на тонкой спине, сонлив и рогат.
У храма теперь ни львов, ни химер. Колонны молчат,
как роща из флейт, залитых водой и смолкнувших разом,
лишь ветер-шатун к тебе пристаёт с тягучим рассказом
и бродит вокруг, рубином лучей бездарно богат.
Но только на миг разверзни глаза, сумей воспринять
себя, как ручей, который бежит, колонны ломая,
к далёкой душе, к извилистым снам её синевы,
тогда этот храм вернётся к тебе, потянется вспять,
и станет звучать гуашью небес та фреска немая,
и фриз расцветёт, и вновь зарычат хрустальные львы.