Сватьи Анна да Таисья с ужимками
точат лясы у ворот – делать нечего.
А зима-то засыпает снежинками,
и белым-бело с утра и до вечера.
Лишь чернеет во дворе никудышная
сараюшка-семь-щелей, в небо жмурится.
Слышу сватьино: «… позвал – да не вышла я…»
Замирает зачарованно улица -
заморожена, снегами запружена:
ни проехать, ни пройти – криво, прямо ли.
Слово за слово - слова стынут кружевом.
Сватьи, словно пироги, зарумянились.
Разойдутся в темноте, встанут засветло,
чтобы снова о своем, не о девичьем.
До чего же хорошо, слово за слово –
об Иванах, дураках и царевичах.
А кругом белым-бело, лишь скрипучая
сараюшка-семь-щелей всеми правдами
зацепилась и живет волей случая.
Белых дней наперечет, каждый радует.
***
Заяц белый, где ты бегал,
долгоногий, длинноухий,
по весеннему по снегу?
Глянь, осины что старухи,
замочив подолы юбок,
ковыляют с батогами.
Ты не слушай, коль не любо,
бегай дальними лугами.
След петляет – шире, уже,
что ни петелька, то слово.
Их собрать - да Богу в уши:
может, нас услышит снова.
***
Давай так: не сколько отмерено –
живи, сколько хочешь, и больше.
Ворчи – дескать, молодо-зелено,
кино про товарища в Польше
смотри-пересматривай заново,
конечно, не ради идеи,
но ради любимого самого
артиста: «Гляди, как умеет!»
Тверди, просочившись в прихожую
в обнимку с шарфом полосатым:
«В такую-то ночь непогожую
теплее оденься, куда ты?»
Жалей, что дорог мало пройдено,
но, знаешь, ошибки важнее.
Вздыхай, что досталась мне орденом
не Анны – бабани на шее.
Ты светишься в пестром халатике
свечой с потемневшей иконы,
и ноша не тянет ни капельки:
своя, до сердечной истомы.
«Чего пригорюнилась, заюшка?» -
и вся твоя мудрость простая
в словах.
Баба Анечка, знаешь, как
мне, взрослой, тебя
не хватает…