(предыдущий фрагмент главы из тома «Генриетта», роман «Миледи и все, все, все»
http://stihi.ru/2020/06/01/8012 «3. Любовное здоровье – тоже драйв».
В пути не прибегал д’Эгмон к веригам,
зато обозревал в любви простор.
О флирте говорить, как о великом,
уместно, если граф шёл на постой.
Отвергнутые женщины к уликам,
что против графа собраны под сто,
добавили, что он не звал в костёл,
намёки на венчание клял рыком.
С интригами влезая в семьи, с шиком
влюблённых разводил он врозь сестёр…
…Отдался граф вокруг себя шумихам
на почве флирта, вздохов, слёз, истом.
Но можно ли с альковным-то хвостом
причислить сердцееда к горемыкам?..
…В пылу войны, не будучи вождём,
пройдя огни и воды, гоп со смыком,
искал ли воин мистику во всём?
Запомнился д’Эгмону новый сон.
Очнётся он провидцем или жмыхом –
вкус тайны в душу графскую внесён.
Мечтал д’Эгмон удачу взять умыком,
но шляпу обронил и спрыгнул мигом
на землю из седла (рьян, невесом)
и криком отличился в месте тихом.
Незримы чей-то след иль борозда.
Граф ветру внял и пению дрозда.
Поняв, что созерцание не пресно,
расслабился, как будто бы сел в кресло.
Забыты были войны и вражда,
сюрпризы неизвестности окрестной.
Вокруг росла трава – суха, проста.
Под шляпой удивил, что интересно,
невиданный бутончик: цвет телесный
в тени травы, в лучах же – неуместный
блеск алый, словно девичьи уста.
Росточек беззащитный вне куста.
Пройти бы, красоте отдавши честь, но
граф век бы любоваться не устал:
у ног алело, колосилось «пламя».
В траве благоухающий овал
сразил ловца диковин наповал!
Конь потянулся – с ним столкнулись лбами.
Глазам не веря, чудо граф сорвал.
Цвет лепестков на солнце не соврал,
а пах бутончик юными губами.
Навыкате глаза и сопли – ух!
Конь только после лёгких оплеух
отринул от цветка: шлепки – не ссора.
Граф, глядя на бутон, гонял и мух.
«Восьмое чудо света ты без спора!
Зачем же я сорвал тебя, мой друг?!
Ведь эдак ты завянешь очень скоро,
чтоб мёртвым раньше срока в землю лечь.
Других не жду с подобным чудом встреч.
Себя не узнаю – заочно ною.
Пусть даже ты останешься со мною,
я долго не могу тебя беречь.
Зачем был глуп я»?! – граф страдал виною.
– Да-да, зачем? – услышал чью-то речь
в упор д’Эгмон нежданно за спиною. –
Вам голову бы снять за это с плеч!
Вы с тайною сплелись. Да не с одною.
«Цветочек мой. Попробуй подло тронь»! –
бутон упрятав нежно под ладонь,
себя объединяя с юным цветом,
граф обернулся: конь уже не конь,
а дюк какой-то с лондонским акцентом.
Явился, нарядившись женихом!
Зря время с ним терять в опросе тщетном
д’Эгмон не стал бы в деле столь секретном.
В руке у дюка явно не бисквит.
Но чем чревато рандеву без свит,
когда столкнулись две грозы для скромниц?
Для франта молодого незнакомец
заносчивый имел природный вид.
– Нормандец вы, бретонец иль гасконец,
не смейте, мародёр, меня гневить!
У вас для оправдания лазейка
осталась лишь одна! Вы – неофит
глобальной энтропии, зла наймит! –
по тону молодого человека
понятно было: крайне он взбешён. –
По-моему, для вас вопрос решён.
Вы взяли не своё – ну так оставьте!
Владеть вам этим чудом не резон!
Стремясь к нему, ошиблись вы на старте!
У вас ум кошаков или свиней?
– Я слышу речь о дурости? – О ней.
Обиделись? Готовите мне месть, но
для вас смириться было бы славней.
– Всего-то? – граф иронией своей
взял курс на хладнокровие уместно.
И тут проснулся. Сердцу в теле тесно.
А рядом за окном пел соловей…
* * *
Сближение д’Эгмона с Генриеттой –
решительный для них обоих шаг.
Бывает, что поклонник – бесхребетный,
бывает, что упрямый, как ишак,
но наш герой на страсть и пыл – небедный,
а с личным чувством меры – на ножах.
При виде соблазнённых им победно
у графа черти прыгали в глазах…
…Свет истины не склонен к перегрузу,
зато вне понимания нелеп.
Свет полон перемен по Иисусу
и мир сюжетов прошлого – не склеп.
Сюжет тасуют авторы во вред,
иль не во вред читательскому вкусу.
От авторских менялись эстафет
сюжеты, по векам кочуя дальним,
и всяк творец вносил свой марафет
с подходом то перчёным, то миндальным…
…Пристрастный к тем сюжетам легендарным,
которым новый чувственный дал ритм,
придал Шекспир комедиям и драмам
насыщенный страстями колорит…
Напиток поэтический пить вредно?
Пью, не пролив ни капли на ветру.
Чтоб сагу о любви создать, потребно
поэзии мёд в день пить по ведру.
Принцессу выбрать – это лишь полдела.
Читательская рать не поредела?
С принцессой Генриеттой вас сведу
с тех дней, когда ещё считала дева
себя дурнушкой блеклой на свету.
С мечтой принцессы выйти в королевы
сыграть бы для начала ей роль Евы
и женскую любовь сыграть в саду,
коль в кущах Лувра райское есть древо.
Растущую приметив красоту,
о чём хотел сказать бы я быстрее?
Амур хорош на бдительном посту.
Бог видит цель, его не дряблы стрелы.
По-крупному поведать о любви,
учтя в маршруте все бугры и рвы
на сто процентов или даже двести?
Роман-трагикомедия тут к месту.
Когда укрыт за сладостью любви
замес всех ядов ненависти с местью
и близится трагедия – вглубь вы
туда со мною лезьте только вместе,
чтоб, истину отсеяв от молвы,
в романе поместить на перекрестье
любви и яда светлый образ чести.
К деталям приобщиться вы вольны…
«...Взаимность в силе. Навыки надёжны.
Лишь Смерть едва ль могу лобзать я в дёсны
и с недругом тонуть в одной волне
...Грозит то ямой, то канавой мне
вслепую путь к любви: молниеносно
к любви стремлюсь, а с разумом мчу розно.
Я с дамами в любви, как на войне.
Не то чтоб пробирает душу дрожь, но
в краю любви, боясь за лоб вдвойне,
на грабли наступаю осторожно.
Людское утвержденье обо мне,
что я – раб дам, свежо, однако ложно.
Зависимых любовь казнит больней…
…Быстра карета, в Лувр иду с колёс, но
головка не закружится, я сыт.
При тонком вкусе чахнет аппетит», –
о дамах Лувра граф шутил скабрёзно.
О женщинах мечтать кто запретит?!
Наивностью страдал граф не от грёз, но
надеясь, что Судьба ему в кредит
удачу выдаст оптом или розно:
«Представлюсь королю, решу вопросы,
которыми слаб Нантский наш эдикт,
папистам оголтелым плюну в рожи,
а там к делам амурным – вновь впритык.
К реакции ревнивцев я привык.
Пусть кто-то ревновать умеет строже,
но думает, что я дерусь дурней.
Пусть вызовет меня он на дуэль.
Я для кого-то – априори жмур, но
терять в Париже время безамурно
нельзя – в гульбе я чёрта бы уел!
Амурный бы себе добыл удел»...
…Здоровый дух не держит тело хворым.
Запретный плод под толщей тайн нелеп
и сам располагает к разговорам.
Страсть к тайнам претендует ли на склеп?!
Арман д’Эгмон одаривал дам вольным
желаньем слушать их любовный бред.
Внимания к альковам и амвонам
на равных не жалел он с юных лет.
Отдавшись и любви, и тайным войнам,
в художествах он тоже был эстет.
Арман д’Эгмон слыл смолоду проворным,
но в нём не мог проклюнуться аскет:
граф завсегда роскошно был одет.
Поток любви стал сверху, снизу ровным –
успех дипломатичности воспет.
Не будучи ни мягким, ни суровым,
упрочил граф средь дам авторитет.
Изысканно Судьбой татуирован
таким штрихом как «женский сердцеед»,
числом романов бурных избалован,
дожив до тридцати нескучных лет,
по-прежнему он был силён и волен
политикой усилить свой портрет.
Для славы не хватает малость оды
о спальнях, где граф не был изнурён.
Арман д’Эгмон был щедрым на остроты
и пылкость, но… с учётом всех сторон
рассчитывать наивно на щедроты
Судьбы своей не мог без веса он,
а вес ему придали гугеноты…
…Победные звучали в ухе ноты.
Граф действовал как истый бесогон.
Блистательным из ярких гугенотов
был воин и смельчак Арман д’Эгмон.
Врагов своих до дрожи, до икоты
он часто доводил. Не гегемон,
но правая рука вождя Субиза.
Принц де Субиз и граф д’Эгмон вдвоём
(притом, что граф – боец, а не подлиза)
вели единоверцев белым днём
на подвиги во славу кальвинизма.
Чтоб шаткий мир не рухнул бы вверх дном
и споры не дошли вновь до сражений,
в Париж примчался граф из Ла-Рошели,
посланником предстал пред королём,
чурающимся жалоб и прошений.
В Судьбе заслоны рвать на лоскуты
граф был готов всегда, встречая утро.
Не ведал он, какой себе Судьбы
накличет он, попавши в сети Лувра.
Порою строит козни бесу тип
героя со стрелою от Амура,
а бес с притворной слабостью зудит…
. . .
…Нуждается Париж едва ли в байках...
...Живя, как все, в любви, романах, браках,
Париж века коптил не без клубов
густого смрада-дыма: рос колпак их.
В предместьях воздух чище. И любовь
естественнее там в садах и парках...
...Власть знати и разбойничьих ватаг
в огне дрязг политических и мести...
...Как рос Париж, чтоб выглядеть прелестней?
Представь себе парижское предместье
Людовика Тринадцатого так,
чтоб мысленно попасть не в кавардак,
а в нечто флорентийское с французским.
Подумавши, что бог Амур обрюзг, скинь
доспехи и ходи без них весь день...
...Для стрел Амура в день сад Люксембургский
давал мишени по числу гостей,
но выбор предпочтительнее узкий,
не массовый с охватом всех мастей.
Стрел не жалея, с чем считаться в пуске?
Они не безобидные липучки.
Слегка разнообразить помесь тел
с мишенью суждено ли было (в свете
любви) принцессе юной Генриетте?
Амур её приметил: взор блестел...
...Ей впору разрыдаться бы, но в парке
услышат это все: и млад, и стар.
Несбыточны мечты о славном браке,
далёк Любви и Славы пьедестал...
Не все пороги мысленно обиты
в мечтах принцессы, но час икс настал.
Смешались затаённые обиды –
в Душе не разложить их по местам.
Девчоночьи нервишки по частям
истерзаны, но всё же недобиты.
За нею по пятам, как следопыты,
ходили взоры некоторых дам.
Прогулка Генриетты на природе,
чему своё внимание отдам,
быть может, и достойна доброй оды,
но тут уместней область мелодрам.
В саду Марии Медичи раздолье:
где страстный поцелуй, где лишь поклон...
Здесь и в помине нет овечек Долли,
но каждая стрела Амура – клон.
Принцессе одиночество не в тягость:
оно лишь – в изнурение до слёз.
Амура к ней бы, но не без труда гость
находит цель – взять след не удалось...
...Девчоночьи невидимые слёзки
на щёчках не оставят мокрый след...
Но сад к ней пригляделся влажно, блёстки
росинок подарив ей как эстет...
...Непышный стиль, скорее уж неброский,
наряда у девицы юных лет
(зато не пресловутые обноски).
Принцессе душу некому согреть
и даже попытаться хоть немножко...
...Одна из самых грустных Генриетт
рассыпала в сердцах пинками ножки
собственноручно собранный букет.
«Тут подлинный цветник из дам роскошных.
Нет образа святых, есть образ пошлых.
Найти мужчин им – дело двух минут!
Мужчины к ним с чего-то так и льнут!
Мне снова наблюдать отнюдь не лестно
такой блестящий их повтор в ролях.
Какой-то бледной молью бестелесной
средь них всегда летаю второпях!
Девчонкой никому совсем ненужной
жить тягостно в амурной суете.
Найдётся для меня когда-то муж, но...
потянется к сторонней красоте», –
не радужным девичьим настроеньем
у юной Генриетты долог день.
Принцессу раздражал весь сад роеньем
настроенных на флирт (не с ней) людей.
Весёлых дам и знатных кавалеров
она сочла по парам. Двадцать пар.
К общению подобным же манером
стремились и беспарные, пиар
взаимно нужен всем не в эфемерном
знакомстве – это ж Люксембургский сад!
К парижским апполонам и венерам
принцесса равнодушна: ей не льстят...
...Тридцатилетний граф в улыбке губы
при встрече растянул: «Вокруг – бурьян,
а эта роза сердце мне погубит.
Но я и сам идти рад на таран»...
...Платок на землю пал с перчаткой вкупе,
что видел незнакомец, взором рьян.
Гвоздь панорамы сверх всех панорам!
Принцесса шла, привычно взор потупив,
лишь изредка смотря по сторонам.
«Кто первыми к ней ринутся, те – трупы»! –
Арман разволновался, рьян, но груб ли?!
– Пусть кто платок свой... хоть раз сто ронял,
я мимо твёрдо шёл бы прочь без стона
и был бы чёрств, как мой любой барон, –
(не вздрогнула она от баритона
и глянула на графа чуть задорно), –
но ваш не пережил бы я урон!
К услугам вашим, если не зазорно
принять их. Я – граф де Ла Рош-Гюйон.
Слух ходит, будто я бретёр-оторва, –
не вдруг от изумленья округлён
у графа правый глаз и тик на левом. –
Вы созданы на зависть королевам,
и вам к лицу бы бархат, а не лён!
По-прежнему принцессе было грустно.
Ей мысленно себя с ним на весы
снести привычно, вслух не вставив устно:
«Один из новоявленных мессий
для дамского бомонда. Остроусый», –
в ответ пролепетать бы ей «мерси»,
но взор её нечаянно наткнулся
на пристальный взор графа: в чём-то ушлый,
а в чём-то и наивный, он открыт
для нежных откровений – нарочит
лишь той прямолинейностью, где резвость
легко принять за ветреную дерзость.
Слать графа до ближайшего угла
дочь Генриха могла без разговора.
И высмеять прыть тоже бы могла,
пройдясь по сердцу с тонкостью гравёра.
Принцесса, встав, не топнула ногой,
а только бровь чуть выгнула дугой,
поскольку не похож был граф на вора,
укравшего перчатку и покой.
В ней чувства напряглись уже, как свора.
Она б не потерпела произвола
но граф, ведомый миссией благой,
с ней не был ни нахалом, ни слугой.
Взор нежен не ужимками позёра –
для девы очевидно. Слёзы мглой
прикрыли ей глаза, в чём нет позора.
Продление участливого взора,
в ней жалость обострив к себе самой,
причиной стали слёз. «Вы – ангел мой»! –
прочла она в глазах красавца графа.
Принцесса, не двулична, не двуглава,
кивнула однозначно: «Вы – герой»! –
ответила безмолвно головой,
нога перенеслась к нему чуть ближе,
рука взяла платок с перчаткой. Стыд же –
отвергнуть благородный жест! Граф свой
по духу и по искреннему взгляду!
Едва ли дерзость стала в нём главой
мужского амплуа. Да ну их к ляду,
условности двора! Граф мог не знать,
что встретил он в саду принцессу крови.
Да мало ли какая ходит знать
по саду королевы, хмуря брови!
Сочувствие, а вовсе не азарт
повесы уловила Генриетта.
Душа, а не назойливость клиента
в нём виделась и нет пути назад...
– Вы плачете?! – Нет. Что вы! Улыбаюсь, –
сквозь слёзы улыбнуться ей пришлось.
Граф вытащил платок, большой, как парус:
– Возьмите мой. Не надо новых слёз!
Ах, как же вам к лицу улыбка эта! –
в глазах у графа вновь мелькнул восторг, –
У входа в сад стоит моя карета –
найдётся в ней ещё один платок.
– Достаточно того уж атрибута,
что я взяла. От запаха хмельна!
Спасибо. Слёзы кончились, как будто
их вовсе не бывало у меня...
– Я вас развеселил бы, попроси вы
улыбкой… А смешить я будь здоров!
Вы и улыбки ваши столь красивы,
что я в мечтах делю уж с вами кров!
Внимать теплу их ваш улыбколов
готов весь век – они, неотразимы,
смягчат собой жар лета и без слов
способны согревать в любые зимы!
Тут без меня вы как огонь без дров!..
...Статс-дама подлетела и вмешалась
не вовремя совсем, в тот миг, когда
готово сердце девичье на шалость
со свойствами кипящего котла.
Как только граф сказал, что лишь в харите
искал бы с незнакомкой сходство он,
статс-дама в крик вошла «со всех сторон»:
– Да знаете ли вы, с кем говорите?!
С сестрою короля, бестактный гость!
Пред вами Генриетта! Вы! Воитель
с сердцами юных девушек! – всю злость
излив на графа, крикнула. – Как зритель
на два туаза прочь вы отойдите,
не то о вас доложат королю!
В гробу перевернулся б их родитель,
узнай он, что вас я не тороплю
покинуть вообще сад королевы!
А вашему высочеству скажу:
к основе династического древа
имейте уважение! Ханжу
воспитывать в себе вам не пристало!
Немедленно пойдёмте во дворец,
пока ваш брат, пусть вам он не отец,
не выслал к вам своих гвардейцев стаю!..
…Как будто был зубной он пациент,
скрипя зубами, хлопал граф глазами:
– Принцесса?! Вот как! Мне стоять в осанне!..
Принцесса, не смотря на инцидент,
морально в этот день переродилась:
«Ужели счастье выдало патент?!
О! Я способна нравиться! Пройди злость
моя на скандалистку, я в момент
простила бы каргу за инцидент.
Копить гнев в сердце – это нерадивость.
Слова д’Эгмона больше, чем учтивость.
Надеюсь, милый граф – не диссидент.
Как сладко я сегодня возбудилась!
Судьба открыла радостный сегмент,
подсовывая мне на пробу дивность»!..
(продолжение в http://stihi.ru/2020/06/07/2610)