Подняв бесстыжий перископ у скал прибрежных,
окутаных слюной беззубых волн,
бушующих, как кружевные юбки
больных шизофренией дам, дающих
нелепо скучный в сумасшедшем доме бал,
мы видели недалеко от юрт — киргизов,
и знали, старшего зовут Моэн Аун,
что в переводе означает «деспот»,
пристыживающий как и бесстыдный,
в одном лишь постоянный: в нарушенье
своих же правил и постановлений,
неукоснительный лишь в требованьях славы,
почета, денег для себя и рабства
в крючок загнутых кротких подчиненных.
Из полумесяцев своих худых пиал
в коричневом наросте из микробов
они отхлебывали дым, туман, кумыс,
установив пиалы на распялках
мозолистых и узловатых пальцев,
как устанавливают чаши телескопов
монтажники в мужском ажуре цепких
и треугольных стали сопряженьях.
Сокрывшись в интроспекции от мира,
мы дистанцировались от литературы
к литературоведению, в нем
найдя причину звезд и розы мира.
Великую и тайную доктрину
мы поняли нутром, как понимает
состав родной крови родная печень,
галактика жива, и разворачивается,
со скрипом ворота, и с воровским волнением,
и разворачивается, и разворачивается,
как выкорчевыва-е-мый пень разворачивается,
и на каком-то выспреннем витке
ее метафорической развертки
она свивает тонкий шнур бикфордов
модельной и хрустальной ДНК,
и возникает жизнь, закон, история,
кишащий Интернет и трепотня,
политика, Москва, Богданов Гена
и у меня метафора меня.