Мучные пекари, седые — от порошка муки слепой,
мешки выхлопывали, поднимая сухие белые мучные облака,
вытряхивая накаленных зноем мышей подпольно хоронившихся
в убежищах углов мешочных, иногда
чихали, и не видели друг друга глазами воспаленно обрамленными
седыми перьями ресниц под столь же белыми бровями.
И из высокого горячего провала густого неба словно из печи
откуда достают буханки царапающего сухого хлеба,
обильно и напропалую шло тепло, сгущая воздух, жирный на просвет.
И только к вечеру прохладная Венера взошла в холодной манной мгле,
и я услышал странный звук,
как будто часто застучали тысячи тысяч игл
и я увидел с высоты балкона: как серым, трепетным, неистовым ковром
бегут по мостовой все мыши мира, отталкиваясь в полной тишине,
чечеткой коготков от мостовой, а им на встречу
бегут все кошки Севера и Юга,
Востока, Запада, всех стран и континентов,
и обомлев от ужаса я ждал, когда волна с волной соприкоснется.
И два живых ковра сошлись, но как-то странно
они вошли друг в друга, продолжая свои движенья — каждые — свое,
они бежали в разных направленьях вслепую друг сквозь друга:
бежали мыши между лап у кошек,
бежали кошки, четко наступая в пространства между спинами мышей.
Прошло немало долгих, странных дней.
Животные бежали и бежали, не замечая, через что бегут,
пока и мыши, а потом и кошки не кончились внезапно и нелепо.
Потоки разлепились без потерь, и разбежались, кажется, навечно.
Когда картина словно наваждение, исчезла, я увидел снова:
мучные пекари, седые — от порошка муки слепой,
мешки выхлопывали, поднимая сухие белые мучные облака,
вытряхивая накаленных зноем мышей подпольно хоронившихся
в убежищах углов мешочных, иногда
чихали, и не видели друг друга глазами воспаленно обрамленными
седыми перьями ресниц под столь же белыми бровями.
Мне кажется, что так же разошлись
в глухой и солнечной провинции России
я, жизнь моя, и жизнь страны.