Сирень цветет над тленом-прахом,
шальные запахи сквозят.
А близкий друг мой стал монахом
лет двадцать пять тому назад.
И может, в данное мгновенье
он, покрестившись на зарю,
скамейку ставит под сиренью
для братьев по монастырю.
И духом светлым и непраздным
вновь воспаряет до вершин.
И пьет чекушку с юным братом,
успевшим сбегать в магазин.
Я различаю в волнах света
его особый, личный свет.
Мне жалко, что меня с ним нету,
мне жалко, что его здесь нет.
Не зря ж на этих ветках пенных -
чуть-чуть его, чуть-чуть мои -
как колокольчики из перьев,
звенят, качаясь, воробьи.
И, в знатоках себя не числя,
они читают, словно стих,
мои взволнованные мысли,
весьма похожие на них...