Свеженькая публикация древних, то есть юношеских стихов «Из первой тетради» в белорусском лит.журнале «НЁМАН»
Четверть второго...
Кому это нужно, кому же?
Как сердце, взрывается слово,
Дождем взбаламучены лужи
На улице, в четверть второго.
Ночные шатания вредны —
Но что нам в дыму папиросном,
Когда, не дождавшись ответа,
Мы ставим, все ставим вопросы,
Когда, не добившись победы,
Безумны, бежим из-под крова...
А лужи измучены ветром
На улице, в четверть второго.
***
Мне иногда так страшно жить,
И я завидую уснувшим,
Минувшим, искрой промелькнувшим,
Успевшим голову сложить.
И я боюсь черновика,
Потерь, любви, удара в спину,
Земли, которую покину
На вечность, а не на века.
Я снова не смыкаю глаз
Наедине с листом бумаги,
Пока бравады и отваги
И радости не пробил час.
Останется, наверно, стыд
За этот страх, за слабость эту,
Когда восход пройдет по свету
И жить мне заново велит.
Погром
Мой мир захлестывает ложь,
И снится роженицы дрожью,
И ворожит ночами нож,
Бросаясь с яростью бульдожьей.
А за окном — одни враги,
Ни зги не видно,
И обидой
Стучат смазные сапоги
По лицам улицы убитой.
Ни слова некому сказать,
И только захохочет нищий,
И рукавом сотрет глаза,
Как грязь стирают с голенища.
И снова стуком костяным —
Шаги.
Вот здесь — конец истории...
И проступает крематорий
В кривых булыжниках стены.
Лестница
Грустный клоун
Зачаровывает горести,
Грустный клоун
Достает из кармана
И, словно камешки,
Перекатывает в горсти
Наши радости, свои обманы.
Поднимает руки,
Опускает глаза,
И белым обвалом
Осыпает муку со щек.
...Сегодня в шутку
Кто-то ему сказал,
Что пора поминки
Устраивать
За свой счет.
Грустный клоун
На тонкой струне играет,
По долгой лестнице
Поднимается на карниз.
И равнодушными взглядами
Подталкиваемый к краю,
Медленно-медленно
Срывается вниз.
Самолет
Он опадает, самолет, в ладонь аэропорта,
Бесспорен, как осенний лист, звенящий и упорный.
Так мало выдано ему, когда нисходит круто:
Немного солнца, высоты и заданность маршрута.
О, как он мог бы воспарить, мигнув зеленым глазом...
Но снова требует пилот почтения к приказу.
Что делать, если снова он к сырой земле стремится!
Как трудно выпускать шасси, имея сердце птицы.
Он засыпает на земле, когда с прощальной песней
Прообраз маленький его уходит в поднебесье.
Московское
Звенела церковь поутру
У Рижской эстакады,
И, словно палкой по ведру,
Гремело что-то рядом.
В метро меняли всем рубли
На пятаки и двушки,
И с эскалаторов брели
В седых платках старушки.
Они мерцали серебром
В привычной жажде чуда,
И пахло в воздухе сыром
Бензином и простудой.
***
В судьбу не верю.
Но — смотри:
Вот ветви, выгнутые круто,
Вот дом, подсвечен изнутри,
И в этом доме жить кому-то,
Шуметь, смеяться, воду лить
На мельницу досужих сплетен.
И рук сплетенных не развить,
Не заслонить лица от плети
Чужого взгляда.
Не беда,
Что с крыши падает вода,
Принявшая личину снега.
Что до того нам?
Мы с разбега
Ворвемся в дом и за окном,
Пускай в судьбу я и не верю,
И там, на холоде, за дверью,
Оставим прошлые грехи,
Обиды, клятвы, недоверье
И эти странные стихи...
***
Немеют пальцы, черт возьми,
Опять какие-то потери,
И хлопают чужие двери,
Как будто в панике они.
А я теряю день за днем:
Немеют пальцы, дует в душу,
А щеки стыд и ветер сушат,
И кто-то плачет за окном.
Я этой лихорадкой смят.
Одни слова. Немеют руки.
И я не сплю, когда подруги,
Друзья, и недруги — все спят.
О этот бег карандаша!
Немеют пальцы — эко диво...
Но с них, дрожа нетерпеливо,
Словами падает душа.
Ноябрь
И будет: утро зазвенит,
Вернусь, и станет все иначе,
И запоздалая удача
Крылом осенним осенит.
И я поверю, что не зря...
Не зря... не зря...
И буду молод,
И на меня обрушит город
Последний холод ноября.
Войду, как прежде, налегке,
Случится то, что день назначит,
И запоздалая удача
Крылом ударит по щеке.