Ночной полет к гималайской вершине

 
  Непостижимая отвесная гора Жанну;.
   С вершинной башней уходящей
   в черный космос.
   Тяжелые ботинки не помеха, я
   оторвался от каменной пустыни,
   подпрыгнул.
   Снег желтоватый лепился к
   скальным полкам. Я подлетаю к
   устремленным граням. Ввысь
  одетым, будто бутылочным
                стеклом.
Светло-зеленый щербатый гребень.
Луна.    Оледенелый   мир.

Величие без жизни. Безмолвие дыхания.
Покой, но за пределом. Без осознания.

Полнеба задернуто горой, как шторой.
Скольжу по каменному океану.
И вижу  –  как набирает страх всю глубину
                оставленного там.

Глазами    трещин нервы    провожаю.
Я рукавом провел по глади…и пуговицей зацепил,
стук мертвый отозвался в сердце.
Не выронил его, и не отдам потом,
если вернусь отсюда к людям.
И на морозе одежды хруст.
Родные содрогнутся. В России.
      Скольжу.
                Но камень, лёд, лёд, камень.
                И вечность по черной вертикали.
                В Ничто.
                Нет больше ничего. Но Мрак.
                Нет памяти, она тут ни при чем.
                Есть Кислород. Пока еще.
                С наперсток. В разреженном океане.

И вылетел почти на восемь тысяч.
Не помню, ИЛ 18 поднимался так высоко?
Лавируя по гребню к пику
(я обратил внимание),
лавируя к Жанну; между ужасных
скал по гребню динозавра,
где и пушинке места не найти.
Мир замер. В холодной острой высоте.
Без слов. Без чаяний. Без близости.
Без всякого желания. И отрицания
чего бы ни было.
       В бесстрастии. Застывшем.
                Я обратил
       внимание  –  мигает огонек на
       склоне жутком
                подо мной.
       Я оттолкнулся от скалы на огонек.
       И полетел. Снег начинался. Порошил.
       На семь пятьсот спустился. Иль около
       того. На каменной стене палатка треугольная.
       Висит.              Я подлетел.               Снег
       по синтетике шуршал. Я сбоку подлетел.
       И вздрогнул. Тот красный огонек –
                фонарик в каске альпиниста.
       Лежал с остекленевшими глазами.
       В них отражался лунный блеск.
       « Не дышит? – как в гриме бледное лицо.
       Я тронул пуховик. – Не дышит?
            Что надо – зеркало ко рту? Иль дышит?
       – Нет». Мне показалось, – веко дернулось.
        Я заорал: « Ты жив?!».
       И тронул за плечо. И провалился в пустоту.
       « Нет, я не мертв», – сказал и
       приподнялся.
       Я заорал: « Ты жив?!».
       Схватил меня и тащит.
       Обмазан красным. Без волос.
       Ракшаса Кумбхакарна!
                Схватил.
       Меня схватил. И руки
       которые еще есть у него
       схватили веревки
             и палатку кружат…


       Долго шнуровал
       холодные деревянные ботинки.
       Отбивал лёд с палатки.
       Пил, остывающий между
       глотками, чай. И торопился,
       торопился уйти. Как можно раньше.

     Штамповал движения, как на
     конвейере, ничего лишнего.
     Камни сухие, есть белые, дырявые.

     Воздух, как алмаз,
     слепит и давит.
     Камни на противоположном склоне,

     как черепа на картине
     Верещагина. Жизнь не
     сахар. Склоны гор в

     складках, как фольга,
     начищенная ногтем,
     клееная к синему,

     глубокому. Стереотип
     пространства сломан,
     прежде всего в себе,

     как плитка заплесневев-
     шего шоколада, для
     себя. Жизнь не

     сахар. Вот и образы
     лезут – один слаще
          другого.

     Ветрено. Воздух
     тормозит, вяжет.
     Мокрый синий снег под ногами.

     Вот и добрался сюда.
     А почему бы и нет? Бывает
     и хуже. Бывает и выше.