Уехал в тайгу от беспокойства, от навалившейся лени и безразличия, сродни болезни. Знал: перетерплю – начнется воскрешение, что-то родится во мне и на листе белом. Поездка началась с мыслей злых о раздоре в деревеньке нашей, о полном крахе общего чего-то (а чего и самому неясно), а потом, километр за километр, стало отступать. Заяц выбежал на дорогу в елюжских бывших полях. Побежал передо мной. Немного оторвался от меня, остановился и посидел боком ко мне немного. Заскочил в просветы, в полянки. Селезень сорвался с кулиги водяной возле дороги. Птиц слушал. Стало отступать надоедное. А то снятся сегодня козы в огороде, и все кусты объедены, и выгнать никак не могу – кругами и кругами бегают от меня. Стал на небо поглядывать, головой вертеть, сердце помягчело. Доехал до второго большого ручья по Шабановской дорожке… По травам примятым рыжим, где совсем еще мало зелени, видно, как разливались они. И на дороге следы половодья.
Изумило, однако, больше всего небо. Как оно весной разнохарактерно! Таким он еще бывает поздней осенью. Оно даёт себе волю проявиться в себе, кажется, одновременно всем временам года. Тектоническая тёмно-синяя плита облака на юге. Плотный пресс её, напоминающий о самых страшных летних грозах. Давит горизонт. Но леса под ней необыкновенно резки рисунком, отчетливы. Красиво оттенены предвестником гроз. Туча настолько синя, что бесплотна, что кажется дном настоящего неба, его подбрюшиной. А само оно – вона! Лучшими днями июля пахнёт на созерцателя!
Тектоника мрачной, влажной, крепкой синевы ползёт едва заметно над лесами заречными, а над ней – весёлая и тёплая лазурь с беленькими перьями. В ломаную геометрию «грозы» вонзаются малюсенькие белые барашки – целой флотилией. Бесстрашно так бодают. Озорничают будто. И что вы думаете – отодвигают помалу. Кряхтит безумно раздутая плита, налитая влажной синевой, царапается за леса, движется к востоку. Выбрасывает из себя мега-кубы облачного пепла, лёгкого, колеблющегося, как заслон от неотступного, многочисленного, солнечно-белого, как космическую дымовую завесу. Зыбкими шторами она прикрывает отступление ползущего синего монстра-блина. Похожего уже на НЛО… И так хороши на фоне пепельного извержения три утки, с их бьющимся, нескладным, нервным полётом.
Над синющей этой тарелкой, врезаны в лазурь, бегут резко, трепещутся чёрные вытянутые отрепки, как воспоминания о каком-то страшном сне. Черными змеями судорожно дёргаются за синим исполином. Стражей его. Такие пиявицы часто являются нам после солнечных дней октября напоминанием о чёрном ноябре, о длинных ночах.
А север? Он красив по-летнему. Скучены радостные облака над зеленеющими едва березняками и осинником. Тесно им, и тепло от них. И среди согревающего сброда их висит королева, мамка – пушистое и шарообразное облако, беременное лёгким и быстрым дождём. И сосцы его истекают млечными пеленами. Они колышутся, как тюлевые занавески в деревенской избе. И вся надречная даль, далёкие и близкие леса, поля отдают светом зарождающейся зелени. Она ещё совсем не пахнет. Ждёт первой грозы, первого тёплого дождя, чтобы ошеломить.