Маме моей посвящаю
- Бабушка, я всё думаю, думаю…
- О чём ты, Вась?
- На каком языке, Пашка, счастье твоё, сказал: слухайтэ…?
- На украинском, Вась.
- А там все так говорили?
- Да, почти все… Все ж с Украины были, вот и говорили…
- А как они там все оказались?
- Переселенцы…
- Зачем переселенцы?
- А кто его знает, Вась, зачем. Переселенцы и всё тут.
- Если знаешь, зачем, бабушка, то не выкручивайся!
- Тяжело это, Вась.
- Ничего, я терпеливый… Рассказывай.
- Попробую…
Жили-были многие люди в тёплых местах, хатынки были мазаные, тополя пирамидальные, кто животинку держал, кто хлебушек ростил, жили…
А однажды страшным вечером пришли люди пришлые, в картузах, и бумажку им на стол, мол выселяем всех куркулей.
- Это приправа же, куркума…
- Нет, не приправа, не перебивай!
А дедуся наш на заводе работал, деток – восемь штук. Завод далеко, Дедуся на велосипеде ездил. Вот за этот велосипед проклятый, да ещё кровать была железная, его в куркули и записали. И сказали одними щипящими звуками: к утру не уберётесь, сожжём всех заживо… И место указали, куда им убраться надо было, на другой конец страны, всего и делов-то…
Что делать? Ни денег, ни собрано ничего… Ну, оделись, да вышли из хатки, и ушли, не оглядываясь. На поезде сначала, потом лошадей нанимали христа ради, потом пешком… Три месяца с лишком добирались… Болели, кто-то умер в дороге из деток, не рассказывала мне мама наша.
Долго ли, коротко ли, доехали-дошли. Лес вдали, берёзы иногда и поле заросшее орешником и дубнячком и всё.
Стоят, смотрят. Ничегошеньки вокруг. Никогошеньки… Глядь, вдали костры… Есть люди живые, кто чуть раньше куркулями обозначились… Дедуся и говорит: копать будем, землянку копать… И стали копать землю, огромную яму, три на три.
- Как могилу?!
- Типа того…
В яме полати из веток, поперечно клали, тряпки какие-то и спать вповалку…
Ночью медведиха из лесу пришла, не голодная поди… Заглянула в яму сквозь ветки, бедой люди пахнут, сильной бедой… Не стала жрать, ушла.
Ну и стали жить, поживать. три года в земле жили. И зимой... Потом дедуся первую хатку начал строить. Топор-то всяко с ним был. Кольев нарубит, в землю воткнёт, ветками плетёт кол за кол, сверху топориком тюк-тюк, дальше плетёт. Бабуся глину с травой да песком, знай намешивает, да мажет, чего дедуся наплёл. Так и пошло дело, дед плетёт, баба мажет… Я вот всё думаю, Вась, а как они ели-то, из чего, посуды не было же… Глинки какие-то делали, небось. Потом дедуся в дупле пчёл нашёл, улик сколотил первый, переманил пчёлок, вот и сладкое уже было, чего не жить… Надо жить, куда деваться…
Дедуся смешной был, всю жизнь босиком ходил, а ботинки, чоботы, носил на шнурках через плечо. Потом, когда уже деревня стояла, и магазин был, и продавец был Скоб, почему Скоб, не знаю не спрашивай. Так вот, дедуся дойдёт до магазина босиком, на крыльцо сядет, обуется, рубаху под ремнём одёрнет и тогда уже «доброгоздоровьичка!» заходит. Селёдки купит, соли, хлеб сами пекли, выйдет, сядет на крыльцо, разуется и шнурует домой. Босиком. Вот как хоронили его, не помню, в чоботах или без… Ну не будем о грустном…
- Да, бабушка, а остальной твой рассказ - веселее некуда…
- Сам напросился, терпеливый…
Ночью мне снилась сытая медведиха. Она наклонилась над ямой, низко наклонилась и с шумом втягивала в себя как пахнет беда людей… Вокруг летали пчёлы-звёзды, целый рой звёзд…
******************
P.S. Я потом узнала, что в хатке этой даже не жил никто, поворовали кой-чего и бросили. Так пустая и стояла, слепая... Потом обвалилась, мазанка же...