Рыдает оперная дива так мелодично, как никто.
А метка пик пятном родимым в плечо впечатана, а то
не опознает вечность всуе ни бледный лик, ни тонкость рук...
Ей масть хр(т)онически рисуют, замкнётся круг, замкнулся круг.
Рыдает сумрачная прима, она пока ещё вдали
от эпицентра то ли лимба, то ли застыли корабли
у пирса летнего Эдема, где город-сад, и с яблонь дым,
а дольний мир заселят демо, на все лады, на все лады.
Что долговечно в этом бренном? где паутинки так легки
и бродят так проникновенно по всем проспектам пауки...
А ты взяла — и отразилась во всех зерцалах, озерцах,
потом брела и оступилась, чуть-чуть помедлила в сенцах
и угодила в вечность, лихо, на помеле, на острие
пера гусиного, так тихо шептал поэт: demi-plié!
К чему вы, Пушкин, домоседны, к чему Америк не жилец?
Поэт любил, но вёл оседлый, не кочевой, а был творец...
Нет, это был паук, ну что же, и балеринка столь тонка,
что каждый взял и уничтожил и сел на мёртвого конька,
и скачет, скачет и поныне — до государства, до земли,
там о заре волна прихлынет, до фиолетовой зари.
О донна Анна рыжей масти, о прима пиковых высот,
хлебай же солнечное счастье из ржавых фляг, из рыжих сот,
из губ малюсенького эльфа, который имя позабыл.
Рыдает выпь, в разгаре стре́льбы, вороньи пучатся зобы.
23 апреля 2020