Пришел сегодня, 14.2.2020г. на открытие выставки портрета в Нетании и, среди множества участников выставки, узнал его со спины. Он медленно передвигался вдоль выставочной стены от работы к работе, вроде бы, изучая каждую, ну, так бы вел себя профессионал-художник у картин классиков в Эрмитаже. Валентину Шкоде уже было лет под 80, он опирался на трость и, явно, был больным человеком. Незадолго до начала истории, с которой мне хочется поделиться, мы с Валентином Шкодой били два месяца на творческой базе, работая над плакатами для республиканской выставки, спали в одной комнате и, даже, подружились, как мне по ошибке показалось. Перед сном беседовали на разные темы, он затрагивал национальную, с симпатией говорил об Израиле, я же реагировал сдержано, хотя тема эта была очень близка мне. После заезда, вернувшись на комбинат, каждый из нас окунулся в работу, чтобы компенсировать потерянные два месяца. Дружбы я от него не ждал, но предательства, в той степени, с которой мне пришлось столкнуться, совершено не ожидал. Возвращаюсь к сегодняшним израильским дням.
Обстановка выставочном зале стояла оживленной, многие фотографировались около своих работ. Не у него, не у меня не было здесь знакомых, с кем можно было поговорить, хотя это было необходимостью, нас связывала совместная 20летняя работа в Художественном комбинате. Этот мужик был хитер и умен, и, не исключено, что он “прилип” к стене в надежде, что я подойду к нему, но этого я не хотел делать и не смел, хотя давно простил его и лишь испытывал гордость за себя, что когда-то не струсил и отомстил за донос в КГБ.
Мог ли он, тогда в 80тые, во времена Андропова, предположить, что все в той, еще нашей стране, измениться коренным образом за несколько лет, и, мало того, он со своей еврейской женой и двумя детьми на равных правах со мною получит израильское гражданство. “Образ жизни- определяет сознание”- Это сказано точно, по- моему Марксом.
Методы заработка у нас со Шкодой были разные: я брал, а, вернее, отыскивал работу для себя, это могло быть оформление кабинетов в школе, или парт. кабинетов на предприятиях и т.д. в этом роде, т.е. рассчитывал на свои собственные силы и не пытался снабжать работой членов Союза художников. Валентин принимал участие в так называемых комплексных заказах, в которых члены СХ были заинтересованы, то есть, кто-то из них получал заказ на картину, и, обычно, это были люди из худ. Совета. И, поэтому, при обшей заинтересованности и, работа его была посерьезней моей и оплачивалась она, как творческая, обычно это были, так называемые фризы, или, это можно было бы назвать росписью с фигурами на холсте. У него хватало времени и поговорить, и поиграть в шахматы, и, даже, на общественную работу, и, наконец, он был председателем месткома, так что статус его на предприятии был повыше моего. А парторгом был в этот период художник- интэрьерщик- Голиброда, я до сих пор не могу понять и объяснить себе, откуда у некоторых творческих людей тяга к власти?
Где-то к концу 70х наш общий товарищ –художник, фронтовик и человек очень симпатичный, Лев Сигалевич, имея визу на выезд за границу на ПМЖ, застрял в Союзе из-за, вдруг, испортившихся международных отношений. Так два друга- Шкода и Голиброда, стали ему делать пакости, я, возмутившись, подошел к Голиброде и высказал свое мнение, как видно, это ему не понравилось, и он затаил злобу ко мне вдвоем со Шкодой. .
В эти годы стали совершать многие предприятия Союза за счет Проф. комитета поездки по всей стране, и это было и интересно, и дешево, и доступно. Но, записавшись в поездку, себя я в списках не находил. Мастера- женщины, которые вели документацию по заказам и относились ко мне с уважением, сообщили мне, что эти два лидера- бабника, меня из списков вычеркивают. Вроде бы можно понять ребят - не хотели в период поездок рядом иметь конкурентов, но я обиделся и не спал всю ночь, сочиняя эпиграмму, посвященную им: “Есть у нас на КХПКа / очень верные друзья / Шкода любит Голиброду / Голиброда любит Шкоду / если хочешь быть в почете / подползи ты к Голиброде / водрузят тебя тогда в председатели МК, / а затем и в партию- говорливых гвардию. /”
На самом деле, хотел человек вступить в партию, как и миллионы таких же близоруких, как и я когда-то, ну, а зачем другим делать пакости. И разошлась эпиграмма по комбинату, а автор не известен, и стали герои великого произведения разыскивать этого самого гада, ну, а как же- кто-то подрывает авторитет сильных мира сего.
Подружился я тогда с сотрудником по фамилии Воронцов, бывшим фронтовиком, и на этот момент он работал грунтовщиком, задача которого была натягивать громадные холсты на подрамники и наносить на них эмульсию, и все это предназначалось под работы маслом, это могли быть и картины, и плакаты для экстерьера, и у него оставались целые рулоны грунтованного холста, так он отдал мне эти обрезки, за что я был всю свою жизнь ему благодарен, т.к. это был лучший материал для этюдов. И, как положено, я отблагодарил приятеля спиртным, а он любил писать стихи, и здесь делится со мною, что эти двое прибежали к нему с кулаками, а он отвечает- “Это не мои и я таких гадостей не пишу!” И просит меня для него повторить- понравилось.
Интересная история произошла с ним задолго до этого: он работал начальником снабжения на нашем комбинате, и у него была в распоряжении полуторка, это модель грузовой машины, прошедшей всю войну, как и люди, которых я упомяну. Начальником предприятия временно был Адольф Илич Лейн, с которым я также дружил последние годы его жизни, это был незаурядный еврей, художник, известный на Украине плакатист, хороший шахматист, остроумный и главное боевой, почему-то именно это качество я обожаю в евреях, но из-за этого качества его побаивались. И послал начальник своего подчиненного снабженца в другой город за какими-то материалами, а тот возвращается несколько дней подряд к вечеру и сообщает, что машина ломается. Засек начальник показания спидометра машины и на следующий день уличил снабженца во лжи, а талантливый подчиненный заявляет: “А я про вас, Адольф Илич, сочиню стишок!” – а тот ему отвечает- “А на Пушкина нашелся Дантес!”
Как-то увидел меня Лева Балкинд, исполнявший обязанности Главного художника, (интересно, что в критические годы в той стране евреям не мешали продвигаться, хотя для хорошего художника это не достижение) и сообщает, что звонили с ул. Липовой, и мной интересуются. Спрашиваю: “Что там находится?”-” Что, ты не знаешь- КГБ!” Конечно знал, помнил с детства начало строительства глубокого котлована, строили пленные немцы, да это заведение рядом с моей школой и улицей, где я жил. Пришел к ним в гости по собственному желанию чуть раньше, был уверен, что причина вызова письма, которые я посылал Сигалевечу во Францию.
Попросили подождать, рассматриваю мемориальную доску в вестибюле, сразу замечаю среди 20ти имен 3 еврейских фамилии, что я могу сделать со своим подсознанием, если, печатая этот текст, я заподозрил компьютер в антисемитизме- как еврейская фамилия, он подчеркивает красной линией.
Интересно, что приняли без очереди и время нашлось для маленького человека. Допрашивали двое, перед ними лежала стопка моих высказываний, они зачитывали предложение, высказанное не известно кому, а я должен был объяснить, почему мыслю совершенно не так, как положено. Допрос был перекрестным- подумать над ответом не было возможности.
Так это выглядело: “Товарищ тебя спросил, готов ли ты стрелять на поражение в него и в других, в ответ ты улыбнулся?”-отвечаю- “Улыбнулся, потому что вопрос был глуп, я вырос в этом районе с ребятами, которые здесь жили, как я мог бы в них стрелять?” “Ты утверждал, что пластинки с еврейской музыкой были специально уничтожены.” - “Да, моя знакомая работала на складе и непосредственно этим занималась.” “Неправда, этого не могло быть. Пойди, найди пластинки с армянской музыкой, не найдешь, потому что это дефицит!” Это был творческий подход к допросу. Один из них был более интеллигентен и симпатичен, второй прост и агрессивен: “Я знаю, под чье влияние ты попал!” Он имел в виду, очевидно, Давида Ребе, который занимался портретами сухой кистью, в свое время выселенный из Ленинграда за какие-то протесты, бывший журналист, крымчак, не признающим себя евреем. Недавно ему позвонил мой приятель Женя Слатин по телефону, от меня передал привет, Давид послал мне привет взаимно, им напечатана книга о крымчаках, в которой он утверждает, наверняка, что крымчаки тюркского происхождения и к евреям отношения не имеют, тем неимение крымчаки оказались в Израиле и здесь “скрывают” свое тюркское происхождение и, на самом деле, в Крыму они после войны вели себя обособленно, не считая себя евреями, все, потому что, оставшиеся на оккупированной территории были уничтожены. Но, вернемся к допросу. “Ты занимаешься антисоветской пропагандой. Вот ты говорил о Брежневе”-отвечаю: “Я этого слова не произносил.” Следователь попал в просак, на самом деле, то что я слышал- были мои высказывания, но с кем я говорил, в эти минуты не было возможности вспомнить. Весь разговор велся на “Вы”, но “Ты” мне удобней использовать в моем тексте. “Ты заявлял, что Иерусалим- столица Израиля- откуда ты это взял?”- “Из книги “Иудейская война” Фейхтвангера.” “Ты говорил, что евреев собирались выселить на Дальний Восток, от кого ты это слышал?”- “У вас на мемориальной доске есть имя Шолотова, так с его сыном я учился в начальных классах, так однажды он пришел в школу и поделился:” Евреи- плохие, их будут выселять!”- “Ты не можешь этого помнить!” Не мог же я им рассказывать, как через год или два, встретившись в общественной бане с Шолотовым, при мне, папа подошел к нему и сказал один на один, что не стоит разглашать секреты КГБ при детях о выселении евреев. Интересно, что опровержения следователей перевешивали мои аргументы. Это был тот случай, когда поговорка- “На нет, и суда нет!”-верна на все 100пр.
Допрос так накалился, что нервы стали сдавать, как у меня, так и у них, зашел третий, видно начальник, который наблюдал за происходящим стоя- был конец ихнего рабочего дня. Упомянули о подвале, в который могут меня засадить, напомнили, что я работаю в идеологической организации и, что я могу говорить только о том, что пишут в газетах. Заставили написать на листе все, о чем был разговор, обязательство пресекать разговоры такого рода и подписаться. Где-то я сделал в письме ошибку, сам заметил, сам исправил, стал оправдываться, как перед преподавателем русского языка, меня пожурили и отпустили на волю. Допрос продолжался 3,5 часа. Дома меня ждала жена с ребенком, тесть, узнав новость, очень расстроился, ведь он когда-то оттянул срок не за что. Зная, что на людях я всегда воздерживался от политических высказываний, то стал из-за дня в день ломать голову с кем один на один говорил определенные фразы в течении года- двух, и вспомнил. Одного я знал почти всю жизнь, другого поменьше, и сказал каждому в отдельности:Тебя я знаю столько лет, я мог быть с тобою откровенен?”-Да!- “Так почему этот разговор известен в КГБ?”-один и другой сказали, что поделились со Шкодой и Голибродой, теперь я знал, куда направить стрелы, стал тщательно продумывать план. В ближайшие месяцы должно было состояться перевыборное Профсоюзное собрание, опять не спал ночь, готовил взрывную речь, даже записал и выучил, чтобы, волнуясь, не сбиться. Вот настало долгожданное собрание, волновался, как боксер волнуется перед решающей битвой на звание Чемпионата мира. В центре зала стол, покрытый красной скатертью, хотя это был обычный Советский ритуал, но для меня это была тряпка Теодора, которая заливала жаждой мести мои глаза. За столом- директор комбината, парторг, председатель Профсоюза и представитель Облсовпрофа. Никто не любил эти собрания, все старались избегать пустого времени препровождения, а я ждал, как открытия выставки, где экспонируется крик моей души. Отчитались, как обычно о проделанной работе, эти шаблонные собрания с возраста октябренка я наблюдал всю жизнь, спать на них запрещалось, но очень хотелось. Директор встал и предложил высказаться, если ли есть у кого замечания или предложения, после этого по повестке начинаются перевыборы. Здесь я понял, что это тот самый момент, который упустить нельзя и открыл “огонь на поражение”, полная тишина, потом со мной делились товарищи- художники, лица виновников были красными. Формовщик- член месткома, положительный человек, ему, по-видимому, было настолько обидно, за испорченное мною прекрасное собрание, для организации которого он приложил немало усилий, спросил какую же оценку я даю, проделанной за год месткомом работы, я сказал: “плохо!” Ему было так обидно, что он не раз меня останавливал со словами: “Как ты мог такое сказать?” Но я, “критин”, от этого получал только удовольствие, разве состав дегтя изменится, если добавить ложечку меду. На следующий день, еще взволнованный, я пошел на работу, хотя был выходной день, и никого не хотелось видеть, но, неожиданно, встретился с директором, тот обратился ко мне: “Валера, это правда, то, что ты вчера рассказал?”-” Да, конечно!” –Было видно, что он был взволнован более меня. Эту братву- Шкода- Голиброда моментально скинули, и их несколько месяцев не видно было на комбинате, но, когда они появились, встречаясь со мной, здоровались очень уважительно. И уже позже, до меня доходили слухи, что это была инициатива Шкоды. После этого происшествия, я стал беспрепятственно ездить по “путевкам выходного дня.” И, как-то, директор Дмитрий Иванович захотел мне рассказать о последнем этапе этой истории: он позвонил в КГБ и предложил встретиться и обсудить это происшествие на одной из проходящих выставок художников, и блюстители соц. строя согласились с его доводами, что нельзя было, не согласовав с администрацией предприятия, вырывать человека из коллектива. Эта легальная организация с подпольными методами борьбы против инакомыслия, видите-ли, должна была предупредить меня: “Идем на вас!” И для этого во всех идеологических организациях были разбросаны агенты, занимающиеся доносами за бесплатно. А, когда развалился СССР, и огромную империю охватил беспредел, они не остались без куска хлеба, они грабили официально, но теми же методами, как и бандиты. И по совету олигарха Березовского получили власть на блюдечке и будут держать ее до последнего часа, ведь они себя считают наследниками империи, породившей КГБ. Последняя встреча с этими красивыми и смелыми парнями произошла напротив ихнего здания. Шли мы вчетвером с женой и детьми по бульвару Ивана Франко, центральной аллее летом, документы уже оформлялись на выезд и, проходя мимо КГБ, я столкнулся лицом к лицу с высокими четырьмя парнями, один из которых был тот, что меня допрашивал, они вышли из здания, что было сбоку, по глазам было видно, что они меня знают, хотя я их не знал, во взгляде ихнем было уважение вместе с завистью.