Начало
http://www.stihi.ru/2020/01/16/625
Предыдущее:
http://www.stihi.ru/2020/03/29/9785
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
ДО СРОКА
Меч - о смерти в ратном поле,
Серп о жизни говорил,
Но своей жестокой воле
Меч серпа не покорил.
Вильям Блейк.
Денис лежит на пузе, чиркая химическим карандашом по бумаге. Драпают кузнечики от резкого звука, и «вьётся» над ним Сулимов, «как орлица над орлёнком». *
- Что нового, Дмитрий Данилыч, - спрашивает Тиханенков, не рискуя в присутствии сардара * вызнать у Марьенкова новости.
- "There'll be news when there's news», * говорят наши заклятые союзники, - отвечает Генерал. – Отсутствие новостей – самая хорошая новость, и они на сей момент отсутствуют. Но это, надеюсь, ненадолго. Вот едет обоз, а когда подъедет, осчастливят всех.
- И ничего не останется кроме надежды?
- Именно так, мой друг Серёжа.
Денис поднялся, протянул Сулимову двойник. Тот несколько раз пробежал глазами написанное. – Прекрасно, - сказал, - очень хорошо. Можешь отдыхать до старости.
- Куда мне? – Смахнул провокатор со лба комарика.
- Со мной поехали, - предложил Сергей. – Андрюшка велел четверых подобрать. Гриню возьмём, и ладно.
- Далеко ли ехать?
- На кудыкину речку или «To Land's-End Fair!», * Сказал бы мой друг Данилыч. В сторону победы, разумеется, безоговорочной и полной!
- Туда – согласен. Конь подходящий, лишь надо подкормить.
- уже делают. Покудова можно расслабиться. Оцени боекомплект: пополнять ли на посту, и до срока спать ложись.
- А срок когда?
С этим к Гитлеру пожалуй или на худой конец к Фихтенмаеру.
- К тому, который Траутштадта сменил?
Сергей мигнул ужасом и перекрестился.
- Ты чего?
- Так я. С дури да с напряга всякое примниться.
- Видал что ли?
- Прям в глазах стоит, гад недорезанный.
- Погоди! Это когда вы с девчонкой город переплывали?
- Ага. Представляешь! Живой. Такие зенки у него!
«Где?» - хотел сказать Денис и осёкся: кругом внимательно слушают. Серёня тоже умолк, оценив обстановку.
Рождение легенды – миг; локализация – вечность. «Затрави» байку (особенно об этом персонаже), и сотни последователей кинутся проверять. «Золото Траутштадта» - идиома, будто днище корабля, обросла сопутствующей «живностью». Траутштадт пропал, и никто не взял на себя чести его уничтожения. Это – верный признак вмешательства потусторонних сил, верный признак наличия клада и с ним – толпы кладоискателей.
Ребята, разом поняв, заткнулись, но следовало выйти из трёпа так, чтоб слушатель поверил в галлюциногенную природу явления.
- Кончака с Батыем не было там? – спросил Денис. Или Наполеона какого-ни то?
- Ты чо! Они посуху пешешествуют.
- Как же один с Эльбы удрал?
- Так тот – живой!
- И этого, может, перевели куда-нибудь?
- Наверняка перевели, только дух его и образ посредством убиенных тут бродит. Представляешь! Лежу я это в речке, сквозь поверхность зырю в небушко, и вдруг навстречу Траутштадт плывёт, собственной персоной покачивает. Кишки с ушей мотаются, и пальчиком грозит вот так!
- После двух часов под водой, Серёнюшка, десять Траутштадтов примнятся.
- Бери выше – после трёх.
- И надо ли было эдак убиваться? – Сказал Прохор. Вылез бы где ни то у Кочневой?
- Ага! – Возмутился Сергей. - Сам вылазь. Облава нам – хуже, чем Петьке с Мансуром.
- Девчонка-то хоть - ничего себе? - Поинтересовался Кружилин Роман
- Маленькая! – Расплылся в улыбке Серёня. - Червячок шёлковый – это сначала. Потом лапишки сморщились, и будто вовсе истаяла, лишь веки надуты – ажник глаза не открываются.
- Брешешь, деятель! – Проникся опасностью Траутштадта Гришка. - В любовь игрались, не иначе!
Ты прав, Буканыш, в любовь, в настоящую. Знаешь ли, поймал я сам себя на мысли, что до неё никого на свете не любил. Тут же – умру и не задумаюсь, только бы вытащить, только бы свет увидела.
- Зовут хоть как?
- Не знаю.
- Почему?
- Через трубочку знакомиться не обучен, и там у всех одинаковое имя: Бульбульбуль. Потом же! На Калташовой обсохли – воще привет! Благо, жива, хоть на ноги не может встать - волок аки закланное овча.
- Куда волок?
- На Студеник. Дозору сдал, а гадам обломилось, и – полное счастье!
- Чего хотели-то?
- У гадов спрашивай. С моста прыгнула. Они ж на обоих концах – автоматчики.
- И как же? Гений чистой красоты – не иначе!
Гыгыгы! Красавица! Мне очень нравится. Всю дорогу друг на друге ехали, хоботами целовались! Ноздри, как у коня, глазища упырьи красные, щёки по плечам распластаны! Увидишь во сне, помрёшь, не родившись.
- Да. Заплыв у вас, - развёл ручонками Шурик. - Сам, небось, и того краше: утопленник! Рожа синяя? После такого растира воще не живут, поэтому считай, по говядине и вилка. Союз равных: она – Нефертиточка, ты – Salvator Mundi. *
-Мунди, ага! На букву «МУ». Завидуешь, гад!
Развлекались мальчики на потеху окружающим, и такими ужимками, таким многообразием поз и указующих перстов сопровождалась беседа, что Бастиан смутился, а Фогель покраснел от гнева.
Смеются не над вами, - сказал Вася. – Смерти потроха моют, язык показывают.
- Зачем!
- Чтоб не возомнила о себе. Один писатель сказал: «Некоторых надо рассмешить, чтобы отвлечь от намерения повесить». *
- Детонька, - обратился к нему Сулимов, - Ты у нас до поста или до вечера?
- От забора до обеда! – Растопырил пальцы Деменок.
- Вот. – Свернул почтовым треугольником генерал Денисову бумагу. – Алексей Петровичу надо передать.
- Хотите, - птицей?
- Нет. В руки. Конфиденциальная информация, очень важно.
- Сделаю. Когда крайний срок?
- Ночь. Чтоб к утру освоил.
- Раньше доставлю. Можете быть уверены. А пока тут подождёт.
Вася надел кожаную рукавицу и, притянув специальным ремешком, положил на ладонь кусочек вяленого мяса. Затем, открыв клетку, позволил обитателям заняться расклёвыванием лакомства. Сам же тем временем засунул письмо под потолок.
Гансу хотелось подойти поближе, внимательней разглядеть хищника, но сробел, и запомнились только рыжие «штаны», бурая спина, тёмная голова с контрастными белыми щеками, а так же чёрные «усы» от клюва до горла.
- Вот это сторож! – Восхитился Сергей. – Поди кА, доберись теперь!
Сокольничий изнутри рукавицы ослабил петлю, прижимающую к ладони корм, и птица, ухватив его клювом, юркнула домой.
- Чеглочок. – Сказал Сулимов.
- Не нравится? – Спросил Вася.
- Почему же? – Каждому овощу своё время. Под данную задачу – разумно весьма: перелётные они (расстояния – не труд); охотятся в воздухе; предпочитают мелких птиц (но домашнему и галка – по когтям); не терпят конкурентов, это требовалось доказать. Молодцы - додумались в пару с голубем поставить, словно бы знали, что будет война.
- Все знали, Дмитрий Данилыч, - сказал Денис. - Всё знали, кроме срока. Вот, не поверите, даже деревья догадывались. Подумать только! Мы в тридцать девятом осинки сажали, чтоб для аэросъёмок изменить очертания болот, так они вымахали за два года – куда твоя тайга! Глядишь сверху, и контуры долин вообще неузнаваемы.
- А мосты? – озадаченный проплытием через город, вернулся к разговору Гришка.
- Что мосты? – Отмахнул Сергей вопрос. – Перекат при впадении протоки, вот где лихо. Ещё понтонник у дормаша. *
- И как проходилось?
- Не знаю. Быть тому, не иначе. После понтона Траутштадт и привиделся. Узкая полоска настил, да вовсе нечем дышать. Ладно, хоть трубки георгиновые толще пальца. Ну, я с горя сунул им угольный магнит * на удачу: понадеялся - сработает! Там ведь толком намокать нечему
- Не донёс, стало быть, магнитку?
- Да. Вертаться пришлось и новую добывать. Зато колонна тягачей «выпала» в воду, представляешь! Только въехали, оно как херакнет!
- Ого? – Из-под земли выросла Буканина Люба.
- Чо ого! – возмутился Сергей. - Чо я сказал! Хе…
Тюк по башке настиг матершинника своевременно и правильно! Ладонь взметнулась и обвисла, будто не причём.
- Адмирал Дрейк! – бросил Серёня прозвище в лицо моралистке.
- От его слышу. – Был ответ. – Тихо мне чтоб, ни то добава прилетит.
- Слушай, Никитишна! – Восторгом блеснули Серёнькины глаза. – Давай до конца с нами, а! До самого Берлина? Я, глядишь, в паиньки попаду.
- Только, сын, шута своего дома оставь, - согласилась прогуляться до Берлина Люба. Пусть Мелашку тешит.
- Гляди! Не отпирайся! Ловлю на слове, - припечатал обязательство Сергей.
***
«А ведь и впрямь тут водятся крысы». Витька нащупал пару характерных отверстий: ни с чем не спутаешь. Должно быть, тётка Наталья хранит в сундуке интересующий голохвостых припас. Он, получается, будет жить на их пути, ведь отполированные шерстью норы затаились в штукатурке на стыках подвижных половиц. Витька, оказавшись на крысячьем положении, решил взять в союзники Божьих тварей. Крысы с наступлением темноты привычно шуршат, и его шуршание обитателям хаты войдёт в привычку. Надо лишь не пересилить уровень шума.
Это называется – меж Сциллой и Харибдой! * Только не понятно, зачем подвиг, и кто из чудищ Кузьмин. Шутки шутками, а помочиться в нору - обязательно: крыса на своей тропе загодя почует запах и, сопоставив его с появлением Витьки, успеет осознать безопасность.
Тюфяк – не правильное решение, хоть надо на чём-то лежать! Однако ватная масса перекроет проход к «сокровищнице» и вынудит крыс действовать. Что предпримут они? Проверять – себе дороже, особенно, когда уснёшь, а уснуть рано или поздно придётся.
Нужны какие-нибудь предметы, чтоб, опершись на них, обеспечить подземный, вернее сказать, - подтюфячный ход. Спросить? Нельзя. Чем тише, тем надёжней. Одно остаётся слепому – щупать вокруг. А чего щупать-то, если выметено за сундуком!
Ого! «До срока выводов не делай», - любил говорить дедка Хванас. Потолком в Витькином жилище является мешок, чем-то набитый; третьей стенкой – полок. А подполок от хаты отгорожен брусочками – род штакетин. Понятно же: постройка времён царя Гороха, посреди продавился настил. У казёнки обычно ход с печи, поэтому тоже плотненько сидят опоры. Здесь же, в потаённом месте с правого конца они для блезира поставлены, для симметрии: качаются и выпадают, если поднаклонить.
Вот она – постель несёт. Витька успел вынуть и уложить палочки так, чтоб меж двух уместился крысиный путь, а третья с четвёртой сверху не давали его заполнить. Конечно, даже во сне за этим надо следить, не позволяя тюфяку деформироваться, но крысам проще теперь, безопасней от кошки. Интересно, почувствуют зверухи благодарность иль где!
- Как весть, Савельич? – Пролепетала Тётка Наталья. - С кормёжкой что делаем? Ходить ему куда? Скажи уж сразу, чтоб не досаждал тебе.
- Ссыт пущай с крыльца, - отвечал Кузьмин. - Срёт в бабкину кадушку. Только глаз мой его бы не зрил. Вдоволь придётся кормить. Да, главное: базарить с ним никто не смей. Пришибу под растак! Поняли?
«А ведь все тут крысы, - дрогнул сердцем Витька. - Кузьмин же крысиный король. Основной его принцип: Вместо силы убеждения - убеждение силой. Бил семейных, должно быть, и страшно теперь. Даже полуподвижного стерегутся. Интересно, что сделает «атаман», если «бунт на корабле!»»
Однако, нет у них боязни. Костю, сколь знает его Витька, вряд ли напугаешь. И тётка Наталья привыкла не лаптем щи хлебать. А ещё сказывают: муж- голова, жена - шея. Куда шея повернёт, туда голова и смотрит. Случаются, конечно, вывихи, но если не вправлять с регулярностью, прощай голова, а с ней – в разнос отношения.
У Кузьминых «хитрожопая травма шейных позвонков», которая купируется иммобилизацией. В подобных случаях пословица гласит: «Худой мир лучше доброй ссоры». Свободней чувствуешь себя, и возможностей больше. Каких возможностей? Да, нет никаких. Иное невместимо, стало быть нечего и говорить о нём. «Посмотрим», - сказал Слепой.
Интуитивно у Витьки сложилось впечатление, что события затянули его в Логарифмическую спираль: кривую, пересекающую все лучи, выходящие из одной точки, под одним и тем же углом. Минус бесконечность радиуса в момент «ноль» - удар Кузьминской долбни. Туда-сюда изощряется фигура Витькиной жизни, в которой процесс накручивания связан с процессом роста. И вертят, вертят, расширяя с одновременным сжатием. Это – вроде острия морских раковин, кукурузной чешуи или ураганов с галактиками. Всюду, где есть природное явление, в котором сочетаются расширение или сжатие с вращением, появляется логарифмическая или равноугольная спираль. Вот и его сожрала такая мясорубка, но хреныть ей – подавится!
«- Некоторые люди, знаешь, живут на Земле и солнце топчут», - как-то обронил Деменок. А ведь и да. Кузьмин, например, пошедши в полицаи, чего добился? Презирают все его. Властям немецким – на пять копеек времени! Главное же - повода предавать совсем не было: ни бит, ни кулачен, и на хуторах сполпина приняли бы. Глупость и подлость – вот движители поступка.
«Ненависти к Кузьмину нет! – Поймал себя на чувствах Витька. Лишь ужас пульсирует, страх плотской, да и тот, вдохнувши, можно проглотить. Острая жажда отмщения для тех, у кого здоровья невпроворот. Витька же понимает: вляпайся он в ненависть, и руки с ногами откажут, а надо стоять, очень надо.
- Ты, бездельник! – На взлёте болей завопил Кузьмин.
«Кому это он? Некому, должно быть, кроме детёнка».
- Думаешь, забыл, урод ты эдакий?
«Действительно, сыну».
– Нука, садись! Да вслух бормочи, чтоб не отлынивал.
«о чём шумит? Ладно, если вслух, сейчас услышим. Ага! Понятно! Немецкий учить, вот чего. С трудом он Косте давался, но теперь, похоже, поднаторел малый, чётенько шпрешку ведёт».
Вспомнилось из классика: * «Мой отец был мерзавец, скотина. Он и не думал меня выучить французскому языку. Я был тогда ещё ребёнком, меня легко было приучить — стоило только посечь хорошенько, и я бы знал, я бы непременно знал». Вот что может розга животворящая!
Дивные стихи читает Костя: Max und Moritz». * Даже не то удивляет, что придурочные мальчишки всяко вытворяли (нормальные тоже в дурь впадают иной-то раз). Жуть берёт от того, что с ними в итоге сделали одни взрослые и каким образом одобрили деяние другие. А где полиция, следствие, родители зажаренных в печке и смолотых жерновами детей? И главное, взрослый грамотный человек написал это для малых в назидание. Вот он корень фашизма, расстрельных ям и душегубок.
Но что такое! Не из Буша читает Костя, сам выдумывает строки, нарочито пренебрегая грамматикой вплоть до приклеивания несуществующих окончаний: только успевай рифму соблюсти, дабы не заметил контролёр!
- Поди-ка, выйди, дурень Бек!
Портной, портняжка, мек, мек, мек!
Старуха на печи сидит
И сверху, как сова, глядит.
Ужасно хитрая она
И, вот, озлившись, как стрела,
С аршином выскочил наш Бек,
И слышит снова: "Мек, мек, мек!"
Всех ведьма ненавидит, да.
Стравить старается всегда.
Но, чуть портной на мостик стал,
Доска сломалась, Бек упал!
Ты для неё удача - вот!
Гляди, под горе подведёт.
Всё громче крики: "Мек, мек, мек!"
В воде барахтается Бек.
Это для Витьки. Место из стиха выбрано, где есть повторяющиеся слова! «Рухлядь» (квартирная хозяйка, должно быть), ненавидит нарочитых подселенцев, а Витька ей тем более – половик для оттопта. Главное же, начал Костя вирши плести после того, как дверь хлопнула. Значит, здесь был некто, понимающий немецкий, кому лишняк знать. Вера – не иначе. От всякого случая бережёт девочку брат. И какой же он сильный!
Вот тебе крысы из последнего хвоста. «До срока выводов не делай», - говорил Хванас. Витька – слабак. Слёзы текут, текут. Пальцы вздрагивают, и кажется, никогда не минует напасть.
***
Тошнотворное занятие – ждать и догонять. Ладно ещё, если ждёшь рядовых событий, а если о смерти речь! В данном контексте - ожидание известий именно от неё.
Майор Земпелин задним числом пытался и не мог отследить момент попадания в поле зрения костлявой старухи, а возможно, никогда оттуда не выходил. Просто бывал длиннее радиус зоны безопасности, или короче. Сейчас, кажется, в точку сошлось, но всего лишь кажется, ведь размеров у точки нет.
Вот плетётся, заводя ногу за ногу, анестезиолог Визэ, безусловный мастер своего дела, места которому ещё полтораста лет назад в госпитале не нашлось бы, ведь средства наркоза были совсем незамысловаты. Первое: бутылка крепкого спиртного для пациента. Второе: большой деревянный молоток, которым хирург изо всех сил лупил по голове оперируемого, вырубая его. Третье: удавка. ею во время операции аккуратно придушивали пациента, если он начинал приходить в себя. Четвёртое: медный колокол. В него били, когда пациент всё же приходил в сознание и принимался вопить, пугая больных, персонал, посетителей. В пятнадцатом веке к этому арсеналу добавилась клизма с густым настоем табачных листьев. Она оказывала анестезирующий эффект, но, увы, достаточно скромный. Так работали доктора вплоть до середины девятнадцатого столетия, когда Уильям Мортон впервые использовал Эфир.
Цивилизация, развиваясь, должна (и вынуждена) ужесточать требования к человеку, к его мышлению и моральному облику, а вовсе не смягчать их (потакая зоологическим инстинктам и девиантным извращениям). Идейное негодование, широкие обобщения и смешение разных явлений - это симптом прискорбного отказа думать.
«Не верьте тому, что вам пытаются внушить, - учил присно поминаемый Айхенвальд, - а верьте фактам. Особенно во время войн, эпидемий и паник». Факты же (на первый взгляд) в её пользу, а на второй? Тем более - в её.
Именно она велела вычистить колодец и поставить рядом с ним будку охраны; по её настоянию в каждом бачке с питьевой водой летом плавают травы, а зимой – специально намораживаемый из того же колодца лёд; она прожаривает бельё в бочках, верхнюю одежду над паром с разогретого камня. Можно продолжить перечень мер, в результате которых педикулёз и глистная инвазия в госпитале отсутствуют. Сегодня же! Такая беда! Зачем? Ни на что не похоже!
Человек в иные моменты по сути беспомощен перед потоком обстоятельств и может хорошо знать былое, но его способность видеть суть ограничена собственным взглядом: "Что было помню, зачем было не понимаю". А комплекс поступков и решений напоминает гиперактивное расстройство, сочетающееся с умственной отсталостью и стереотипными движениями: когда коту нечего делать, он лижет тестикулы.
Каждый имеет право на своё видение реальности. Но самый забавный взгляд на мир - через ж...пу. В такой телескоп можно поразительные вещи разглядеть. Люди умеют вносить интеллектуальные поправки, однако, не готовы даже в угоду истине изменить свою оптику. Именно поэтому Визэ или кто бы то ни было другой – худые собеседники на данную тему.
Куда ни глянь – война. Столкновение групп или индивидов с разными символами веры. Только жизнь отшельников, остающихся наедине с Богом, свободна от этого балагана. Есть правило войны: не прикуривать троим от одной спички. В темноте, предлагая прикурить первому, выдаёшь свою позицию; при втором прикуривании позволяешь противнику оценить расстояние; прикуриваешь сам - противник стреляет.
Допустим, родные заберут подростков с огнестрельными ранениями. Куда их? В русскую больницу? Тотчас узнает Финк и выяснит, на кого совершалось покушение. Молодцам нет резона молчать, а есть бахвальство героев перед лицом врага. Дальше правомочен вопрос: «почему Земпелин не сообщил».
Она предлагает спрятать голову в песок, понадеявшись на то, что раненых никуда не повезут, никому не покажут. Есть в этом здравый смысл, поскольку в глазах немецких властей лучше быть мёртвым мальчуганом, чем живым «партизаном».
«Надо, надо жить, но как? Порог беззаботного выживания охотников и собирателей пройден на ранних стадиях прогресса. Вокруг набор человекообразных механизмов, довольных, уверенных в себе, в форме с иголочки, деловито делающих дело войны.
По сути, мифами питаемся, вымыслом существуем. В мифе же техническая невоплотимость ситуации компенсируется величайшей психологической привлекательностью. Не случайно гильотина предстаёт как грозный механизм с ясной и простой геометрией, от которой так и веет эффективностью.
Следует ждать, но эта умница! Неужели в самом деле надеется на победу вермахта и, вопреки директивам Розенберга, * мечтает устроить сносную жизнь в новых реалиях! Или, принимая сиюминутную данность, балансирует на грани возможностей, дабы хоть как-то уцелеть! А если третье? О третьем опасно думать, но странная скотина - человек: именно третий вариант и подсовывает мысль.
С этой истиной можно смириться, как с гравитацией, и, смирившись, поискать научных способов компенсации закона. Ведь научился же человек летать на аппаратах тяжелее воздуха! Однако научился лишь тогда, когда проявил уважение к закону тяготения. Вот дилемма, только зачем вникать в чьи-то загадки? Свою разгадай!
Не хочется, ох, как не хочется Майору медицинской службы разгадывать её, из тёплой норки вымысла идти на дождь и ветер. Даже ногтик за рамки привычной скорлупы высовывать надо ли? Не надо, вообще нельзя.
– Какие новости, Марк? – Спросил Земпелин Визэ.
- Мюллер вернулся, - ответил анестезиолог. - Почему сюда пришёл, спросить бы, ведь не их смена.
«Одинаковые все: ответов хотим». Улыбнулся в ответ майор, и на сердце потеплело.
***
Жарко! Очень жарко. Неужели при кровопотерях температура взлетает со скоростью света, а мир сжимается до размеров кончика иглы? Уход в ноль - вымысел, просто вымысел, ведь в реальном мире нельзя избавиться от разлитой повсюду бесконечности. Лишь себя можно сделать герметичным, не пускать её в себя.
Миша Заводченко лежит на боку, дабы не захлебнуться кровью, текущей (кажется) отовсюду. Сковывает дыхание ужас, хоть кляп и грамотно засунут.Вопрос: «дальше-то чего», Совсем не актуален. Никакого «дальше» нет, а есть (будто у Князя Андрея) безмерно высокое небо и (будто рана Пушкина) трепетный очаг в животе, который с минуты на минуту разразиться болью.
Выси пылают, в ушах мягкий пульсирующий шум, шорохи ног отовсюду подкрадывающихся странных существ. Они совсем прозрачные, многорукие и многозубые, но их прикосновений нельзя почувствовать.
Ого! Что такое! Прикосновение, и ощутимое весьма: чулок на голову (кляпа не достаточно)? Видимо, так. Некто вскинул на плечо, словно волк ягнёнка! Почувствовал Миша рывок и от страха или боли потерял сознание.
***
- Главное, Клаус, - повторяет Нина, - молчите. По-немецки ни слова, ни звука. Олухи они, понимаете! Если хватило ума такое устроить, хватит и на продолжение.
- Сколько? – Спрашивает Земпелин.
- Трое, - отвечает Мюллер.
- Как же вы говорили – пять?
- Один белый - без крови; ещё один - без признаков жизни.
Лично для Шиммеля в докторском домике имеется перевязочная. Пододеяльники – маскировка. Нина снимает сухое бельё, развешивает мокрое, пока идёт процесс: Мюллер таскает бандитов из оврага и обратно, а Земпелин раны обрабатывает. Невыносимо стоять, только двигаться надо, с изяществом и лёгкостью разбрасывать по верёвкам тяжёлые простыни. Охране - привычный вид. После прокола с танцем картишки занятней, ну и хорошо.
- Всё. Кончили. Вот ваш платок. – Отирает пот со лба Земпелин. – Спуститесь, Клаус, последний раз: надо забрать наш пододеяльник.
Мюллер съезжает в овраг, но что такое! Их нет? Никого нет, лишь белый прямоугольник в развилке дерева. Мюллер вертит башкой, щиплет руку, трёт глаза, крестится, поднимается наверх.
- Вот, - говорит, - принёс, возьмите.
- Как они?
- В порядке, лежат, - произносит ключевое слово Мюллер, окончательно перечеркнув сомнения по поводу Нины и себя. Только сообщить о том нельзя до срока даже Земпелину.
1. Александр Пушкин.
2. "Сардар" - командующий.
3. "Новости будут, когда будут новости" (англ.)
4. "На ярмарку на краю света!" (англ.)
5. Спаситель мира.
6. Бернард Шоу.
7. Завод дорожных машин.
8. Магнитная мина, похожая на кусок угля.
9. Морские чудовища в древнегреческой мифологии.
10. Николай Гоголь - "Женидьба".
11. Вильгельм Буш - "Макс и Мориц".
12. Альфред Розенберг - (здесь) автор плана по освоению «восточных территорий».
Продолжение:
http://stihi.ru/2020/05/19/10486