Перья перхоти и эха хора
мотыльками кружатся по объему
распахнутого космосу храма.
Туманные вороны распадаются на временные
ассоциации, только приблизься к ним
на сиреневой трассе завьюженных
донжуанов и белоснежных косынок.
Наколотый лёд высыпан в окисление
ипостаси тяжелой воды.
Людей здесь не будет еще пару сотен веков.
Только дымится Розалия капли
налипшей на листья травы,
и томится туман на медвежьих запястьях созвездий.
Лучина Луны засевает опять нулевые поля
сахаром старости, скоро по ним
с хрустом сверкнет электрический крик.
Всё затихнет на тысячу лет.
Давление в шинах болью ударит
в упокоенной голове.
Проливное топливо бензоколонки
отражает электрорекламу ночами.
Парафиновое пралине неизбежной Луны обрушилось в прошлом.
Отлитые в пьяной болтанке изумительные итальянцы
наблюдают с волнением переменную тулью
раскаченной в полу-стакане воды.
Оторопелая вязь снежного свитера свяжет наши сердца:
отныне мы — альпинисты на одной страховочной нитке.
Погружение свастики в воды забвения
на островах исчезающей амнезии
утонет в озере сна. Облако без парашюта
прошумело мимо автомобильным ливнем.
Потоки Сильвы и печаль палача
над учительницей Клеопатры
исстроганной — видишь ли?
Капли палеозоя, булькающие в чернильницы
сонной охоты на растворяющегося тюленя,
сменят волнение вдоха на отдохновение выдоха.
Околоземные ласки алоэ и милый
удивительной телефон улыбок Луны —
видишь ли в воде иностранного ибиса
почв этой ночи в Тибете?
И лучи превратившихся в струны
струящихся голосов полированной глины —
видишь ли?
Лакомство нуклеиновой мямли затихающего младенца,
закутанного в кокон сна — постигнешь ли?
Притаившиеся воды ОМОНа, камнепад голов Олоферна,
укрепляющий гул наступательных сапогов —
не испугает ли младенца со звезд?