Дело шло к осени.
Плацкартный вагон скорого Мурманск-Москва.
Десятка два-три азербайджанцев в возрасте до тридцати
и сопровождающий их аксакал пенсионного вида составляют
основной контингент пассажиров.
Из смартфонов звучат турецкие мелодии.
В середине вагона на нижней полке, сложив под себя ноги,
сидит невысокого роста сухопарый мужчина лет сорока,
одетый в походный пятнистый костюм.
На перекинутой через шею верёвке болтается нож в чехле.
На втором ремешке висит чехол с телефоном.
На полу стоит синяя пластиковая бочка литров на тридцать
с накинутой на неё петлёй-ручкой. Представился: «Дима».
Рыбачил на мурманских озёрах, возвращается в Москву.
Периодически он открывает бочку, достаёт бутыль литра на три,
наливает из неё четверть кружки и неспешно выпивает.
Сидящий на боковой полке азербайджанец с любопытством спросил:
«Спирт?». Дима молча выполнил манипуляции с бочкой и подал
ему полкружки. Парень отпил из кружки и вскоре товарищи
перенесли его на верхнюю полку отдыхать.
Дима на своём телефоне завёл любэвское «Только мы с конём»,
почему-то без перерыва повторявшееся раз за разом.
Постепенно восточные ритмы во всём вагоне стихли.
Почти не слышной стала и восточная речь пареньков.
Полтора суток Дима прокатил, не поднимаясь с полки,
не ложась, периодически попивая содержимое бутыли из бочки.
Не захмелел. Не утратил самоконтроль. Не помешал никому.
Уже несколько лет «Мы пойдём с конём» пробуждает во мне
воспоминание про Диму, московского рыбака мурманских озёр.
Папка 24-4 - 54