Мои руки сошли с ума от ножовок и дрелей,
от клыкастых фрез, норовящих живую плоть
нахаляву оттяпать; твоих, Филомела, трелей
нынче мне не расслышать,как сна часовому
не побороть.
И писательство вырастает пред взором моим
зачумлённым " Летучим голландцем"
в экваториальных давно широтах океана судьбы.
Непонятно, что делать: маслом писать с натуры,
на мачту ль его взбираться,
чтоб орать оттуда чёрт знает кому " Земля!" не видя,
но чувствуя, как горбы
влаги горько-солёной бьются вдали о скалы.
Ещё чувствуя, ещё отличая пока
в клетке рёбер сердца невысказанного усталость
от гуденья натужного маховика.
Остаётся, Господи, впредь одно - запастись терпежом
Евклида, ведущего параллельные на чём попадя
пятые сутки,
да дышать без роздыха этим воздухом,
что за так разрежён,
от тоски безначальной и боли за гранью рассудка.