ОТРЫВОК ИЗ ПОВЕСТИ «ЛЕСТНИЦА В НЕБО»
В те дни космодром жил ожиданием политических новостей. Барков раньше не проявлял к ним такого повышенного интереса. Все это казалось ему скучным и предсказуемым. Теперь новостей ждали с нетерпением, они касались всех и каждого. Информационные программы и экстренные сообщения без команд командиров собирали у телевизоров солдат и сержантов вместе с офицерами. Каждый стремился первым услышать что - то важное для себя. Острое обсуждение действия или бездействия власти, политических событий в стране стало непременной чертой армейской жизни. К этому добавлялись слухи, тревожные звонки знакомых и родственников. Напряжение нарастало с усилием плотно сжатой пружины…
Наконец, 29 декабря 1991 года военнослужащие услышали заявление Михаила Горбачева: «В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества независимых государств я прекращаю свою деятельность на посту Президента СССР. Принимаю это решение по принципиальным соображениям… Я твердо выступал за самостоятельность, независимость народов… но события пошли по другому пути… я не могу согласиться… я буду делать все, что в моих возможностях…»
Потом это заявление ещё много раз транслировали в телевизионных новостях. Барков впервые услышал его в приемной начальника штаба. Там уже собралось десятка полтора офицеров управления. Все присутствующие бурно обсуждали слова президента.
- Всё же какая-то определенность наступит в стране…
- Теперь всё только начнется, мало не покажется…
- Нет, ты посмотри на него: он уходит по доброй воле, он не согласен, обиделся! «Уходить так, уходить, - сказал попугай, когда кошка потащила его за хвост из клетки».
- Неужели он не понимает, что лучше застрелиться, чем испытывать на себе брезгливое отношение людей, глядящих на тебя, как на падаль?
- Он плохо закончит…
- Нет, господа, всё это плохо закончится именно для нас!
Барков знал начальника штаба полигона полковника Барановского еще со времени его службы начальником группы. Это был культурный и образованный офицер, пользовавшийся доверием и уважением многих сослуживцев. В тот день он сказал Баркову: «Похоже, что мы еще плохо представляем себе нынешнее положение. Сейчас в столице вяжутся такие узлы, которые уже просто не распутать».
- Вы хотите сказать…, - неуверенно начал Барков.
- Ничего я не хочу, - резко оборвал его полковник Барановский. - Эти события давно созрели. Наши политические вожди усвоили ленинское учение о революционной ситуации. Двоевластие в стране закончилось. Власть не делят, её берут силой. Сейчас всё рухнет и на обломках нашей великой державы посеют семена ненависти, зубы убитого «коммунистического дракона». В СССР всё держалось на КПСС. Горбачёв начал пилить ножки у этого стула. Забыл, что сам на нём сидел. Запомни, нам ещё воевать придётся. Наши прежние внутренние склоки часто заканчивались гражданским противостоянием. Участие в этом для нас, военных - самое паскудное дело. Горбачёв оказался у нас слабым правителем, подставил страну…
- Кстати, ты в каких отношениях с полковником Александровичем?
- Мы были знакомы ещё по Ростову, учились вместе, дружили. С тех пор наши пути не пересекались. Он уже давно в Москве, а я без малого двадцать лет здесь, на космодроме. Теперь для новой встречи потребуется весомый повод. Легко представить себя в роли просителя, а я этого не хочу.
- Повод для вашей встречи мы найдём. Его дружеское расположение тебе не повредит. Он сейчас возглавляет комиссию по нашему соединению. Будут рассматривать вопрос благонадежности ряда офицеров, их лояльности к новой власти. Что-то вроде аттестации кадров и соответствия занимаемым должностям. По первым лицам космодрома всё решили ещё в Москве. Попробуй использовать свои возможности. Сейчас легко опорочить любого честного офицера, обвинить его в чем угодно. Всегда найдутся люди, чтобы использовать ситуацию в своих интересах. Помнишь, как с началом гласности в наших частях появились борцы за демократию, которые строчили письма на своих командиров, выступали на собраниях, а потом первыми сдавали свои партийные билеты? Среди них было немало политработников.
- Крысы всегда бегут с корабля самыми первыми.
- Да, уж, это точно, они не соколы. Придёт время, со всех спросим.
- Думаешь, что ещё спросим?
Барановский не ответил, а только сдвинул брови и затянул свою любимую:
Дивлюсь я на небо - та й думку гадаю:
Чому я не сокіл, чому не літаю?
Чому мені, Боже, ти крила не дав?
Я б землю покинув и в небо злітав…
- А ты знаешь, что космонавт Павел Попович пел эту песню во время своего полёта? Нет, зачем тебе это знать? Он же не твой земляк. Между прочим, Сергей Павлович Королёв тоже наш, житомирский. Вот это настоящие люди, орлы, - Барановский хохотнул густым командирским басом.
- Соколы, - осторожно уточнил Барков.
- Ладно, пусть они будут соколами. Давай теперь дальше поговорим серьёзно…
Не сказать, что тогда оправдались худшие опасения. Самые большие кадровые перестановки действительно произошли в Москве. В министерство обороны пришли новые, неизвестные раньше люди, часто невысокой квалификации, но обладавшие важным преимуществом – политическим доверием руководства страны.
Полковник Александрович оказался информированным во всех делах космодрома в самой превосходной степени, а его кадровые предложения были уже подготовлены и согласованы. Держался он с достоинством настоящего британского лорда. На их короткой встрече Александрович сказал, что стал убежденным демократом, но его политические взгляды не мешают ему видеть истину и быть патриотом своей страны:«Что ты сам теперь думаешь делать? Байконур ожидают непростые времена. Тебе пора возвращаться назад, в Россию»…
Барков в ответ только пожал плечами. Разве такой перевод зависел от его собственного желания? Он никогда об этом не думал всерьёз. Все прежние назначения по службе происходили без его участия. Барков только давал своё согласие или просил командование оставить на прежней должности. На прощание полковник Александрович обещал похлопотать за него в управлении кадров, но скорого перевода советовал не ждать.
В наступивших бедах офицеры космодрома чаще других винили ушедшего в отставку Михаила Горбачева. Солдат срочной службы к таким обсуждениям старались не подключать. Они и так были чрезвычайно чувствительны к любым разговорам. Их теперь с нетерпением ждали дома. Все сходились в том, что именно Горбачев своими инициативами натворил много бед и довел страну до полного развала. Он не ко времени запустил процесс подготовки нового Союзного договора. При этом успевал активно громить руководящие партийные органы. На деле они оставались самым последним связующим звеном центра с союзными республиками. По всему получалось, что могилу государству и себе, партийная верхушка вырыла сама.
Еще 17 марта 1991 года на космодроме, как и по всей стране, прошёл референдум о сохранении СССР, как обновленной федерации равноправных республик. Все жители Байконура дружно проголосовали за сохранение Союза. Некоторых участников референдума интересовала не слишком понятная фраза про «обновленную федерацию». Этого толком никто объяснить не мог. Уточняющие вопросы перед референдумом считались излишними и вредными. Бытовало мнение, что там, на самом верху, всё знали лучше. Местные политорганы больше заботились о массовости участия военнослужащих в референдуме. Оно приобретало характер соревнования между отдельными участками для голосования. Положительный результат референдума был ожидаем. Как тогда с иронией сказал Барков, ему «предлагали такой винегрет, поскольку другой еды в меню этого общепита больше не было». Народ валом валил на избирательные участки и обеспечивал нужный результат. На каком-то участке в день голосования даже снесли двери. Всё это потом отнесли на счёт повышенной активности избирателей и одобрения курса партии на перестройку.
К тому времени многие слышали о выступлении беспартийного депутата писателя Валентина Распутина на Первом съезде народных депутатов СССР. Там он прямо заявил, что «Никогда ещё со времён войны её державная прочность не подвергалась таким испытаниям и потрясениям, как сегодня… Шовинизм и слепая гордыня русских – это выдумки тех, кто играет на ваших национальных чувствах, уважаемые братья… Но играет, надо сказать, очень умело. Русофобия распространилась в Прибалтике, Грузии, проникает она и в другие республики… Антисоветские лозунги соединяются с антирусскими…» Стало ясно, что в стране уже был запущен механизм её развала...
Решающий удар по Союзу был нанесен после событий ГКЧП, когда Борис Ельцын подписал свой знаменитый указ о приостановлении деятельности Коммунистической партии России. Фактически это стало запрещением КПСС. Потом Михаил Горбачёв объявил о своей отставке с поста генсека и призвал всех честных коммунистов выйти из партии. Барков свой партийный билет тогда сдавать не стал: «С партийным билетом без партии». Так тогда делали многие коммунисты. Они говорили, что состояли с Михаилом Горбачёвым в разных партиях. С этого момента начался парад суверенитетов союзных республик. Процесс, что называется, пошел. Рассказывали, что сразу после этого Горбачеву позвонил президент США и заявил, что он признает независимость Украины. Похоже, что при развале Союза это интересовало американцев больше всего…
25 декабря в 19.38, под покровом наступившей темноты над московским Кремлем тихо спустили красный советский флаг и подняли российский триколор. В тот день Барков и его товарищи совершенно неожиданно для себя оказались за границами родного государства.
Власти Казахстана предложили офицерам космодрома принять новую военную присягу и перейти к ним на службу. Командование полигона никому не мешало делать свой выбор. Офицеров готовых служить Казахстану оказалось совсем немного. Все они были этническими казахами или русскими, призванными с территории соседних областей. Барков слышал, что один из его знакомых, командир отдельного батальона обеспечения подполковник Кенжибаев принял такое предложение и в скором времени оказался в аппарате министерстве обороны Казахстана. Там он был повышен в воинском звании. Его новая работа тоже оказалась связанной с Байконуром. Казахстану предстояло определять статус космодрома и делить союзное имущество. Намечались очень непростые переговоры.
Николаю Баркову запомнился первый приезд президента Казахстана Нурсултана Назарбаева на космодром. Это было еще в январе 1991 года. Свой визит туда он начал с посещения ближайшего к Байконуру поселка Тюра-Там и встречи с его жителями. Барков тогда находился в группе офицеров представителей космодрома. Зрелище оказалось запоминающимся…
Собравшиеся люди на фоне радостного ликования, относились к лидеру нации, как ожившему божеству. Они старались подойти ближе к Назарбаеву и обязательно прикоснуться рукой к его одежде, подводили туда маленьких детей. Многие искренне верили, что уже только одно это сможет навсегда избавить их от всяких болезней и невзгод. Со стороны казалось, что эти люди совершали какой-то средневековый обряд. Нурсултан Назарбаев заговорил с ними о неравенстве, которое сложилось между уровнем жизни этого бедного посёлка и отгороженным от него закрытым военным городом. Тогда впервые прозвучала идея открытия жилой зоны космодрома для граждан республики. Космодром был уже объявлен собственностью Казахстана. Другое дело, что молодое государство, создавшее своё космическое агентство, возможностями для самостоятельной эксплуатации этого сложнейшего военного и научного комплекса не располагало.
Решение по космодрому давалось трудно. Желая ослабить позиции России, представители Казахстана предлагали на основе Байконура сделать международный космодром и привлечь на его эксплуатацию средства Запада. Одним из главных условий был вывод всех военнослужащих с Байконура. Одновременно с этим Казахстан вел переговоры с Украиной и США об их участии в эксплуатации космодрома. Украине тогда было не до этого, а США отнеслись к этому предложению с осторожностью.
Возможно, трудность переговоров имела и некоторые причины личного характера. Руководство Казахстана болезненно относилось к проведенным Беловежским соглашениям 1991 года. Известно, что Назарбаев в Минск не поехал и видел для себя совсем другие решения сохранения союзного государства…
Российской стороне тогда удалось доказать, что на тот период без участия военнослужащих, осуществлявших подготовку и запуск космических аппаратов, Байконуру пока не обойтись. Затем Казахстан выставил цену за аренду территории космодрома сравнимую с бюджетом всей республики. В конце концов, ценой взаимных уступок, удалось договориться о придании космодрому «статуса российской военной базы на арендуемой территории сроком на пятьдесят лет». Байконур так и остался единственным российским космодромом, способным осуществлять пилотируемые программы и выводить космические аппараты на геостационарную орбиту.
По правде говоря, Барков и его сослуживцы, уже давно не находили для себя объяснений происходящему. Получалось, что сравнительно небольшая группа людей, облаченных властью, активно навязывала свою волю остальной части населения страны. Активное меньшинство оказалось сильнее большой, но пассивной и инертной массы. Спасители нации не отличались особыми способностями или прозорливостью. В их среде часто преобладало стремление к разрушению старой государственной системы. На создание нового и конструктивного, у них часто не оставалось ни сил, не времени. Иногда проявлялось откровенное желание отхватить кусок общественного пирога, не считаясь с общими национальными интересами.
Когда к людям пришло осознание новых перемен, то для многих этот поезд ушел безнадёжно далеко. Что-то подобное уже случалось с Россией в начале XX века, но было и новое. Никогда еще её граждане не оказывались разделенными в таких гигантских масштабах. Русский народ на этот раз пострадал больше других. В новых суверенных государствах, возникших на месте великой державы, русское население часто оказывалось на положении изгоев, лишенных своего права на родной язык и культуру.
Как-то, прощаясь с гостившей сестрой, Барков разорвал на две равные части выведенную из обращения обесцененную российскую банкноту в тысячу рублей. Они написали свои имена, и каждый тогда взял по одной части. Если бы снова встретились, то сложили их вместе, в одно целое. Барков и сам не понимал, зачем это сделал. Наверное, из-за того, что выросшие когда-то в одной семье, они теперь всё дальше отдалялись и скоро совсем перестали понимать друг друга. Потом сестра уехала к себе на Украину. Больше они уже никогда не виделись. Он снова, и снова задавал себе один вопрос: была ли нужна такая страшная цена для смены власти в стране? Рушились связи между людьми, семьи, налаженные производственные отношения.
В бывших союзных республиках развал страны люди принимали по-разному. Получилось так, что летом 1992 года Барков вместе с группой офицеров штаба космодрома сопровождал гроб с телом умершего генерала Г. К. Дорошека в Гродненскую область. На подписанных в Беловежской пуще документах тогда чернила едва высохли. Летели туда на Ан-12. Были такие надёжные машины для переброски грузов и личного состава на Байконуре. Получалось, что теперь они летели уже за границу. Гроб установили и закрепили в грузовом отсеке. Сиденья у сопровождающих были рядом с грузом, вдоль бортов. Взяли курс на Лиду. Там находился принимающий их «борт» военный аэродром. Разницу между перелётами на грузовых и пассажирских самолётах Барков ощутил почти сразу, но добрались они без всяких приключений.
Пересечения границы не заметили, таможенного досмотра в Лиде им никто не чинил. У всех военных была одинаковая советская форма и подчёркнуто уважительное отношение к цели прибытия. К самолёту подогнали автобус из местной войсковой части. Быстро загрузились и поехали по шоссе в сторону Гродно, потом свернули на просёлочную дорогу. Лес вокруг высокий, темный. У развилки автобус встретил брат покойного генерала на «жигулях». Он должен был повести их дальше, до места назначения. Барков вместе с другими офицерами вышел из автобуса и поздоровался. Едва он поднял глаза на встречавшего человека, как сразу вздрогнул, будто током ударило. Брат генерала оказался удивительно похож на покойного, совершенно одно лицо.
Гроб с телом весь неблизкий путь к кладбищу односельчане несли на руках, по очереди сменяя друг друга. Всё сделали честь по чести: положенный эскорт с оружием, подушки с орденами и военный оркестр. Первый раз люди из этой деревни хоронили своего генерала. У могилы говорили немного, но хорошо. На космодроме генерала уважали, и солдаты, и офицеры. Он был спокойным и рассудительным человеком. Оркестр сыграл по очереди два государственных гимна того времени: «Жыве Белорусь» и «Патриотическую песню» на музыку композитора М. И. Глинки. У многих приехавших с космодрома даже скулы заходили - так это показалось непривычным без гимна СССР. Эх, какую великую страну потеряли! Гроб опустили в могилу и дали три холостых залпа, как это было положено делать в таких случаях…
В родительском доме генерала, аккуратном и скромном, усопшего помянули. После застолья и выпивки все немного оттаяли и заговорили уже о сегодняшнем дне, что больше кого беспокоило. Народ кругом простой, с добрыми застенчивыми лицами и ясными голубыми глазами. Так и подталкивало на откровенный, душевный разговор. Довольно скупые и сдержанные на эмоции местные мужики задавали военным людям один и тот же вопрос: зачем русские братья отдали их польским панам?
- Жили - то все раньше хорошо, чего вам в Москве не хватало?
- На панов мы спину гнуть не будем, в лес уйдём. У нас схроны с оружием ещё с партизанской войны остались!
Русские гости объясняли, что приехали сюда из Казахстана и сами не рады такому повороту событий. Белорусы только недоверчиво качали головами.
Барков вышел на улицу, огляделся. Деревня была небольшой, чистые опрятные дворы, словно рисованные на лубочной картинке. Теперь всё это было для него чужой страной...
Осенью 1993 года Николай Барков на поезде возвращался из очередной командировки на космодром. После железнодорожной станции «Озинки» они пересекли границу с Казахстаном. Из динамиков ворвались унылые мелодии вольного степного народа. За окном голая выжженная степь, маленькие глиняные домики и верблюды. Следовало привыкать к новым негласным правилам. На каждом полустанке проводники беспрестанно подсаживали всё новых пассажиров, словно их купированный вагон стал общим. Обычно добродушные и приветливые, местные жители теперь изменились. Они перестали понимать русский язык. Иногда вели себя по отношению к военнослужащим российской армии подчеркнуто неуважительно. Вроде, показывали, что они здесь уже лишние, оккупанты.
Барков понимал, что это только временная болезнь растущего национального сознания нового молодого государства. Так каждый весенний росток среди тающего снега чувствовал себя самым первым. Пассажиры поезда №7 Москва - Алматы (Алма-Ата) словно малые дети радовались знаменательному событию: введению национальной валюты - тенге. Многим это было еще в диковинку. Молодой человек в модном европейском костюме и галстуке, показывал в купе пять тенге с портретом Курмангазы - народного музыканта - домбриста, композитора и участника национально-освободительного движения.
Барков тоже посмотрел на тенге и улыбнулся. Все вокруг тоже сразу заулыбались. Он поздравил своих соседей казахов. Действительно, это было здорово. Теперь у республики будет своя национальная валюта, на которую можно что-то купить или обменять её на доллары. Можно уехать в далекую Америку и получить образование, чтобы вернуться в Казахстан и стать настоящим бизнесменом.
Молодой человек в галстуке рассказывал, что тенге были в Золотой Орде. Именно туда входила раньше территория современного Казахстана. Такой здесь представлялась история его страны, в которой уже не любили вспоминать, что тогдашняя столица республики, расположенная у подножья Заилийского Алатау, была основана русскими военными и носила говорящее название «Верный».
Пока бывшие братские республики разбегались по своим национальным квартирам, занимались обустройством своей новой государственности и делили союзное имущество, космодром Байконур на большой промежуток времени оказался совершенно забытым и брошенным. При этом никто не отменял его специалистам выполнения плановых космических программ. Первые месяцы на Байконуре сохранялся накопленный запас прочности, и пуски с космодрома ещё осуществлялись строго по графику. Потом началось постепенное свёртывание объёмов опытно-испытательных работ.
Байконур часто называли «Советским Союзом в миниатюре» из-за того, что там работали предприятия со всех концов страны. На космодроме в прежние времена можно было встретить специалистов из любых братских союзных республик. Барков помнил, как в советские времена вокруг жизни на космодроме в народе ходили мифы о сказочном благополучии тех счастливчиков, которые живут в закрытом военном городе. Действительно, для жителей соседних казахских посёлков магазины Байконура выглядели по тем временам совсем неплохо. На прилавках не изобилие, но сгущенное молоко, масло сливочное, мясо, как тогда говорили, отпускались по твёрдой государственной цене. Правда, всё это продавалось исключительно по талонам. Карточная система в исключала утечку продовольствия из города. Такое распределение многим жителям Ленинска представлялось уравниловкой послевоенного времени, поскольку нормы отпуска продуктов были сравнительно небольшими. Теперь, в условиях всеобщей разрухи и дезорганизации, об этом приходилось только вспоминать.
Получалось, что развал союзного государства ударил по космодрому самым сильным образом. Прекратили действовать договорные соглашения по поставкам продовольствия в город и войсковые части космодрома. Поиск новых поставщиков часто приводил к срывам и перебоям в снабжении. Полки в магазинах стремительно опустели, личному составу в войсковых частях заметно сократили нормы довольствия. Вместо мяса в солдатском рационе появилась тощая килька в томатном соусе. В казарменных помещениях стоял холод. Это грозило большой бедой. Врачи гарнизонного военного госпиталя зафиксировали быстрый рост числа солдат с хроническим дефицитом веса. Причина была очевидна для всех - недоедание…
Многие сегодня могли бы сказать, что всем этим в современной России уже никого не удивишь. Но на Байконуре была ещё одна особенность - в нём до начала 90-х годов не было ни одного базара. Если продукты отсутствовали в магазинах, значит, их не было в городе вообще. Первый базар в черте города появился в 1991 году, когда полки магазинов опустели настолько, что из них сбежали даже голодные тараканы. Офицеры космодрома в то время уже начали понемногу «челночить». В один из весенних воскресных дней люди увидели, что на заасфальтированной площадке возле городской ТЭЦ, служившей стоянкой для автотранспорта, собралась толпа. Оказалось, что предприимчивые сограждане выложили на газеты и картонные ящики российскую «варёнку», китайский и турецкий ширпотреб, корейские кроссовки и многое другое. Чаще всего, завоз этого товара осуществлялся из Ташкента. Купить за деньги там можно было почти всё, включая «палёный» импортный алкоголь с яркими цветными наклейками. Многим тогда понравилась горьковатая на вкус германская водка «Распутин». Правда, стоило всё это очень дорого, даже для неплохого по тем временам офицерского жалования. Российские деньги стремительно обесценивались. Твёрдую валюту - доллары, имели здесь только торговцы. Эту местную барахолку жители города в первый же день окрестили «Полем чудес».
Первый зародыш дикого капитализма почти сразу подвергся «нападению» командования полигона. Такой объект явно не соответствовал высокому статусу космической гавани. Накануне известного августовского путча ГКЧП по приказу начальника тыла космодрома в ночь с 18 на 19 августа всю территорию автостоянки густо залили гудроном. Однако, торговля в следующий выходной продолжилась, а продавцы расположились вокруг залитого участка. После окончательного провала августовского путча, торговать здесь стали уже открыто. Люди совсем перестали бояться.
Видеть своих сослуживцев в качестве уличных торговцев и таксистов, по первому времени было непривычно. Многим казалось нечестным зарабатывать на своих товарищах. А как же тогда офицерская честь и войсковое братство? Они же раньше всегда помогали друг другу без всякой личной выгоды. Завтра им рядом воевать придётся! А как это тогда делать? За торговлю офицеров в воинских частях командиры даже пытались наказывать в дисциплинарном порядке. Здесь вам не Ближний Восток с их непонятными для русского офицерства традициями. Там кадровые военные днём ходят на службу, а вечером сидят в своих лавках. «Торговцы в офицерских погонах» оправдывались перед сослуживцами: «Откройте глаза, это нормальный капитализм! Вы как острове, а вся Россия уже давно живёт по-другому». Действительно, на таких бизнесменов скоро перестали обращать внимание. Такую позицию занимали далеко не все офицеры. Дело даже не в человеческих способностях приспосабливаться к новым условиям. У многих советских людей тогда был особый стержень, гордость за принадлежность к своей касте, профессии. Барков как-то спросил у матушки, почему она не ушла из профессии учителя, несмотря на свою низкую зарплату. В ответ ему она только улыбнулась и не стала говорить красивых слов. Её всегда любили ученики, которые за долгий педагогический стаж могли бы составить население небольшого города.
С самого начала на Байконуре абсолютно всё городское коммунальное хозяйство обслуживалось исключительно военнослужащими специальных батальонов обеспечения. Даже хлеб жителям города пекли солдаты срочной службы. Они же подавали в городские квартиры свет, воду и тепло. Отстранение военного руководства и переход этих функций в руки неподготовленного гражданского персонала, сказалось самым негативным образом. Начался стремительный развал всей системы жизнеобеспечения города. Накануне отопительного сезона городская администрации забрала у военных ТЭЦ. Последствия этого не заставили себя ждать. Зима 1993 - 1994 года оказалась для города самой тяжелой. Участились перебои со светом, газом, отключилось отопление. Ленинск преобразился и стал похож на город, находившийся на осадном положении. Пустые прилавки магазинов, повсюду разрытые тротуары и дороги, зияющие чёрные глазницы окон в брошенных квартирах, из других торчали покрытые копотью трубы самодельных печек-«буржуек».
Барков вспоминал, что в это трудное время люди выживали только благодаря своему неистощимому оптимизму и изобретательности. Для обогрева квартир на газовых и электрических плитах грели кирпичи, рядом с ними и спали. Когда в домах прекращалась подача газа и света, топили самодельные печки. Случалось, что в результате этого в квартирах возникали пожары, гибли люди. В ту зиму сгорел Дом офицеров, перестал работать хлебозавод, закрылся мясокомбинат. Офицеров и прапорщиков тогда перевели на выдачу по карточкам натурального продовольственного пайка.
Новый 1994 год на космодроме семьи военных встречали в промерзших квартирах, без воды и света. Окна пустующих первых этажей во многих жилых домах стали закладывать кирпичом из-за непрекращающихся случаев хищения систем отопления. Офицеры и прапорщики пытались устраивать дежурства и задерживать мародеров из соседних посёлков. К тому времени город уже не был закрытым гарнизоном. Покрытые слоем инея стены квартир и пустые полки в магазинах. С этим приходилось мириться, так тогда жили в России и Казахстане не только на космодроме. Хуже, когда из строя выходило наземное оборудование и космическая техника. Возможностей для их восстановления уже не оставалось. Это было самое сложное время для космодрома во всей его истории. Многим военнослужащим дома тогда было трудно встречаться взглядом со своими женами. В их глазах злость, боль и отчаянье. У этих женщин, приехавших сюда из Ленинграда, Харькова, Ростова и других городов страны, такая же работа, да еще и забота о детях. Нужно было что-то делать…
Как-то вечером после службы Баков вернулся домой. Его отношения с женой к тому времени дали серьезную трещину. По сути, каждый вёл свою жизнь, стараясь соблюдать общие неписаные правила. Быстро сообразили скромный семейный ужин. Барков машинально включил свой приёмник «ВЭФ - 202» и сразу поймал трансляцию концерта фортепианной музыки Фредерика Шопена. Его передавали из Большого зала филармонии Петербурга. Окинув взглядом промерзшее жилище, Барков предложил представить, что они сейчас тоже на этом концерте. Там было тепло и светло. Вот они, красиво одетые, зашли в буфет, выпили золотистого шампанского. Теперь можно было занимать свои места в зрительном зале. Тогда они действительно всей семьей сели напротив закрытого теплым одеялом окна и слушали музыку. Каждый из них думал о своем.
Жизнь проходила, раньше срока появлялась седина. Было ли у них счастье, и с какого момента оно начало постепенно уходить? Барков всё время находился на службе, в своем, мало знакомом для семьи мире. Дома Николай до глубокой ночи работал, писал свои дневники. К нему снова нельзя было подступиться. Он становился недоступным, словно затянутый в парадный мундир знаменосец гибнущего полка. Ничего с собою сделать или изменить он уже не мог. Со стороны казалось, что в его жизни многое получалось легко. Недурно играл в шахматы, пел в самодеятельном хоре, пробовал писать картины масляными красками. Он и старшего сына учил тому же. Жизнь для мужчины - это посвящение себя профессии, главному и любимому делу...
Утром Барков вместе с соседом по дому договорились съездить за продуктами. Взяли для обмена имевшееся у них неиспользованное теплое офицерское обмундирование. У военных в соседних казахских посёлках ещё хорошо брали спирт, остававшийся после проведенного технического регламента. Поехали на машине и к вечеру следующего дня вернулись домой с тушей неизвестного науке животного. На базаре под Джусалами им объяснили, что это баран. Дальше его следовало поделить поровну и переварить в тушенку. Жира в банках получилось много. Такая калорийная добавка заметно меняла рацион семьи к лучшему.
Потом, за рюмкой подкрашенного чаем спирта, они вспоминали, как в советское время ездили в областной центр за книгами. Тогда тоже совершали «бартер», доставали их за хороший индийский чай. При этом, конечно, оплачивали в магазине их полную стоимость. Барков из всех своих командировок привозил книги. У него дома постепенно собралась неплохая библиотека русской и зарубежной классической литературы. Книги всегда помогали людям жить. Теперь времена сильно изменились, человеческие нравы тоже.
Иногда им на рынках перепадала конина. Вначале к ней относились насторожено. Кому-то из офицерских жен она показалось похожей на человечину. Будто они уже успели её попробовать. По своему внешнему виду мясо действительно выглядело необычно, сухим и ярко красным. После длительной варки оно превращалось в хороший пищевой продукт.
Конечно, самое главное решалось не здесь, а на стартовых комплексах и технических позициях. Кто тогда не искал себе причин для увольнения, ехал туда, как заведенный однажды надёжный механизм. Между тем, количество отказов и аварий на технике, всё больше возрастало. Каждый новый пуск давался испытателям ценой больших усилий, причин было много. Обоснованно говорилось об общем снижении качества поступавших на летные испытания изделий, неполной укомплектованности состава боевых расчётов. Всё чаще срабатывал человеческий фактор: люди, их отношение к делу постепенно становились другими. В любом случае следовало проводить свою работу над ошибками. Иначе они повторялись снова и когда-нибудь могли привести к тяжёлым и невосполнимым потерям.
Иногда новые люди на космодроме находили весьма необычные подходы, вспоминая давно забытое старое. Баркова, как и многих других, долго учили быть атеистом, хотя где-то, в самых недрах сознания, ему всегда хотелось верить в бессмертие души или высший разум. Неверное, это передалось ему вместе с кровью и чертами национального характера. После десятилетий воинствующего атеизма, наступило время возврата к вере. Похоже, что так пытались заполнять в головах офицеров вакуум, образовавшийся после отказа от коммунистического прошлого. Как-то раз, Барков оказался на представительном собрании командно-инженерного состава. Туда пригласили священника, и тот два часа подряд, не отрываясь от текста, старательно читал им лекцию по курсу богословия. Эту инициативу космодрома отметили на самом верху. Потом, из помещения одного из магазинов в военном городке наскоро соорудили православный храм. Купола там не было, просто крест закрепили на крыше. Начали проводить службу. Первыми туда пришли жены военнослужащих. Мужчины надолго заняли выжидательную позицию. Слишком непривычным это было для космодрома. Мероприятие снова оценили положительно и предложили идти ещё дальше.
Перед запуском каждого космического корабля или аппарата священник теперь обязательно освящал и кропил водой ракету на стартовом комплексе. Правда, после провала очередного запуска, от этой практики поспешили отказаться. Инженеры-испытатели на космодроме были ближе к богу, чем их московские начальники, но чаще верили в свои особые приметы и суеверия. «Я совсем не против религии, - размышлял по этому поводу его друг майор Сотников, - Может быть, даже очень "за". Только всё это здесь отдает удивительной фальшью. Это, как на рояле, когда необходимо точно отыскать единственную клавишу, которая нужна для твоей мелодии. Вместо этого ты слышишь посторонний неприятный звук…»
Подошло время, и Барков получил долгожданное назначение в один из закрытых военных научных центров Петербурга. За его плечами осталось двадцать лет проведенных на космодроме. Дорога к станции не была длинной, еще оставалось немного времени. Барков попросил водителя служебной машины остановиться за шлагбаумом КПП. Выйдя на дорогу, он молча поклонился Байконуру.
В этом не было ни малейшей рисовки. Слишком многое теперь прочно связывало его с этим гарнизоном. Здесь навсегда осталась молодость. Пожалуй, самая лучшая часть его жизни. В ней было так много надежд, сбывшихся и оставшихся только мечтой…
Фото. Космодром, памятник Юрию Гагарину.
За ним, на улице Мира, стоит дом автора