Предыстория: http://www.stihi.ru/2017/10/24/6752
Было сегодня такое дельце:
Меня разбудил херувим. Тот самый.
Тактично обернутый в полотенце,
Чтобы лучей не сверкал ансамбль.
Снова нахмуренный, недовольный,
Снова сидел на углу кровати.
Я же в похмелье, к тому же сонный,
Мне не до споров с небесной ратью.
Вяло взглянул одним левым глазом,
Выдохнул, на бок перевернулся.
Даже не слышал, что он сказал мне,
Снова в свой сон про слонов вернулся.
Вдруг мое тело насквозь пронзило,
Чем-то горячим, довольно жгучим -
То была солнечная рапира -
Чистой любви исходящий лучик.
Чистой эссенции той заразы,
Против которой ни лом, ни молот,
Жить без которой я так старался,
Но не учел этот острый довод.
"Стало быть, здравствуй" - промолвил гость мой,
Голосом, знаете, словно ветер.
Я же ответил предельно просто -
Взял, да и попросту не ответил.
Голову спрятал под одеяло,
Жмурил глаза, прижимал подушку.
Только и там доставало жало,
Силой меня принуждая к службе.
Я не сдавался, держался долго:
Яро хлеща своей жгучей плетью,
Мой херувим, преисполненный долга,
Силой меня принудил ответить.
Сняв полотенце, слепящий ангел,
Словно намеренно громогласно,
Так, что завыли вдали собаки,
Мне прогремел прямо в уши - "ЗДРАВСТВУЙ!"
Я лишь кивнул, заскрипев зубами,
Мол, ну давай, расскажи мне снова
Как мне по очереди с рыбаками,
В луже слюней ожидать улова.
Как выбирать по-павлинней снасти,
Чтобы любовь на крючок попала,
Полная дикой восточной страсти
И потребительского начала.
Полная нежной, как сыр, заботы;
Полная в принципе, но для близких..
Тут херувим, телепат от Бога
Взял - и не дал мне закончить мысли:
Крикнул: "А ну! Прекратить насмешки!
Рыб обвиняешь за страсть к земному?
Кинь же в них камень, раз сам безгрешен
Ты, доморощенный бес закона!
"Знаешь ли ты, как меня ругают?
Там, в Архагентстве Утех и Игрищ?
За то, что соринки в глазах считая,
В своих ты разросшийся плющ не видишь!"
За то что достойный похвал небесных,
Способный служить аватаром Неба,
Ты свой талант - свой рычаг прогресса -
Тратишь на всякие там.. поэмы!
Сколько прошло сквозь тебя тех самых,
Определенных тебе судьбою?
Ты не считал! Ты был слишком занят!
Ты разговаривал сам с собою.
Знай же. Их было..." - вдруг все исчезло
И в тишине заиграл белликозо
Балет одного композитора местного
- Кара Караева, виртуоза.
И херувим свой рассказ поведал
Аж с девяносто восьмого года,
Вспомнив, как каждую перемену
Я в первом классе своим бутербродом.
Делился с какой-то овцой безмозглой
Чтобы понравиться ей, конечно:
"Знай же, что мальчики тянут за косы
Ты же, чудак, поступал, как девочка!
Вместо того, чтобы стержень, характер,
В лица сувать, как удостоверения,
Ты помогал всем соседкам по парте
И за спасибо писал сочинения!
Да, несомненно, ты был удачлив:
Нравился каждой из тех соседок
- Как идеально жующий жвачку,
Из мокрых от девичьих слез салфеток!
Так и прошло все твое взросление:
Став самым добрым, полезным, лучшим,
Ты оттолкнул от себя царевен,
И негодуешь, что удишь в луже!
Словно намеренно, по сюжету,
Или случайно, во что не верю,
Комната снова залилась светом
И распахнулись внезапно двери.
Одна за другой, в разноцветных платьях,
Передо мной появились лица,
Мне было очень легко узнать их
- Шесть Красавиц моей Пятерицы.
Помните, мир - безграничное поле
Сплошь сорняками засеянной пашни?
Так вот, в этом полу-полынном раздолье
Я только и делал, что двигался дальше.
Мне на пути, дватцативосьмимильном,
Через пустыню времен проложенном,
Много встречалось - и грубых и милых -
Так сказать, временных подорожников.
А иногда, среди трав, в безобразии
Заполонивших всю землю наверное,
Я видел цветы. И такие прекрасные,
Что всем им давно написал по поэме:
Первая скрыла за палантином,
Черным, как уголь, нагое тело.
- Это Наргин, моих снов ундина,
Жарких иранских ночей царевна.
Кричит ундина под ритм вальса,
Дикий свой взгляд на меня направив:
"Ты меня звал до зари остаться,
Что ж ты будильник на пять поставил?
Бесшумно скользя по скрипучему полу,
Словно в ночи на Ивана Купалу,
Скинув платок и оставшись голой,
Тут же нырнула под одеяло:
"Ты ведь хотел прикоснуться, ну же!
Или боялся, что я исчезну?
Страх оправдался! И вечно ждущий,
Ты исписал обо мне все стены"
Крикнула и - обратившись в акулу,
Меня плавниками своими царапая,
Вцепилась в лицо - но ее столкнула
Стоявшая справа царевна вторая:
В сапфировом платье из трикотажа,
С дразнящими надгрудными карманами,
Акулу тигровую в сторону тащит
Анна Фон Глен - царевна Германии.
Справившись с этой нелегкой задачей,
Анна ко мне повернулась вскоре:
"Ты меня звал каждый день на дачу -
Но для чего? Посмотреть на море?
День за другим. Так прошло все лето.
Море, песок, о любви - ни слова!
Как же! Ужасно! Любить! Поэтов!
В стихах откровенных, в жизни - скованных!"
И вытащенный из надгрудного кармана,
Мною подаренный мячик теннисный,
Единственная и неповторимая Анна
Швырнула в меня, не скрывая ненависть.
По правую руку от Херувима -
Царевна Китая в зеленом платьишке -
Она меня никогда не любила,
Да и сейчас смотрит издевательски:
"Харя" - сказала она мне ласково -
"Когда в Новый год я просила мяса
А ты мне по акции взял два баскета,
Знай, я имела ввиду - целоваться"
И, улыбнувшись почти естественно,
Сказала "Я рада, что мы были парой.
Все, кто был после - сплошная посредственность.
Впрочем, и ты выбираешь неправильных."
Только сказала - движением быстрым
К горлу ряд острых клинков упёрся -
Царевна-гречанка в плаще серебристом
Такие вопросы решает просто.
Но, ограничившись колким жестом,
Вдруг обратилась ко мне Ланая
"Легче дождаться Второго Пришествия,
Чем от тебя - хоть немного внимания!
Интересуясь почти поговоркой -
То состоянием, то настроением,
Ты бы хоть раз, да о чем-то глубоком -
Я бы в свои не вдавалась сомнения.
Вечность с тобой провела б, не думала,
Но вместо того, чтобы стать мне парой,
Ты так и остался мне просто другом,
Спрашивающим, как прошли мои пары.
Знай же - прошли, испарились в воздухе."
И прокрутив предо мной кинжалом,
Бросила: "Раньше ты был мне космосом,
Теперь же ты мне неприятен и жалок".
Бросила, - и леопардовой грацией
В грозный отряд вигилантов вернулась.
Речь уступив моей пятой красавице
- Царевне в красном из Андалусии.
Помню, когда-то желал ей смерти,
После молился ей, как богине -
То ненавидел захватницу-ведьму,
То обожал свою нимфу Севилью.
"Знаешь, ты был мне" - сказала царевна
"Тем, о ком я и мечтать не смела!
Но быть самым преданным, самым верным
- Самое гиблое в мире дело.
Мягко прощая мои капризы,
Нежно лаская мой дух декаданса,
Ты - проповедник идей альтруизма,
Слишком святым для меня оказался.
В нашем с тобой двадцать первом столетии,
На фондовом рынке забывшем про Бога,
Знай же, любимый, твое милосердие -
Лучшая в мире кормушка пороков.
Если бы, громко, костяшками пальцев,
Ты по столу - да за каждую мелочь..."
Бросила - и вернулась к красавицам
Передавать херувимов челлендж.
В желтом, изрезанном хитрой вязью,
Офисном платье с ремнем и пряжкой,
Вышла царевна Центральной Азии
И молвила голосом дребезжащим:
"Мне надоело с глубин гортани,
Да про тебя извлекать предложения.
Здесь за меня уже все сказали,
Все обсудили в своих обсуждениях.
Стал ты смелей после пери в черном,
Стал романтичнее после Анны,
После "Триады" ты стал ученым,
После Ланаи - стал разноплановым,
После Севильи обрёл характер,
Я же, копнув, на порядок глубже,
Остановилась на голом факте
- И этого факта не может быть хуже.
В мире финансов и облигаций,
Ты до сих пор занимаешься творчеством,
Рождая вселенскую сублимацию
Суровой реальности в глупые строчки!
Где же серьезность, где тяга к вершинам?
Где бизнес-план по развитию бренда?
Ты ведь мог статься успешным мужчиной,
А не забытым эпохой поэтом!"
"Ты ведь мог статься.. а впрочем, верно,
Я извлекаю с глубин гортанных
То, что тебе - как горох об стену
Как чечевица по барабану."
И возвратилась в отряд царевен.
В воздухе пауза вдруг возникла.
Я, обнаружив себя во гневе,
Вдруг херувиму промолвил хрипло.
"Что за концерт, визитёр небесный?
Что за похмельная суматоха?
Или к ним нет и моих претензий?
Будто лишь я поступаю плохо?
Знай же, Ундина эгоистична,
И от меня - молодого парня,
Все ожидала развития личности,
Не прибегая самой к воспитанию.
Я медленно рос, и моя ундина,
Не попрощавшись, исчезла в море.
Союз наш был крепким. Наполовину.
Любовь же, Наргин, - это дело обоих.
Знай Херувим, что красавица Анна -
Самый нарцисс среди всех нарциссов.
Так, её право быть мной желанной
Сильно размешано с эгоизмом.
Все как сейчас, поколенье селфи,
Контркультура, портрет эпохи.
Я и тогда был романтиком-эльфом!
Врет! Я ей просто не падал в ноги!
Рано нащупав услужливость в венах,
Анна пригнала свои экскаваторы -
Думала сделать меня ей верной
Надрессированной к службе собакою.
Третья меня не любила вовсе,
Мир ее был от меня далеким,
Я будто был в нём незваным гостем,
Так и оставшимся на пороге.
Я с безответностью долго мирился
Видел в ней много, чего в ней не было...
Но долго метать перед свиньями бисер -
Мне в один день это всё надоело.
Ланая всегда на меня давила,
Била, ругала без остановки,
И через время меня добила,
Любовную объявив голодовку.
Севилья же мне изменяла вечно,
И не скрывает, винит меня же,
Я соглашусь с ее пылкой речью -
Слишком я свят для эпохи нашей.
Шестая любила меня другого -
Я же им не был и вряд ли стану.
Я уже выбрал свою дорогу,
И наши пути разделяют страны.
Это относится к каждой, честно!"
Смолк. Херувим не спеша докончил
Балет одного композитора местного.
Кара Караева, между прочим.
Вдруг посветлело и мне явилась,
В белом как снег, подвенечном платье,
Взяла - и в ладони мои вцепилась,
Так, что мои посинели пальцы.
Сердце мое захватила силой,
И приказала безумно биться!
Это седьмая - краса России -
Среди царевен она - царица.
"Будет тебе и любовь обоих
Будет романтика без служения,
Верность, взаимность, единство дороги
И бесконечное уважение!"
Молвила - и засмеялась звонко,
А через минуту пропела строго:
"Добиться меня будет очень непросто
Но у тебя было шесть уроков!"
Тут, наконец, херувим взял слово
И загремел своим гнусным басом:
"Знай, не напрасны твои уловы,
Ты не напрасно любить старался,
Знай - твоя милая в белом платье!
Сердце твое это знает лично.
Сам ведь вчера ей вцеплялся в пальцы,
Словно отнять их пытался хищно"
Вдруг все исчезло, во мраке скрылось,
Буднично, словно никто здесь не был,
Громко запел мой будильник минус
Очень сейчас неуместного рэпа.
В комнате снова настало утро..
Я херувиму вдогонку, в стену:
"Я ей поэмы писать не буду!!"
Встал - и тотчас написал поэму.