Воробьёв в Байловке несметное количество. Бабушка говорит - пропасть. Только солнце покажется над верхушками деревьев, уже галдят. Они настолько привычный элемент деревенского лета, что Ева их и не замечает. А бабушка воробьёв жалеет. "Тяжело им зимой-то. Позасыпет всё снегом, так я уж от курей их не гоню, а то и так кину им зернеца, - говорит она. - Городские-то покрасивше, постройнее. А наши, деревенские - родные!"
Ева сидит во дворе на ступеньках задней двери, смотрит на кур и воробьёв, прыгающих по забору. Она только что помыла ступеньки, покрашенные охрой, отдыхает. Ступеньки из толстых досок подметали и мыли каждый день, чтобы грязь в дом не нести. Мыть ступеньки Ева любит и намывает их всегда тщательно. Сначала плюхает на них тяжёлую, потоками теряющую воду тряпку, размывает хорошенько, а потом сгоняет воду в стороны отжатой тряпкой. Чистые, нагретые солнцем доски пахнут по-особенному. Солнцем пахнет, думает Ева и закрывает глаза. Слух улавливает знакомые звуки. Шорох. Это курица купается в пыли с золой, топорща перья и резко подбрасывая смесь себе на спину. "Ко-о, ко-о, ко-о-о", - проходит мимо другая. "Сейчас будет свежее яйцо!" - отмечает Ева. Она знает, что так задумчиво и протяжно куры кудахчут перед тем, как сесть в гнездо и снестись. Чик! Чик! Воробей на заборе.
А это что у них там случилось? Ева спрыгивает со ступеньки и идёт на шум и драку, которую затеяли воробьи на крыше котуха. Свалка знатная, воробьи мечутся комом, дерутся. Мелькают крылья, летят перья. Ева поднимает с земли камешек, прицеливается. Швырь! Попала. Один воробей скатывается по крыше и падает во двор. У Евы подкашиваются ноги. Неверными шагами она подходит к сбитому воробью. Смотрит на него широко раскрытыми глазами, из которых уже бегут слёзы. Поднимает птичку. Чувствует мягкие перышки и какой воробей тёплый и маленький. Стремглав бежит к бабушке.
- Бабушка, бабушка! Я убила воробья!
Горю от этого ужасного события нет предела. Слёзы капают на платье и воробья.
- На кой?
- Не зна-а-аю. Он ничего мне не сдела-а-ал.
- Да не убивайся так, - обнимает бабушка Еву, гладит по голове. Сильно не прижимает, потому что в руках у той воробей.
- Мы его похороним под яблоней. Не плачь.
- Не похоро-о-о-ним. Он живо-о-ой!
Ева чувствует как быстро-быстро бьётся во вспотевших ладонях воробьиное сердце. От этого и её сердце колотится так, что того и гляди выскочит.
Бабушка наклоняется над "убитым".
- Господи! Ну, не плачь, Евушка. Да полечим щас.
Через минуту лазарет готов. Коробка из-под обуви выстлана ватой и чистым белым лоскутом бязи. Очнувшийся воробей осторожно обследован, повреждённое крыло аккуратно примотано к шине из щепки. Ева протягивает руку, чтобы погладить раненого, тут же отдёргивает её и трясёт ущипленным пальцем. Она не плачет, хоть и больно. "Поделом мне", - думает она, хмуря брови.
Воробей получает имя Стёпа. Неделю он живёт в терраске, поправляется заботами Евы и Ланы. Какашки за ним убирает Ева. Если б не она, их ведь совсем не пришлось бы убирать. Приходит день, когда воробей, уже вполне оправившийся, выпархивает в открытую дверь и скрывается из виду. Ева рада, но потрясение от того, как легко забрать жизнь живого существа, покалечить его, её не отпускает. Никаких клятв она не даёт, ничего не обещает. Бабушка и вовсе старается обходить эту тему стороной, видя Евины переживания. Но больше Ева камней в воробьёв не бросает. И во всех, кто меньше неё и слабее, тоже.