Вопросы связей неоднозначны. Мне может послышаться в вашем голосе
хруст легкой прогулки грусти по гальке,
и даже выплески утренних волн, которых никто не услышал
в заливе Петра Холодного на острове в бухте Лучистая,
разве что полубезумная вечно пьяная Нина.
Сдвиньте рояли клавиатурами, оба открыты, и
между ними не втиснется даже скелет пианиста.
Тем более – роялист.
Вы поймете: пианист как-то связывается с пианино,
а с роялем у роялиста связи нет и не будет.
И как нет уже признаков жизни в пареной репе или борще,
или как нет Марины порою в окне Марины,
возможно, связей не существует вообще;
мы, мыслящие, в глубине мерцающие аквамарины –
единственные объекты, кто провоцирует связи,
как прибой продуцирует шелесты отбегающих волн,
а вертикальное небо – некоторый наклон.
Прыщи существуют в природе, они – атрибуты жизни,
что бы там ни говорили в народе
о небыли или о были.
Но пиво не существует в природе,
будучи фактом культуры, то есть блефом синей кобылы.
«Пива нет», в этой вывеске трезвых времен
ленинцы заглубили фосфат глубоко философского камня.
Куст бузины в огороде, комета Когоутека, связи
между и взволнованным белым бельем на веревке и ветром,
шевелящим его, как водоросли водолазы, –
всё это было и есть, но пива – нет и не будет.
Его действительно нет. Есть лишь едва выносимая боль
от жужжания мотокосилки, смесь мальтозы, эстрогенов, плюс алкоголь,
желтоватая мертвая муть, которую заставляют быть пивом,
когда истина истин состоит в том, что пива не существует.
Нет никакого объекта, наделенного волей быть пивом.
И нет никакой воли пива. Пива нет! Пива нет… Пива нет.
Пожалуй, эту сентенцию можно признать за ответ.
По обеим клавиатурам одновременных роялей
краб ударяет – правыми лапками справа,
левыми – по клавишам слева.
Звуки сего ужасно темперированного клавира
мы можем раздать всем радиостанциям мира,
и ди-джеи объявят эти странные звуки шедевром,
и психологи сдвинут полушария как рояли,
и мысль направят крабом по высшим центральным нервам –
о, мы могущественный комитет, мы можем всё абсолютно.
Мы сможем даже с трибуны ООН всемирно, легально, прилюдно
назвать забористую абракадабру пивом
и повторять день за днем сорок четыре недели.
Но истина не отменима: нет пива на самом деле.
Мы в окружении! Впору сдаться. Вокруг каляки-маляки,
гальванизированные нашей волей,
мы живем в несущественной пене несуществующих симулякров.
Пиво. Вино. Люксембург. Гамбург тоже не существует,
сколь долго не стой в нем, не глазей и не лицезрей.
Вы – существуете, и я – существую, а вокруг – блистеры пузырей,
газировка. Дрыгающиеся электро-трупы
сыплют гайки, болты, клипсы, шарниры, шурупы.
Часовые родины на берегах Амура
не выглядывают из трусливо подрагивающих кустов.
И как стаи сверкающей сельди, кружащие над водолазом Кусто,
роняя мусор и мусор, над нами кружит так называемая культура.
И отыскиваются устройства, которые до газоразрядного лая,
бешенства, пароксизма и пены у рта,
будут вас уверять, пиво – есть! И их пена – пивная.
В час конца света с неба посыплются спутники и космонавты.
И взойдет уже не луна, а логотип «Бонаквы»,
и если мы выскользнем в галлюцинацию как ручей извлекаемой сабли,
логотип скажет, пошевеливая трещину черепно-мозговую:
«Разные люди, как правило, наступают на разные грабли.
Утверждаю печатью. Я – пиво, следовательно, существую».