Играл у парка баянист, как будто бы на чьей-то тризне,
Самозабвенно и легко, и вряд ли от хорошей жизни.
Закрыв глаза и зубы сжав, играл отчаянно и страстно,
Быть может, потому, что жизнь была им прожита напрасно,
Быть может, потому, что он судьбой и временем унижен.
Заслушавшись, я закурил и подошёл к нему поближе.
А он, забывшись, всё играл и, сгорбившись, сидел враскачку…
Он страстно пел, почти стонал, не за копейку и подачку,
А он хотел хоть с кем-нибудь тоскою сердца поделиться,
И мне мерещилось, что он крылат, как сказочная птица.
Крылат и также одинок. И не искал он одобренья…
Сочился фонаря желток на обнажённые деревья,
И тяжко умирал сентябрь, и было холодно и поздно…
А баянист играл, играл божественно и виртуозно…
Не ради славы и похвал и не кому-то на потребу…
Он что-то, кажется, шептал ночному питерскому небу.
Он грезил, тьму вокруг круша, и словно вопрошал: доколе
Пребудут сердце и душа во власти первозданной боли?
Нам свыше мука суждена. Здесь не спастись, не отогреться!
Молись, безумная душа, не плачь, растерзанное сердце!