Где-то там за Уралом в колючей Сибири,
Средь таёжной глуши и в могуществе рек,
Стоном прошлого с тяжестью давящей гири,
Обретается каторжным эхом канувший век.
В забайкальское чёрное тоннельное горло,
Сквозь сумятицу дней, улетевших в дыру,
Во врата временного раскрытого жерла,
Поезд мчит, пробивая вековую чадру.
Вот он главой, а затем всем составом,
Канул в вечный портал неизведанных грёз,
Растянувшись ползущим по рельсам удавом,
С набухшим гипофизом и всплеском желёз.
По стенам каменистого в трещинах свода
Пробегают видения и тленность веков,
По сценарию, вменённому рукой кукловода,
Из числа неизведанных за чадрой игроков.
Справа от шпал вдоль двутавровых рельсов
Каторжанин гнёт спину над тачкой с рудой,
Пот стекает с убогого речною капелью,
Дёсны беззубые у него кровоточат цингой.
Кем же работал он до рабства в тоннеле,
Рудника забайкальского с крысиной норой?
Быть может холопом был беглым доселе,
Закон преступившим многократно людской?
Дальше из тьмы при движении состава
Выплыл дворянский с кайлом декабрист,
Лямку сзади за ним, с судьбой волкодава,
Тянет двадцать пять лет под ружьём пацифист.
Ближе к реальности дня временная воронка
Со стуком уносит состав сквозь былые года.
В вагоне сидящих за чаем, отца и ребёнка
Вбирает до дна без остатка в себя чернота.
Вот современные годы блеснули осколком
Ударного БАМАа по рельсам от эры зари.
Счастье там в лицах, почёт комсомолкам,
Лозунги в массы без счёта несёт партжюри.
Белый свет долгожданный во чрево тоннеля,
Ворвался, и выскочил поезд из видений нутра,
Дальше понёсся стрелой в современное горло,
Царским Транссибом в ложбины и на гора.
Мчит он сквозь нынешнее в светлое завтра,
Которое Ване поэт давно предсказал,
Звучащее вечностью, как волшебная мантра,
С несбыточным входом в счастливый астрал.