Мы даже истин прописных
не соблюли,
когда ломали то, что строить
не умели,
а наши страхи,
в тёмно-охристой шинели,
считали бегло
единицы и нули.
А наши страхи,
не успев открыть глаза,
тебя могли не обуздать —
обезоружить,
сломать заведомо
наикрепчайшей стужей
и никому из нас
об этом не сказать.
И время видело
листы календаря,
но не хотело
ограничиваться ими.
Всему, что видели,
придумывая имя,
мы обезличивали, в сущности,
себя.