Юношам, у которых есть как бы вопрос,
Нужен, как правило, как бы ответ.
Пока есть чем заняться, лучше заняться чем есть,
нежели тем, чего нет.
На дне адской воронки стоит Бобби Фишер,
ровно в 12 сто тысяч карьерных «Харвесторов»
опрокинут сто миллиардов фигур, реки шахматных пешек,
что образует над Фишером холм.
Вот и отложим грехи на потом.
Под петушиный крик пионерского горна
трагедии трогательны как гортензии,
прорастающие из анестетиков
ледяного шарфа вокруг горла.
Люди невыносимо сложны как бессмысленные науки.
Напрашиваться на знакомство – это призрак дурного тона.
Наркотики, предназначенные для аннигиляции скуки,
сгущают ее до плотности непроходимого железобетона.
Но если развить вкус до различения
восьмидесяти оттенков пресного,
жизнь станет захватывающе интересной,
и не нужны будут уже развлечения.
Неприятности маленькой Ежевики как надписи на песке
стираются приливами долгих ночных сериалов.
Лица фарфоровых гостей в лунном доме
светятся тихо, как фосфор.
По черной бездне Амура плывет
нанаец на оморочке.
Ты ничего не поймешь в этой жизни, пока не всосешь
одиночество в черепной камере-одиночке.
Ты же философ, зачем тебе
откровения русской водки?
Знаешь, Анна, в России есть фирма «Ани»,
пекущая арматуру к сливным бачкам нижней подводки.
Чтобы травоядную душу не рвали хищные тигры,
научи свое воображение играть в хорошие игры.
Больше тебе не к лицу патриархальный сахар.
Толпы обессиленных и прозрачных клестов
влачатся куда-то на xep
вдоль руинированных больниц по грудам
раковин и туалетных чаш.
Даже если час пробил, он однозначно не наш.
По Руси бродят дикие звери, снаружи как бы мужчины.
Беллинсгаузен и Лисянский используются как гюйсы
на штормовых кораблях, это просто дырявые тряпки
истлевшей в земле мешковины.
Им оказана последняя честь быть
разорванными ветром проклятий.
Мы же тратим ночные часы в какой-то бедняцкой хате,
убеждаясь, что бедность скучна, отвратительна и зловеща.
В сущности, она не отличается от революции и психбольницы.
Здравствуй, грусть. До свидания. А не пошла б ты?
Руки голого короля ловят призраки истин в заморском дожде,
стучащему тросточкой по бульварам Парижа как слепые аэронавты.
Душа испаряется из неисправного тела,
камера на квадрокоптере отъезжает все выше,
старые ангелы в круглых очках Джона Леннона
с интересом листают какие-то книги жизни.
Нет хуже читателей, чем писатели.
Звери, назвавшиеся мужчинами, женятся
на зверях женского пола,
и по решению коллектива зверей
объявляют себя людьми.
Шизоид, эпилептоид,
гипотим, эмотив, параноид,
гипертим, истероид, астеник
затевали играть концерты.
Ля-ля-ля, ча-ча-ча, ай-на-на.
И опять получилась война.
Высшее образование тает как городской черный снег,
словарный запас истекает холодным чужим ручьём.
Нет хуже писателей, чем читатели.
Люди говорят людям слова. В ответ
получают конфигурацию уст.
Пожалуй, это к лучшему, что патронник пуст
и смысл до сих пор не вложен.
А если вложен, то мною не понят,
а если и понят, то не так, вот и ладно.
Вечная жизнь не может быть никакой
кроме как абсолютно лишенной смысла.
Если судьба быть глухим – так оглохни.
А если не нравится – то и черт с тобой, сдохни.