Моё. Сытница2
После очень короткого отдыха, нас всех построили на большом плацу между бараками, выдали всем винтовки и заставили маршировать вперёд и назад. У меня оборвался ремешок на моей деревянной босоножке, да ещё моя винтовка цеплялась за землю из за моего маленького роста, и я падала. Мне туг же поменяли обувь, подтянули ремень на винтовке, и я продолжала занятия вместе со всеми.Потом нас поместили в барак, разделённый металлической сеткой, за которой находились парни тоже помытые, переодетые и постриженные. Здесь же располагались деревянные двухэтажные нары, на которых нам предстояло спать. Мы жили в этом бараке и работали в поле на уборке различных овощей, некоторые я увидела впервые, такие как кольраби, патиссоны, брокколи. Примерно через неделю нам выдали нашу одежду выстиранную, проглаженную и продезинфицированную, судя по специфическому запаху. Построили всех во дворе барака; справа русских, слева украинцев, прямо белорусов. Перед строем стояли, несколько немцев в гражданской одежде, каждый из них отбирал группу определённой национальности и уводил с собой на постоянное место работы, (как пояснили).
Я попала работать на завод, где под большой настольной лампой собирала контактные группы для реле. Кормили нас там же, в заводской столовой, вместе с немцами и немецкими офицерами. Жили мы в поселке у моря, в отдельном доме, огороженном колючей проволокой, по восемь человек в комнате. Мы там могли готовить кушать на электрической двухконфорочной плитке, в коридоре на каждые две комнаты стоял холодильный шкаф для продуктов. Нам платили марки за работу, а ещё выдавали карточки на продукты. Поясняли что идёт война и с продуктами трудно. Так что вдоволь не наедались, и кушать хотелось всегда. Я с девчонками работала, в основном, на заводе, но иногда нас возили в поле убирать урожай. Иногда нам удавалось что – ни будь припрятать из овощей: луковку, картошку, морковку или кольраби. Прятали в волосах, это место немцы, видать, не знали, хотя обыскивали до-вольно тщательно.
Обращались к нам на немецком языке и туг же переводили на русский язык. Так что вскоре я отлично понимала немецкий и могла сносно говорить на немец¬ком.
Однажды на заводе наша мастерица, очень красивая евреечка, проходя по цеху, остановилась возле нас. Она попросила нас не отвлекаться от работы, и не подавая вида, выслушать её. Она сказала, что прощается с нами, так как получен секретный приказ - убрать всех евреев. И в этот час мы для нее самые близкие, с кем она может поделиться. Вскоре под окнами цеха появился чёрный фургон, и нашу Сарочку мы больше не видели. Она научила нас работать, терпеливо доводила до совершенства осваиваемые нами операции.
И мы все её очень любили за доброту и терпение, находя в ней материнскую ласку и заботу. С тех пор у меня поселилась в душе тревога, что что-то подобное может произойти и с нами. Я час¬то видела перед собой образ этой мужественной женщины, её влажные красивые глаза, слышала её спокойный, полный человеческого достоинства голос, и это помогало мне в тяжёлые минуты. Я на всю жизнь благодарна этой женщине, за то, что она вселила в меня веру и надежду своим, на первый взгляд странным, поступком.
Работа на заводе под яркой лампой мне повлияла на зрение и у меня стали болеть глаза. Поэтому меня перевели на другую работу, в столовую, разносчицей. В столовой работа была полегче, хотя вначале пугали ухаживания молоденьких офицеров, потом привыкла.
Первое время я очень скучала по дому, по маме, и ночами плакала в подушку. Потом немного стала привыкать. Обращались с нами хорошо, но строго. И честно говоря, порядок, чистота, культурное обхождение мне даже нравилось. Прошло два года, война приближалась к Германии. Немцы боялись, чтобы с нами чего не случилось, так как они отвечали за нас. Поэтому, во время объявления воздушной тревоги, заставляли нас прятаться в бомбоубежище в любое время дня и ночи. Нам, украинцам, разрешалась даже переписка с родными. Мне мама присылала посылки с продуктами, но ко мне мало что доходило.
В выходные дни нам давали увольнительные, и мы могли ходить в магазин за покупками или просто на прогулки. У меня была подруга, с которой мы постоянно проводили свободное время. Мы с ней познакомились с парнями хорватами, которые жили неподалёку, и как-то они предложили нам бежать на родину. Мы согласились. И во время увольнения мы пошли к морю с целью бежать, толком не зная как и куда. Парни разделись и, держа одежду над головой, пошли в воду, что бы пройти водой, не оставляя след собакам. Мы лезть в воду не решились. Ребята тут же были схвачены, видать кто-то следил. Больше мы их не видели.
Нас тоже схватили, как соучастниц, и посадили на сутки в холодную бетонную будку, залитую по колена водой. Вдоль стены, над водой, был узенький выступ, на котором, можно было стоять пяткой или боком ступни, держась за петли торчащие из стены. Ноги то и дело соскальзывали в воду. На следующий день я сильно заболела, и меня положили в больницу.
Больница была, как в сказке. Повсюду идеальная чистота, белоснежный кафель в коридорах и туалетах. В фойе зеркальные стены, в палате у каждой кровати кнопка вызова медсестры. Кроме обычной простуды, у меня ещё появилась сыпь по всему телу. Меня завернули в простынь, пропитанную лекарствами и помести¬ли в отдельную палату. Кормили очень вкусно, там я впервые в жизни увидела и попробовала апельсины и мандарины. Но, лёжа одна в палате, я сильно затосковала по дому. Я начала жаловаться на плохое самочувствие, чтобы вызвать жалость и стала проситься домой. Меня обещали отпустить, но только на пол месяца и то с условием, что кто-то должен за меня поручится. За меня поручился один парень из Хорватии, и меня отпустили, а вместе со мной ещё одну девушку, которая сломала руку, неудачно спрыгнув с машины, когда ездили на полевые работы. Война заканчивалась. Вот так мне посчастливилось вернуться домой».
- Да Манюша, потрепала тебя судьба, - молвил Андрей, обнял её и поцеловал. И, молча, не говоря ни слова, так они и пролежали остаток ночи, молча, без сна.
Воскресным утром Толя в одной рубашонке, почёсывая бок и зевая вышел в большую комнату и увидел, как Гриша, распахнув картонный чемодан укладывал свои вещи.
- Що Толику, не спытця? Мени тоже. В понедилок в Армию забырают. Оставляю тоби свий альбом и краски. Ты один тут художнык (укр.).
Проснулся Володя. Вскоре, умывшись и одевшись, оба мальчика шагали по деревне вместе с Гришей, который решил пройтись по своей деревне перед ухо¬дом в Армию. Вот школа, где он учился - сегодня она закрыта. А вот пункт приёма вторсырья, куда он со сверстниками носил со всей округи железяки, кости и тряпьё и даже стекло, взамен на тетради, карандаши и воздушные шарики. Это был самый доступный способ приобретения этих нехитрых вещей, не имея денег для их покупки. А вот и сельский клуб, где работал Гриша, он организовывал вечера концерты и постановки и сам принимал в них активное участие. Зашли во внутрь, пахло свежевымытыми полами, это трудилась уборщица. Больше никого в клубе не было, народ собирался обычно после обеда. Потом пошли на колхозное подворье, там в этот день Сергий Сыдорович заступил на суточную вахту.
На фото;Я, Мама и сестра Галя.1950г