Андрей Воробьёв – семинарист третьего курса – стоял в храме. В руках он держал тоненький файл, и ладони его, несмотря на лёгкость ноши, стали белыми и потными. На двух листах, лежавших в файле, была напечатана его первая проповедь.
– Одобрили? – спросил Андрея внезапно подошедший Сашка.
Сашка – лучший друг Андрея – был последним в списке курса, а потому до его первой проповеди было ещё далеко.
– Одобрили, – радостно шепнул Андрей.
А ведь могли бы и не одобрить. Ректор – блестящий оратор и автор нескольких книг – лично вычитывал проповеди студентов, не допуская особо отличившихся проповедовать в храме.
– Я пойду, – сказал Андрей, пряча проповедь в карман.
Конечно, он выучил её наизусть, он помнил каждую мысль и каждую запятую и взял её с собой скорее машинально.
– Помощи Божией, – с чувством сказал Сашка, искренне переживающий за друга.
– Отцы, братья и сестры! – обратился Андрей к храму и тут же вспомнил, что говорить “отцы” студентам не благословляется, потому что негоже безусым юношам стариков поучать.
Игумен Силуан – ризничий семинарского храма, отвечающий за состояние утвари и устав богослужения, – хрипло закашлял в кулак. Закашлял он потому, что оставил на ночь окно, но Андрей принял это на свой счёт и покраснел.
– Братья и сестры! – исправился он и сразу ощутил неуместность этого исправления, но, собравшись с духом, продолжил. – Сегодня мы собрались почтить память святого Романа Сладкописца, который…
– Сладкопевца, – стал подсказывать Сашка, стоящий в первом ряду.
– Ну да, Сладкопевца, – скороговоркой повторил Андрей и замолчал.
Возникла такая долгая и неловкая пауза, что даже семинаристы-магистранты, шептавшиеся за дальними колоннами, сочувственно замолчали. Андрей дрожащей рукой полез в карман за сложенной проповедью, долго разворачивал её, ронял страницы, заикался и бледнел.
В ту самую минуту, когда сгорающий от стыда Андрей скрылся за золотой стеной иконостаса, из храма вышел длинноволосый парень в футболке с черепом. Вслед за ним семенила благообразная старушка в ситцевой косынке.
– Ванюша, – звала она своего мрачного внука, – куда же ты?
Ваня нехотя остановился.
– Бабуль, мне противно на этом сборище идиотов.
Увидев, какой болью наполнились бабушкины глаза, Ваня пожалел о резкости своих слов и поспешил исправиться:
– Ба, я тебя люблю и уважаю, ты же знаешь. Но не верю я этим попам-дурачкам, которые двух слов связать не могут, понимаешь?
Вскоре старушка умерла, и уже никто не пытался затащить Ваню в церковь. Сам же он к духовным вопросам был равнодушен. Жил как живётся, без всякой теории. Женился, разводился, работал без выходных, чтобы выплатить ипотеку, брал, где плохо лежит, ездил на рыбалку с бутылками вместо удочки, учил сына на велике ездить.
Однажды, когда жена с сыном пошли в гости к тёще, пятидесятилетний Ваня сидел перед телевизором с холодной бутылочкой пива и листал каналы. Неожиданно его внимание зацепила беседа с пятидесятилетним священником.
– Отец Андрей, – спрашивала ведущая, – как Вы посоветуете нашим зрителям относиться к критике?
Отец Андрей Воробьёв – блестящий оратор и автор нескольких книг – с улыбкой отвечал:
– Уже во времена Аристотеля было известно, что “есть только один способ избежать критики: ничего не делать, ничего не говорить и быть никем”. А потому надо учиться идти своим путём, не обращая внимания на дешёвую критику.
– Ишь ты, как складно говорит. И Аристотеля приплёл... Вот и верь потом этим попам-сказочникам. Всё так чинно да возвышенно, а у самого, небось, машина-то из недешёвых, – беззлобно проворчал Ваня, зевнул, допил пиво и пошёл спать.