Елена Михайловна Ширман (03.02.1908-июль 1942) относится к числу давно и прочно забытых поэтов, имя и творчество которых знакомо даже не всем филологам.
Мне очень нравится её стихи, в них чувствуется огромный потенциал:
«Живу».
Я живу без тебя.
В неуютной квартире.
Среди шумных соседей и облупленных стен.
Я одна в этом плохо проветренном мире.
Это быт. Это дом. А похоже на плен.
Как правдиво, открыто, и больно, и грустно.
Одиночество – это действительно плен.
Вроде рядом есть люди, и в доме не пусто,
И готова душа встрепенуться от чувства…
Но лишь прошлое смотрит тоскливо со стен…
В настоящем – есть память!
И это не мало!
Ведь разбуженный ею чувств светлый поток
Возвращает вдруг радость. И всё засияло,
И с души соскользнуло тоски покрывало,
Дав испить ей нетленной надежды глоток.
1942 год.
В середине 60-х годов, известный советский поэт-фронтовик Илья Сельвинский сказал:
«До войны Елена Ширман училась в Литературном институте им А.М.Горького и работала в моём семинаре.
Многие студенты этого семинара впоследствии стали известными поэтами.
Кто сейчас не слышал о поэзии Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Сергея Наровчатова, Бориса Слуцкого, Александра Яшина!..
Елена вращалась в этой сильной студенческой группе на равных по культуре и дарованию».
Когда началась война, все студенты из семинара Ильи Сельвинского, и он сам пошли на фронт, остались одни девушки. Все, кроме одной. Этой одной была Елена Ширман.
С началом войны Елена Михайловна сразу уехала в родной город Ростов-на-Дону.
Чтобы читателю легче было понять ситуацию Ростова-на-Дону, в годы Великой Отечественной войны, приведу необходимые сведенья:
Ростов-на-Дону уже20 ноября1941 года захватили фашисты, батальоном дивизии СС и двумя танковыми корпусами, прорвались к железнодорожному мосту и, захватив его невредимым, вошли в город.
Первая оккупация города длилась 8-мь дней и вошла в историю как «кровавая неделя».
Но через неделю,28 ноября, советские войска под командованием маршала С.К.Тимошенко, в ходе Ростовской наступательной операции отбили город.
Освобождение Ростова-на-Дону стало первой знаменательной победой Красной Армии в начальный период войны.
Ростов-на-Дону оставался советским до июля 1942 года.
После провала наступления Красной Армии под Харьковом, немецкое командование начало наступление на Кубань и Кавказ.
24 июля 1942 года в Ростов-на-Дону вошла 17-ая армия вермахта.
Захватив Ростов-на-Дону, немецко-фашистские оккупанты сразу же развесили по городу объявления с требованием всем гражданам еврейской национальности повесить жёлтую звезду себе на одежде и отметиться в специальных регистрационных пунктах.
Очень скоро унижающие человеческое достоинство объявления сменились другими: евреям надлежало явиться на специальные сборные пункты, откуда их якобы должны были вывезти из города.
10-го августа 1942 года в Змиёвскую балку согнали пленных солдат, заставив их рыть огромные ямы.
После окончания работы пленных расстреляли.
А на следующий день 11-го августа, сюда пригнали евреев.
Они шли колоннами по улицам, в сопровождении вооружённых солдат и полицейских, и рвущихся с поводков оскаленных овчарок.
Их расстреливали в упор или травили газом в душегубках, в Змиёвской балке.
Очевидцы рассказывали, что евреев собирали в шести пунктах. Не все шли пешком, на грузовиках повезли самых старых и немощных.
Почему же евреи не пытались спастись, а добровольно приходили в пункты сбора, на верную гибель?
Этому несколько причин:
Прежде всего, у населения не было выбора: территория оккупирована немцами, и никакой возможности покинуть, её нет.
После первой оккупации все силы были брошены на строительство оборонных сооружений, и предполагалось, что во второй раз город не сдадут, населению запретили покидать территория Ростова-на-Дону.
И последней причиной стала сложившаяся за период правления коммунистической партии некая поведенческая модель.
Если власть требует, неважно какая, нужно слушаться. Инстинкт законопослушания сработал и в этот раз.
Усердно помогало и местное население, за денежное вознаграждение, выявляли, где скрываются евреи и выдавали их на неминуемую гибель.
Сценарий Бабьего Яра повторился полностью, в котором фашисты провели генеральную репетицию, не зная ещё толком, как поведёт себя городское население по отношению к евреям.
Нацистами в Змиёвской балке, на окраине города было убито, за два дня 11 и 12 августа, 27 тысяч еврейского населения и три тысячи других национальностей. 53 тысячи было угнано в Германию на принудительные работы.
14 февраля 1943 года после победы под Сталинградом, в ходе общего отступления вермахта на Южном участке фронта, Ростов-на-Дону был окончательно освобождён от немецких войск.
Война нанесла городу большой ущерб, Ростов-на-Дону вошёл в число десяти наиболее пострадавших от войны городов России.
Елена Михайловна Ширман, поэтесса, журналистка, родилась в Ростове - на-- Дону 3 февраля 1908 года в семье штурмана торгового флота Чёрного и Азовского морей, Михаила Вульфовича Ширмана (1879-1942) и матери Любови Абрамовны Ширман (1890-1942) урождённой Фрумсон, работавшей учительницей.
С детства увлекалась Лена сочинением стихов, публиковалась в ростовских изданиях. Позднее её стихи стали публиковаться в московских журналах «Октябрь» и «Смена».
Вот что Елена Михайловна говорила о себе:
«Я с 16 лет начала работать. Была кем угодно, и уборщицей, и прессовщицей на макаронной фабрике, и воспитателем в детском саду, и библиотекарем.
Потом в 20 лет стала журналистом, и эта работа стала моей основной специальностью».
В ранней юности она совершила бунтарскую выходку. Демонстрацию протеста: ушла от мещанского уклада родительской семьи.
Она вышла замуж за первого встречного, какого-то рабочего, с которым вскоре разошлись.
Поклонников у неё было немало. С одним из них связана забавная история.
В неё влюбился некто Иван, ходил за Леной по пятам и сильно ей надоел.
Тогда она остриглась наголо. Поклонника после этого как ветром сдуло. Этот факт позже подтвердила её сестра Алита.
Елена Михайловна мечтала о своём ребёнке, и конечно её страстная мечта, осуществилась бы, если не война. Вот стихотворение Елены Михайловны, наглядно показывающее материнскую любовь, к грядущим детям:
«Детям».
Всё резче графики у глаз,
Всё гуще проседи мазня,
А дочь моя не родилась,
И нету сына у меня.
И голос нежности моей
Жужжит томительно и зло,
Как шмель в оконное стекло
В июльской духоте ночей.
И в темноте проснувшись, вдруг –
Всей грудью чувствовать – вот тут –
Затылка невесомый пух
И детских пальцев теплоту…
А утром – настежь! – окна в сад!
И слушать в гомоне ветвей
Не выдуманных мной детей
Всамделишные голоса.
1940 год.
Высшим выражением чистоты и безупречности, у Елены Михайловны было выражение «голубое».
«Голубая моя Леоче» - это она писала дочери, воображаемой, существующей только в её стихах и мечтах о так и не сбывшемся материнстве…
После окончания библиотечного техникума, в 1933 году окончила литературный факультет Ростовского педагогического института, начала работать в библиотеке, занималась сбором фольклора и продолжала литературную деятельность.
В 1937 году поступила в Литературный институт им. А.М.Горького на семинар поэзии Ильи Сельвинского.
Одновременно она сотрудничала с рядом ростовских изданий, а также была корреспондентом станицы Вёшенской, районной газеты «Большевистский Дон».
Её имя упоминается в одном из писем Михаила Шолохова.
Елена Михайловна руководила детской литературной группой, была литературным консультантом газеты «Пионерская правда».
Много переписывалась с корреспондентами-детьми, помогая добрым словом, активно вмешиваясь в их судьбу.
В пионерском лагере, на берегу Чёрного моря, услышала Елена Михайловна, как 15-ти летний подросток Миша Васильченко рассказывает сказки.
В походах обнаружилось, что Миша ночи напролёт может рассказывать сказки. Никогда прежде Елена не слышала и не читала таких сказок.
И когда Миша рассказывал о блохе, которую царь приказал человечьей кровью поить, и выросла она ростом с телёнка, Елена ахала смелости и неожиданности выдумки.
«Ты откуда берёшь эти сказки, сам сочиняешь?» - спрашивала она у Миши.
Позже Михаил Васильченко писал:
«В пионерском лагере я близко познакомился с Еленой Михайловной Ширман. Она первая отнеслась к моим сказкам очень серьёзно. Она попросила, чтобы я те сказки записывал…
Я стал рассказывать сказки, а Елена Михайловна их записывать… Мы работали много и долго…».
Так в результате совместной работы пятнадцатилетнего подростка и 25-летней журналистки появилась книжка сказок «Изумрудное кольцо».
Книгой этой зачитывались ростовские ребята в середине 30-х годов. Потом книга забылась… Вторую жизнь ей снова дали дети.
В середине 60-х следопыты ростовской школы №39 нашли, может единственный экземпляр книги, пришли с ней в Росиздат.
В 1966 году книга снова пришла к маленьким читателям.
Есть прямая связь встречи Миши и Елены Ширман в том, что вырос он хорошим человеком.
Он в числе первых ушёл на фронт, и, защищая станцию Искровку в Харьковской области, командир взвода № 137 горно-стрелкового полка, лейтенант Михаил Васильченко погиб как герой в 1941 году.
Елена Михайловна много переписывалась с начинающими авторами, как лит консультант. Стихи одного из них произвели на неё сильное впечатление и показались неординарными и талантливыми.
Юношу звали Валерий Марчихин, и между 15-ти летним поэтом и 29-ти летней журналисткой завязалась переписка.
Были даже две встречи в 1939 году – в станице Лабинской и в Полтаве, где Валерий служил в армии. А всё остальное – письма и стихи Елены Михайловны об этой любви.
Их переписка продолжалась шесть лет.
Нетрудно понять смятение юноши, на которого обрушилась нежданно-негаданно эта зрелая, пугающая своей силой женская любовь.
Не желая поощрять невозможное, он вёл себя отчуждённо.
Но переписка продолжалась. Валерий Марчихин погиб в самом начале войны, летом 1941 года, но Елена о его смерти так и не узнала…
В 1942 году письма от него уже не приходили.
Вот одно из ярких стихотворений, посвящённых Валерию Марчихину, ещё в 1939 году:
«Ненайденному адресату».
Писать тебе. Писать всю ночь. И знать,
Что голос мой тебе не нужен,
Что день твой мал и до минут загружен,
И некогда тебе стихи мои читать.
И всё-таки писать. И думать - вероятно ,
Ты переехал, ты уже не там,
И дом не тот и улица не та,
И мой конверт ко мне придёт обратно,
И буду почерк свой в тоске не узнавать,
И запинаясь, ставить знаки препинанья,
И буквы обводить, и плакать – от сознанья,
Что не найду тебя.
И всё-таки опять,
Весь день, всю ночь – пускай бесцельно это –
Я не могу не ожидать ответа.
Всегда, всю жизнь не в силах променять
Ни на какие сытые забавы,
Голодное, но радостное право –
Мечтать, надеяться и безнадёжно ждать.
Истлеет лист. Умрут слова и даты,
Но звёзды, замыслы и бытие само
Останутся, как вечное письмо
Тебе – ненайденному адресату.
1939 год.
Поэт-фронтовик Илья Сельвинский сказал что, «в поэзии Елена Ширман предельно откровенна, как бывает, откровенны только большие поэты».
После себя Елена Михайловна оставила не только замечательные стихотворения. Её переписка с подругами, раскрывает её романтическую, волевую личность.
Из письма к близкой подруге:
«В 1930 году я была учётчицей в тракторной бригаде, в совхозе Тацинском. Был ноябрь. Заморозки. Жили в кухаркином вагончике. Спала на ларе с хлебом.
В щели дуло. Я ходила и спала в ватной трактористской спецовке. Ночью по мне бегали мыши. До хутора было 35 км…
Кругом матюгались злые, грязные и весёлые трактористы, рычали, газовали и буксовали трактора, земля была мёрзлая, лошадь моя храпела и спотыкалась на пахоте, просмолённые вожжи пачкали руки, седло сползало на бок, угольник бил лошадь и меня по ноге.
По три-четыре дня нам не подвозили питьевую воду, я не умывалась, иногда по два дня не было хлеба, ели мы кашу и кондёр (пшённый суп), с постным маслом, никаких развлечений…
…И всё-таки я не очень страдала. Нет, право, это было славное времечко. Я даже потихоньку влюбилась. Ну да. В тракториста.
Самого худого, злого и грязного. Насквозь прокеросиненного, но чертовски боевого и голосистого частушечника, матерщинника и балагура.
Звали его Николай. А фамилию, убей, не помню. У него был косматый чуб на лоб, насмешливый взгляд и ослепительная улыбка на чёрном лице.
Я тайно ухаживала за ним. Он первый получал чай, сахар, табак и прочие блага, ему первому я выписывала листки на зарплату. Он так и не узнал о моей тайной любви.
Ни разу мы с ним и двух слов не сказали друг другу. Только издали видела я, как он заправлял свой трактор, как кричал сменщику:
«Олежка, сучий потрох, куда пассатижи задевал?».
Как он со вкусом ел кондёр, как хохотал ослепляюще, как грелся у костра, распахивая на груди спецовку: «Хай сердце подышит».
Как хотелось мне как-нибудь его порадовать! Но так ничего и не сделала. И ничем не порадовала».
С началом войны Елена Михайловна сразу вернулась в Ростов-на-Дону к родителям, возглавила выходившую в городе агитационную газету «Прямой наводкой», публиковала в ней также и свои сатирические стихи и карикатуры на фашистов, своей сотрудницы художника Натальи Бакуниной.
В 1942 году вышел первый сборник стихов Елены Ширман « Бойцу Н-ской части».
В июле 1942 года во время отступления из Ростова-на-Дону Елена Ширман попала в плен, в станице Ремонтная. При ней находился редакционный материал, неизданные номера газеты.
Елену Михайловну Ширман расстреляли вместе с родителями в акции уничтожения еврейского населения Ростова-на-Дону.
Немцы её люто ненавидели и наконец, смогли дать волю своей звериной злобе. На её глазах гитлеровцы расстреляли раздетых отца и мать.
Приказали ей самой вырыть им могилу. На следующий день поэтессу повели на казнь. С неё сорвали одежду, заставили рыть могилу теперь уж себе.
Хотели поставить её на колени и выстрелить в затылок. Она повернулась к смерти лицом.
Умерла как герой, с ненавистью и презрением к палачам, с верой в неизбежную нашу победу.
Так оборвалась жизнь этой удивительной, талантливой поэтессы.
Елене Михайловне Ширман было всего 34 года.
Её смерть похожа на смерть Николая Гумилёва, 26 августа 1921 года, под Петроградом, в неустановленном месте. К слову сказать, реабилитировали Николая Степановича Гумилёва только в 1992 году.
Её проникновенные строки стихов стоят читательского внимания и любви:
«Я взбираюсь под утро на подоконник,
Прижимаюсь к стеклу и царапаю мел.
Я старею – от слёз, от свирепых бессониц,
От неконченых писем, стихов и новелл».
Из поэтического наследия Елены Ширман.
«Проводы».
Я буду слушать, как ты спишь. А утром
Пораньше встану, чаю вскипячу.
Сухие веки второпях напудрю
И к вороту петлицы примечу.
Ты будешь, как всегда: меня шутливо
«Несносной» хлопотуньей обзовёшь,
Попросишь спичку. И неторопливо
Газету над стаканом развернёшь.
И час придёт. Я встану, холодея,
Скажу: «Фуфайку не забудь, смотри».
Ты тщательно поправишь портупею
И выпрямишься. И пойдёшь к двери.
И обернёшься, может быть. И разом
Ко мне рванёшься, за руки возьмёшь.
К виску прильнёшь разгорячённым глазом.
И ничего не скажешь. И уйдёшь.
И если выбегу и задержусь в парадном,
Не оборачивайся, милый, уходи.
Ты будешь биться так же беспощадно,
Как бьётся сердце у меня в груди.
Ты будешь биться за Москву, за звёзды,
За нынешних и будущих детей.
Не оборачивайся. Слишком поздно.
И слёз не видно на щеке моей.
Сентябрь 1939 года.
«Приезд».
Состав, задыхаясь, под арку влетит,
Навстречу рванутся и окна, и гомон,
И холод, и хохот. И кто-то навзрыд
Заплачет. И всё это будет знакомо,
Как в детстве, в горячке.
Ведь так на роду
Написано мне по старинной примете –
И то, что тебя я опять не найду,
И то, что меня ты опять не встретишь
И лица. И спины. И яркий перрон.
И кто-то толкает меня. Громогласен
Гудок паровозный. И это не сон,
Что нету тебя. И приезд мой напрасен.
Клубясь и вращаясь, прокатит вокзал,
Сверкание залов и темь коридоров.
И площадь пуста. И фонарь как запал,
Мигнёт. Поджигая покинутый город.
И площадь взлетит, как граната, гремя
И хлынут осколки разорванных улиц.
…Кто-то с панели поднимет меня
И спросит заботливо:
«Вы не споткнулись?».
Февраль 1940 год.
«Возвращение».
Это будет, я знаю:
Нескоро, быть может, -
Ты войдёшь бородатый,
сутулый,
иной.
Твои добрые губы станут суше и
строже,
Опалённые временем и войной.
Но улыбка останется.
Так иль иначе,
Я пойму – это ты.
Не в стихах, не во сне
Я рванусь,
подбегу.
И наверно заплачу.
Как когда-то, уткнувшись в сырую
шинель:
Ты поднимешь мне голову.
Скажешь: «Здравствуй»
Непривычной рукой по щеке проведёшь.
Я ослепну от слёз,
от ресниц и от счастья.
Это будет нескоро.
Но ты – придёшь.
«Поэзия».
(Из цикла «Стихи о завтрашних стихах»).
Пусть я стою, как прачка над лоханью,
В пару, в поту до первых петухов.
Я слышу близкое и странное дыханье
Ещё не напечатанных стихов.
Поэзия – везде. Она торчит углами
В цехах, в блокнотах. На клочках газет –
Немеркнущее сдержанное пламя,
Готовое рвануться и зажечь,
Как молния, разящая до грома.
Я верю силе трудовой руки,
Что запретит декретом Совнаркома
Писать о Родине бездарные стихи.
1940 год.
«Письмо девушки-донора».
Прости, не знаю, как тебя зовут,
Мой друг далёкий, раненый боец.
Пишу тебе от множества сердец,
Что в лад с тобою бьются и живут.
Ты видишь?
Вся огромная страна
Склонилась, как заботливая мать;
Чтобы тебя от смерти отстоять,
Ни днём, ни ночью не уснёт она.
Ты слышишь?
Весь бесчисленный народ
Единой грудью за тебя встаёт,
Чтобы сделать наши нивы и луга
Могилой для проклятого врага…
Мой друг далёкий,
ты меня прости,
Коль нужных слов я не смогла найти, -
Ты кровь пролил за Родину в бою…
Мой кровный брат,
прими же кровь мою!
1941 год.
P.S.
Осенью 1964 года о поэтессе Елене Михайловне Ширман узнала вся страна. «Комсомольская правда» опубликовала её трогательные, довоенные письма девочке из Киева Ляле Яненко, от 7-го января 1941 года.
Инна Руденко, редактор отдела образования «Комсомольской правды», эти письма прокомментировала.
Спустя некоторое время в редакции появился бывший сотрудник немецкой комендатуры К., работавший у них паспортистом, и принёс дневник Елены Ширман – он сохранил его после расстрела семьи Ширман в станице Ремонтной, Ростовской области.
Стихи из этого дневника вошли в сборник «Жить!» 1969 года, единственный послевоенный сборник поэзии Елены Михайловны Ширман – крошечным тиражом в 10 тысяч экземпляров.
Сотрудником немецкой комендатуры, был во время войны 19-ти летний юноша, раненный красноармеец, находился у своих родителей в отпуске, в станице, когда туда пришли немцы.
Знание немецкого языка и случайная встреча внешне импозантным и, как показалось юноше, интеллигентного фашистского офицера толкнуло его на путь предательства. Он начал работать паспортистом в немецкой комендатуре.
За это, в своё время, он понёс суровое наказание.
После расстрела Елены Михайловны он сумел спасти её дневник, который находился среди редакционных документов, и хранил его всю жизнь.
Дневник напечатали в «Комсомольской правде».
Затем с хранителем дневника, бывшим полицейским, встретилась родная сестра Елены Михайловны – Алита Михайловна и услышала все подробности последних дней жизни и гибели сестры и родителей.
Свидетель рассказал, как немец с внешностью профессора, гестаповец и садист, бил сестру по лицу, по голове её книжкой стихов, подшивкой газеты «Прямой наводкой» и кричал «Зачем ты это написала?»
Елена Михайловна не закрывала лица. Она молчала, хотя великолепно знала немецкий язык.
Затем он увидел Елену Ширман спустя 3-и недели после ареста. Обессилено, крепко обнявшись, мать, отец и дочь стояли в шеренге обречённых.
Гестаповцы с плётками в руках загоняли людей в машину. В машинной будке было много детей, в том числе и грудных.
Елена заслонила отца, и все яростные удары приняла на себя. Затем она протянула руку матери, помогла ей подняться в машину, поднялась сама и, обернувшись ко всем, громко сказала:
«Не плачьте! Да, нас ведут на расстрел. Всё равно придётся умирать. Но надо уметь достойно, с достоинством, по-человечьи. Не надо плакать. Посмотрите, какой чудесный день, как светит солнце!»