Рисунок - оформление обложки Санто;
Эссе о работе над главами 19-20 http://www.stihi.ru/2020/01/09/3231
.
Фрагмент письма:
__________...Душевно рад, что Вы в делах, заботах среди детей, творчества и
праздничной суеты.
Отсылаю Вам две главы о любви моих литгероев.
ЭТО самое сложное, что должно быть рассказано в любом романе.
— Если мне удалось — ЗНЧТ всё сложилось!
Санто.
.
ГЛАВА 19 Червонэ мицнэ и эротические перепёлки.
“Все распри оттого, что одни люди имеют, а другие хотят”.
Мы обживаем наши стены
Живой способностью любить.
Пока дворы офонаренны,
Любовь ликует во Вселенной
И сердцем голосует: "Быть!"
Наконец Леонид Андреевич вышел на улицу и закурил, ища глазами зеленый огонек такси. Сзади кто-то легонько коснулся его рукава.
Он знал, что это она, и, не оборачиваясь, сказал: «Не надо, милая».
— Но вы обещали сказать не при всех то, что видели в моих глазах.
Он стоял спиной, не оборачиваясь.
— Мы можем просто зайти поужинать, тут рядом.
Она взяла его под руку.
— Не надо так близко, — не двигаясь, прошептал доктор.
— Почему нет? — Лика отдернула руку.
— Потому что командировочный роман — ужасная пошлость.
— Романа не будет, — заверила она.
— Если мы пойдем ужинать, будет, — глухо ответил доктор и, не глядя на нее, щелчком выбросил сигарету.
Красной огонек, описав дугу, упал рядом с урной.
«Дважды чудес не бывает», — подумал он.
Лика молча стояла напротив, сдувая едва уловимым движением губ спадающую на лоб медную прядь.
Он смотрел на вздрагивающий нимб волос вокруг ее головы и боролся с желанием.
Окурок продолжал дымиться, как миниатюрный гейзер.
Леонид Андреевич поймал на щеке ее дыхание, все еще пытаясь овладеть с собой.
Красный огонек возле урны погас, струйка дыма развеялась.
— Где здесь можно поужинать? — почти не разжимая губ, спросил он.
— Несколько минут пешком, недалеко.
Лика снова взяла его под руку.
Он шел, сосредоточенно глядя в землю, и, казалось, принимал внутри себя какое-то решение.
Ей показалось, что сейчас она может потерять его навсегда.
- Мне хочется выпить на брудершафт, - неожиданно сказала она, испугавшись своих слов.
- Прямо сейчас?
- Прямо сейчас.
- Прямо здесь?
- Да.
Он оглянулся по сторонам и заметил в тени деревьев широкоплечего мужика в кепке,
который устало шел с тяжелым рюкзаком на плече.
Перейдя через дорогу, Леонид Андреевич решительно направился к нему.
Лика застыла, подумав, что он покинул ее, просто ушел, ничего не сказав.
Догнав прохожего, доктор схватил его за рукав.
- Прости, мужик, я с добром, у тебя бухла не найдется?
- Маю, а що?
- Да ты с Украины?!
- Ага, тильки сегодни прыихав!
Леонид Андреевич протянул ему деньги.
- Как это по-украински? Кажется, гроши. На, возьми, выручай, друг!
– Та тут дужэ богато, - отмахнулся мужик, поглядев на купюры.
- В самый раз! - заверил Леонид Андрееви.
- А шо вжэ нема дэ купуваты?
- Я тоже приезжий, города не знаю.
- А ты звидкиля?
- Из Москвы.
- Аааа, москаль?
- Люблю Украину! – крикнул доктор и, выхватив бутылку, сунул ее за пазуху, крепко пожав руку украинцу.
– Дякую, дружище, ты великий Джин!
– Хто?
- Джин из лампы Аладдина!
И, развернувшись, Леонид Андреевич двинулся обратно, но Лики на том месте уже не было.
«Не судьба», - подумал он, почти облегченно вздохнув.
- Я здесь, - раздался тихий голос за его спиной.
Она стояла в стороне, обняв двумя руками шершавый ствол дерева и прижимаясь к нему щекой.
Он медленно подошел. Слезы застыли в ее глазах, и от этого они казались необычайно блестящими и светлыми.
– Я думала, что осталась одна, - растеряно сказала она. Слезы выступили, но удержались на ресницах.
Эта попытка сдержанности растрогала его, усилие совладать с собой пронзало его более глубоким состраданием, чем дающая себе волю распущенность бурных рыданий.
Он молча смотрел на нее, чувствуя, как во всем теле разливается огромная нежность, в то же время желание сорвать с нее одежду и упиться ею разламывало его, и он
удерживал себя так же, как удерживала слёзы она, и эта обоюдная борьба
с дьяволом соблазна, напавшим на них со столь неприкрытой откровенностью,
сближала их души, обостряя взаимную чуткость.
Немного остыв, Леонид Андреевич резко хлопнул себя по брюкам и ловко поймал выпавший из них ключ от гостиничного номера, которым довольно быстро открыл бутылку вина, прочитав на наклейке: «Червонэ Мицне».
- Откуда вино? - изумилась Лика.
- Джин из Украины прилетел с подарком.
- Из горлышка не могу! - застенчиво улыбнулась она, прикрывая рот рукой.
Леонид Андреевич извлек из нагрудного кармана носовой платок,
обильно вымыл вином руки, тщательно вытер каждый палец, будто собрался оперировать, и, повесив на ветку платок, который затрепетал на ветру, как белый флажок, протянул к ней сложенные лодочкой ладони.
- Чаша подана, плесни!
Лика налила вино в его ладони и, касаясь губами, как олененок, выпила до дна.
Глаза ее наполнившись влажным блеском.
Она хотела налить и для него, но он уклонился.
– Нет, нет, я буду пить из своей посуды!
Лика с готовностью протянула ладошки.
Будто не замечая этого, он приблизился к ней вплотную и, расстегнув ее плащ, стал осторожно, почти не касаясь, расстегивать блузку. Она задохнулась, сдерживая пробежавшую дрожь.
Леонид Андреевич бережно опустил бретельку лифчика и, крепко сжав ее плечи, шепнул:
- Не дрожи, а то пролью!
Осторожно налил немного вина в ямку ключицы и, склонив голову, сделал глоток.
- Не шевелись, я еще не напился! - он опустил вторую бретельку и снова, сжав ее плечи, отчего ямка тут же углубилась, плеснул вина в другую ключицу, припал к ней губами.
Смиряя бешеные удары крови в висках, Лика закрыла глаза.
Осушив ключицу, Леонид Андреевич молча поцеловал ее губы, грудь, поправил бретельки и, сняв с ветки платок, промокнул остатки вина, застегивая на ней блузку.
— Это был брудершафт, - запахнув полы ее плаща, сказал он, и, сделав последнюю попытку усмирить вспыхнувшую страсть, вполголоса добавил:
- Пусть ничего не случится, милая, давай расстанемся!
Она отрицательно покачала головой и прижалась к нему.
– Я никогда не испытывала ничего подобного. Мне так хорошо, наверное, от вина - ты можешь остановить это мгновенье?
— Легко! – сказал он и, отпустив ее, отступил на шаг со словами: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» - щелкнул фото на свой айфон.
Они молча пошли по улице. Ветер нападал, пронизывая насквозь, она продрогла. У стены кирпичного здания он замедлил шаг.
С мозаичной фрески на них глядел итальянский герцог в охватившей высокий лоб красной шапочке.
«Ресторан Людовико Моро», - прочитал вывеску доктор и, машинально отсчитав шесть плоских ступенек, толкнул входную дверь, пропуская ее вперед.
В фойе было тепло и уютно. Бойкий безусый официант проводил их к столику, на котором трепетала длинная красная свеча.
Леонид Андреевич не сводил со свечи взгляд.
Официант принес меню.
Доктор сказал, не взглянув в меню:
— Принесите ваши фирменные блюда, накройте стол так, чтоб этот ужин запомнился.
— А спиртное? — спросил официант.
Леонид Андреевич вскинул бровь и метнул на него такой недобрый взгляд, что официант осекся.
— Всё! Понял, понял! Всё будет как надо!
На столе мгновенно появился букет красных пионов, из ведерка со льдом торчало шампанское в золотой чалме, красная и черная икра из серебристых розеток вздымалась горками.
— Я сейчас, — глядя на свечу, он, поднялся из-за стола и, направившись в туалетную комнату, открыл кран, подставив лицо и голову под холодную воду, постоял минуту, будто смывая с себя этот бесконечный день.
Вытерев и расчесав влажные волосы, он вернулся в зал. Стол уже полностью был заставлен холодными закусками, но ее не было.
Постояв немного, он задул свечу и, развернувшись, направился к выходу.
Но у дамской комнаты остановился и, толкнув дверь, стремительно вошел.
Она стояла возле зеркала, пытаясь закрепить эмалевой заколкой спадающую на лоб
прядь.
Леонид Андреевич подхватил Лику, прижал к себе и, дыша в шею, спросил:
— Жалеть не будешь?
– Нет, не буду.
Чуть отстранившись, он всмотрелся в ее лицо, осторожно погладил волосы, провел по щеке, коснулся груди и легонько поцеловал краешки ее губ.
Лика уткнулась ему в плечо.
Он взял ее руку, раскрыл ладонь и вдумчивыми поцелуями прошел между пальцами.
- Вол-шеб-но, - усмиряя удары сердца, по слогам прошептала Лика.
— Я знаю, - тихо ответил он, увлекая ее в зал.
Свеча на столике снова горела.
Он одобрительно кивнул официанту и незаметным жестом дал знак не приближаться.
Затем достал из холодного ведерка запотевшее шампанское, взболтнул его
и, не сдерживая напор, дернул пробку.
Раздался выстрел, искристая струя вылетела фонтаном, и белая пена упала на скатерть.
Лика вздрогнула и расхохоталась.
Он подняла бокал.
— За любовь!
И, задержав на ней взгляд, запрокинув голову, выпил.
Лика пила маленькими глотками, боясь из суеверия оставить хоть каплю на дне бокала.
Доктор перепробовал все фирменные угощения «Людовико Моро», постоянно находя что-то смешное то в дизайне, то в названиях блюд.
Официант принес аппетитно зажаренных до золотистой корочки перепелок, уложенных на подносе с зеленью.
— Нет, - запротестовал он, — я не позволю себе прозаично поглощать эту нежность.
Мы с жа- птицей должны получить обоюдное наслаждение.
Он выбрал одну перепелку и стал обольщать, прежде чем взяться за нее. Его манипуляции казались вполне невинными, но носили столь эротический характер, что Лика прятала глаза, прикрывая рукой.
— Перепелочка,— нежно ворковал доктор, проводя пальцем между крылышками, и взгляд его туманился.
— Я не буду ее есть, — отодвинула свою порцию Лика.
— Не-ет? А я – да!
Он схватил перепелку, развернул ножки и, зарычав, вонзился в нее. Подглядывая за ним сквозь пальцы, Лика беззвучно смеялась.
Насытившись, он придвинул к себе шампанское, ритмично скользя рукой по горлышку бутылки. Ее смутил этот жест. Плеснув шампанское в бокал, Леонид Андреевич бережно укрыл перепелку салфеткой и, наклонившись к ней, ласково промурчал:
— Тебе хорошо, милая?
Лика не могла сдержать смех.
Он заглянул в мелко нарубленный салат и, сочувственно вздохнув, спросил у него:
— Что, жизнь в куски? Тебя, бедняга, изрубили в хлам? Жестоко.
И принялся за воздушное безе, слегка касаясь губами, но, так и не отведав, положил обратно, отодвинув от себя: «Не ломай себе жизнь, сладость моя». И, откинувшись на спинку кресла, взял сигарету.
— Хочу покурить с тобой, — шепнула Лика таким тоном, будто между ними уже произошло то, что сокращает расстояние.
Он размял сигаретку, проведя вдоль нее языком.
- Это чтобы не так быстро прогорела, - пояснил свой ритуал Леонид Андреевич и оставил незажженную сигарету в уголке губ.
Лика взяла со стола горящую свечу, приблизив к нему огонек, но он мягко отвел ее руку в сторону.
— Почему? - беззвучно шевельнув губами, спросила она.
— Нехорошо прикуривать от свечи….
Она чиркнула спичкой, он выпустил первую струю дыма и поднес сигарету к ее губам.
Они молча курили, затягиваясь по очереди.
Он накрыл ее руку своей.
Огонек странствовал между ними в голубоватом облаке легкого дыма, пока не погас.
Леонид Андреевич сжал ее ладонь, и пальцы их переплелись.
— Я не знаю, как ты это делаешь, — горько улыбнулась она, — но сейчас мне хочется умереть за тебя.
- Я думаю вот этой рукой.
— Обо мне?
— О любви.
.
ГЛАВА 20. ВЕЛИКИЕ РАРИТЕТЫ.
“Подлинные рукописи Пушкина и картины Рафаэля.”
... Взглянула заполошенно.
— Иди, любимая сюда, иди моя хорошая!
Настойчиво не буду груб
В минуты откровенные.
Шепнула горько: "Ты мне люб",
Сжав чашечки коленные.
Ресторан был почти пуст, кое-где уже погасили свет. Лика испытала неловкость оттого, что сейчас он достанет деньги, будет расплачиваться с официантом — и эти «предстоящие меркантильности» казались ей чем-то унизительным.
Но он встал из-за стояла и подал ей плащ, невзначай коснувшись ее шеи, груди, и удушливая волна захлестнула ее, но, будто не заметив этого, он направился к выходу, даже не взглянув в сторону официанта.
Они вышли на улицу. Она не видела, как, когда и где он успел рассчитаться, будто этого и не было вовсе.
— Я провожу тебя, — несколько отстраненно сказал доктор.
— Тут небезопасно гулять ночью, - ответила Лика.
— Это хорошо.
— Разве хорошо?
— Да. Хочется убить кого-нибудь.
— Ты на это способен?
— Человек на все способен.
Они шли по набережной.
— Здесь есть ночной храм, хочешь, зайдем?
Он отрицательно качнул головой.
— Сейчас дорога закончится и ты уйдешь?
— Уйду.
— Потому что не терпишь пошлость командировочных романов?
— Потому что не хочу сделать тебе больно.
— Пусть мне будет больно, - сказала Лика, - пусть потом мне будет
очень больно! Пусть мне будет смертельно больно — зато так чудесно сейчас!
Она прижалась к нему, опустив голову на плечо.
- Пусть лучше будет чудесно и больно, чем не будет ничего…
— Лика, — вполголоса сказал доктор. — Завтра я уеду в другой мир, понимаешь?
Она обвила его шею руками и зашептала а ухо:
— Мы сейчас зайдем в один дом, и я покажу тебе подлинные рукописи Пушкина
и настоящие картины Рафаэля.
Мы будем пить вино из твоих ладоней, из моей ключицы… и любить друг друга.
Он грустно улыбнулся.
— Не бывает в каких-то йошкар-олинских домах рукописей Пушкина и картин Рафаэля.
Хотя намедни я наблюдал здесь галлюциногенный ренессанс из Амстердама и беседовал с двумя Пушкиными.
Она приблизила к нему лицо.
— Ты все знаешь - знаешь, чем я болела, как жила, когда умру. Но ты не знаешь всего.
Возможно, на свете бывает что-то, чего ты не знаешь, поверь.
Глаза ее переливались лихорадочным блеском.
— Поверь в невероятное.
Он отрицательно покачал головой.
– Не могу.
— Обещаю: ты не будешь разочарован.
-Ка-пе-ля-ро-сса, - пропел доктор, - ты вправду хочешь, чтобы мы зашли ночью в какой-то
дом почитать рукописи Пушкина, и хочешь, чтоб я поверил в это?
- Да, они настоящие, правда! - воскликнула она. — А если это ложь, пусть я никогда не узнаю любви! Доверься.
Она сняла с шеи легкий темно-синий шарф, и, завязав ему глаза, увлекла за собой.
Леонид Андреевич шел в полной тьме, пока не услышал, как щелкнул дверной замок; он почувствовал под ногами мягкий ковер.
— Не открывай глаз, — расстегивая на нем пальто, шепотом попросила она.
Вдыхая ее запах, он пытался укротить себя, не представляя, где находится.
— Здесь есть кто-то кроме нас?
— Нет, сегодня никого нет, есть только мы. Я сейчас.
Она бесшумно выскользнула из комнаты. Дом наполнился наплывающими издалека звуками «Токкаты и фуги ре минор» Баха.
— Рок и Бах, орган и электрогитара - связь времен» — подумал Леонид Андреевич.
В определенное время он любил определенную музыку и внутренне улыбнулся,
оценив то, что она слушает его любимый музыкальный тандем - этот радостный, выделяющийся, ударный, длинный звук Токкаты — звук-хозяин!
Звук-господин Вселенной! К нему магнитом притянулись вспомогательные
звучания — и снова этот мощный доминирующий Альфа-звук повторился октавой ниже, вспомогательные ноты, вливаясь в него, раскрасили долгое доминирующее звучание.
Эпизод завершила каденция.
«Конец фразы», — подумал он и загадал: если после Токкаты и фуги ре минор зазвучит Вивальди — значит, это судьба… И усложнил ставку: «Гроза - Лето. Шторм – Вивальди».
Повернувшись, он почувствовал, что она рядом.
- Ты позволишь? — спросила Лика и сняла с него пиджак, ослабила галстук.
Ее поцелуи были тихими, как шелест листьев. Сдерживая себя, он пытался
усмирить прерывистое дыхание. Он хотел снять шарф, все еще закрывавший глаза.
— Не надо! - остановила Лика и повела его за руку в другую комнату.
— Сейчас мы стоим напротив картины Рафаэля Санти – это подлинник.
Она гладила его волосы, лицо губы…
— Это настоящий Рафаэль — ты веришь?
Он молчал.
- Идем.
Он шел с завязанными глазами.
— Подожди.
Лика взяла его руку.
— Осторожно: это рукопись Пушкина, прикоснись - она подлинная, написанная его гусиным пером… Ты мне веришь?
Он снова не ответил.
— Ничто в моей жизни никогда не было так драгоценно, как эта минута,— сказала Лика.
- Каждое слово обращенное к тебе — правда.
Она расстегнула его рубашку, прижимаясь губами к груди, и зашептала в самое сердце:
— Родной, все это невообразимое, немыслимое, невозможное — правда! Я никогда не предам, не солгу, не сделаю больно! Люблю тебя всю жизнь, знаю каждое дерево в твоем Благовещенском переулке, твой дом, желтый свет в твоем окне с синими шторами,
знаю, когда ты засыпаешь и когда не спишь…
В этот момент оркестр сменил орган, и он явственно услышал вместе с бушующими скрипками звуки Вивальди и запах «Грозы» — хотя окна были закрыты, он знал - это только музыка.
Леонид Андреевич склонился и обнял ее.
— Верю в рукопись Пушкина и в то, что ты настоящая!
Лика поцеловала его в сердце и сняла с его глаз шарф, накинув на себя.
Оглядевшись, он увидел картину Рафаэля, которая висела на стене в комнате, похожей на дворцовые покои, подсвеченная, как в галерее Уффици.
Он смотрел, не отрываясь, на живого Рафаэля. Настолько это было удивительно!
Издалека доносилась "Гроза" Вивальди.
В старинных вазах стояли живые цветы, на столе между витыми бронзовыми канделябрами лежал листок.
Леонид Андреевич подошел ближе и внимательно вгляделся в него - это была рукопись Пушкина.
Лика вернулась и, прижавшись щекой к его руке, выдохнула:
— Спасибо, что доверился мне!
- Мы находимся в музее? — спросил доктор, сделавшись вдруг необычайно легким и веселым. - Ты взломала картинную галерею, разбойница?!
- Нет, нет! Я имею право тут быть! Мы в доме главы Марий Эл Маркелова.
Я пишу его биографию, мне здесь выделена для работы маленькая комната, это профи заказ, я живу в другом месте, но для биографов выделяется помещение для работы возле главного литгероя, наш глава сегодня с семьей улетел в Москву.
Леонид Андреевич подхватил ее на руки и понес в ту сторону, откуда усиливались звуки музыки.
- До чего же ты уютная и невесомая!
Музыка стихла. Прислушавшись, он, толкнув дверь, вошел и не ошибся: это была ее комнатка. На столе стояли красные пионы от «Людовико Моро» и открытая бутылка вина «Червонэ мицне».
Возле узкой кровати — небольшое старинное кресло.
Он опустил в него Лику, налил два бокала, приложил палец к губам.
- Боже, как я хотел снять это!
Блузка соскользнула на пол.
— Положить руки сюда…
Он гладил, сжимая ее грудь.
- Снять это…
Он легонько провел ладонью по ее животу, и глядя в глаза, скользнул рукой вниз.
— Кто подарил тебе эту нарядную кожу? Эти стройные ножки?
Он покрывал поцелуями ее грудь и плечи.
- Как я хотел потрогать тебя вот тут, и тут - пожить в тебе!
— А это у нас клявикуля, о, какая яремная ямка! Боже, мир не видел такой яремной ямки…
Он мгновенно раздел ее, поднял с кресла и, прижимая к себе, прошептал:
— Оставайся голой! Нельзя прятать такую "Весну"…
Стал целовать ее шею, погружаясь лицом в мягкие волны волос.
— Ты пахнешь ветром.
Он проник в ее губы, тронул языком теплое нёбо и, услышав судорожную дрожь в теле, положил Лику на узкую кровать и, накрыв собой, крепко обнял.
Она сжала мышцы.
— Боже, какая ты сильная, - шепнул он, сдерживая проникновение.
- А ты ворвись, - задохнулась Лика.
- Не хочу сделать тебе больно.
- А я хочу, — не унимая дрожь, лихорадочно шептала она, — сделай мне больно! Сделай!
Он дразнил ее, слегка нападая и отступая, она тихонько застонала.
— Не притворяйся! — сказал ей в самое ухо, Леонид Андреевич, продолжая сладкий гнёт. - Я не позволю притворяться!
Его пальцы пробежали по ее позвонкам и потоптались внизу спины. Их легкие, настойчивые шаги усилили ломоту внизу живота и жажду в горле.
Сжав ее плечи, он резко вошел, закрывая губами стонущий рот.
— Мы летим в пропасть, — задохнувшись, прошептала она и почувствовала, что
ее покинули на полпути. Но, будто передумав, он стал медленно, казалось, нехотя возвращаться - и вдруг ворвался с такой яростной силой, что невольный крик вылетел из ее груди, распахнутые глаза с широкими черными зрачками закрылись и припухшие, покрасневшие веки задрожали, будто провожая внутри себя горящие окна убегающих вагонов скорого поезда.
Вобрав её дыхание, он превратился в отбойный молоток и, не останавливаясь, высекал
из ее тела судорожные спазмы, похожие на разрывающиеся в мозгу салюты.
И откуда-то из сладостного омута ей слышалось: «Люблю, люблю. Люблю»…
— Я умираю... — задыхалась Лика.….
Она не знала, сколько прошло времени, когда он остановился.
Выбираясь из его железных рук, она почувствовала себя такой, какой прежде не была. С уголка прозрачно-зелёного глаза на висок скатилась теплая слезинка,.
— Спасибо, прошептала она.
— За что, любимая?. _
— За это.
Щелкнул кремень зажигалки, перед газами затрепетало пламя. Он откусил кончик пахучей сигары из раскрытой коробки гостеприимного главы Марий Эл и, закурив, выпустил немного сладковатого дыма, протянул ей.
— Я не умею сигары...
Леонид Андреевич сделал затяжку, захватил ее губы, приоткрыл их, коснулся
нёба и с поцелуем наполнил ее рот ароматным дымом.
— Просто подержи и выпусти!
Терпкий запах защекотал ноздри. Лика почувствовала головокружение:
— КрУ-жи-тся, крУ-жи-тся, крУ-жи-тся го-ло-ва — по слогам пропела она.
Он вспомнил свои же сентенции: « От плохого любовника голова болит, от хорошего кружится» - и, перевернувшись, накрыл ее собой, придерживая своей вес на локтях и трогая лицо, губы, грудь, живот поцелуями, произносил три заветных слова:
— Люблю, куплю, поедем!!!
Она боялась спугнуть ту умиротворенную полноту, которая обволакивала её.
— Ведь на свете не бывает лучше…
— Да, не бывает! — кивнул он. - Но бывает хорошо по-другому.
— Я никогда не буду для тебя пустой!
— Не будешь!
— Я никогда не изменю тебе!
— Я знаю.
— Откуда ты знаешь?
Он перестал удерживать себя на локтях, и она почувствовала, как томительная тяжесть придавила ее и набросилась с неумолимой беспощадностью, с той неизбежностью, от которой никуда не деться.
С гулкими ударами сердца движения его нарастали...
Внезапно ударил дождь и забарабанил по стеклу.
«Дождь - это благословение», — мелькнула мысль, и где-то в глубине ушной раковины до неё доносилось уплывающее со щемящей хрипотцой эхо его шепота:
— Люблю, люблю, люблю…
Расслабившись в блаженном беспамятстве, она покорилась безумному натиску, принимая любые его формы.
Снова налетали волны, разрывались салюты, и мышцы сокращались с такой долгой, неуёмной силой, что она не могла ни удержать себя, ни притвориться, ни перестать.
Полностью утратив контроль над собой, она почувствовала всем своим глубинным
инстинктом, что значит отдаться и принадлежать.
За окном пробилась алая полоска рассвета.
Отдышавшись, он тихо целовал ее мягкие волосы, теплые ладони и знал: в эту ночь он не просто сделал ее женщиной, он сделал ее своей женщиной, отдав ей те силы, которые прежде удерживал, не отдавая никому.
В этот момент она осознала свою неизбежную принадлежность ему.
- Не оставляй меня! Не оставишь? От одной мысли трудно дышать.
- Я не могу обходиться без женщины, - спокойно сказал Леонид Андреевич, - а кроме тебя для меня в этом мире больше не существует ни одной.
— Как долго? — затаив дыхание, спросила Лика.
— Всю жизнь... — медленно засыпая, ответил он.
Дождь утихал. Она осторожно положила голову ему на плечо и прислушалась к медленно скатывающимся по стеклу каплям, боясь спугнуть зыбкое, невыразимое, осязаемое счастье.
Ей казалось, что не бывает лучше мгновений, когда, растворяясь друг в друге, теряешь одиночество, обретая единое целое.
И никаким иным путем этого не познать. Есть только один путь — любовь...
Любовь по имени «Одухотворенный инстинкт».
.
__________Доброго утра, дня, вечера и ночи Вам, Санто!
И, самое главное, доброго здоровья, неиссякаемого вдохновения
в работе над книгой и вообще в жизни.
Я прочитываю главы, которые Вы прислали У меня что-то с компьютером случилось: «Your Word crashed», требует переустановки программного обеспечения...
Но это всё мелочи жизни. Теперь о деле, то есть о книге.
Хотя новый вариант еще не завершен, идет работа, но уже чувствуется мощь и фундаментальность, глубина и объемность, многослойность.
Появились ответвления от основной сюжетной линии, как это бывает в романах:
линия Нестора, линия Нуши и др.
Да и количество персонажей выросло.
Это похоже на выращивание кристаллов в насыщенном соляном растворе.
Сейчас «раствор» Вашего романа настолько насыщен, что «кристаллизация» идет с невероятной мощью.
Всё новые кристаллики, иголочки нарастают на стержне сюжетной канвы…
Сам язык книги стал богатым, образным и поэтически насыщенным.
Много метафор, а это, по словам Пастернака, «стенография большой личности, скоропись ее духа».
Перечислять их не буду, иначе половину романа пришлось бы сюда выписать…
В общем, это язык поэта!
Первый вариант скорее был повестью: там прослеживалась одна сюжетная линия. Доктор, Лика, маркеловский город Йошкар-Ола и дворец «дожа» с картинами Боттичелли как антураж, а потом внезапная необъяснимая смерть главного героя.
Конец.
Осталась только синяя тетрадь с мощнейшими по энергетике талантливыми стихами… Всё просто и схематично в первом варианте.
А во втором появляется такая философская глубина!
И в отцовских наставлениях Алёше (по сути, готовая лекция для старшеклассников о сущности целомудрия),
и в рассуждениях о явлении «партийной организации и партийной литературы» в методах преподавания Арнольда Павловича Аптекаряя,
о котором с таким юмором и так живо рассказано!
А ещё булгаковская интермедия… Так хорошо написано, Санто!
Такое замечательное толкование «Мастера и Маргариты» Вы вложили в уста Лики!
И о брошенных детях и их родителях… Так глубоко копнули! Прочувствованно…
А диалог с Нестором о христианстве, переворачивающий многие вещи с ног на голову (вернее, наоборот…)
В общем, если бы был жив Белинский, для которого даже простенький по сюжету «Евгений Онегин» стал «энциклопедией русской жизни», то он непременно Ваш роман окрестил бы «Википедией».
А что? Википедия – вечно живая, вечно пополняющаяся виртуальная энциклопедия.
И каждый в ней может найти что-то нужное для себя.
Как и в «Йошкином коте», Санто!
Вся мудрость и жизненный опыт, накопленный Вами, все дорогие Вам мысли, чувства, настроения Вы вкладываете в этот роман.
Он бездонен и всеобъемлющ.
В нем и портрет 20-го столетия, и лица, и маски, и личины, и многоголосие – такое полифоническое звучание, такой шикарный исторический и современный материал, научные и литературоведческие «вставки», которые в ткань книги очень органично вплетаются…
О 19-20 главах скажу отдельно.
Первоначальный вариант склонялся больше к «детективному» сюжету.
А в новом столько поэзии, такие тонкие материи истинных чувств, зарождающихся и крепнущих прямо на глазах у ошеломленного читателя!
И бабочки счастья внутри порхают, потому что вместе с героем и героиней можешь перечувствовать то, что бурлит в них в этот момент…
В общем, Санто, я уже не единожды говорю и еще раз повторю:
ваш титанический труд – это создание гения.
И дай Вам Бог его завершить и не просто представить на суд публики
(простите за это заезженное клише), а подарить благодарному человечеству!!!
Л. Ч.