Висели вещи темные рядком,
и вещи густо пахли нафталином,
«москвичкой», корвалолом, табаком,
короче, женской жизнью несчастливой.
Гладильная. Курилка. Коридор.
Свет лампы запыленной, кафель скользкий.
Подсобка, где хранится до сих пор
машинок швейных сломанное войско.
Откуда… всё, до ниток по углам,
я знаю? Дар сквозь стены видеть – свыше?
А, может, я когда-то здесь жила?
Да-да, жила…обычной серой мышью.
Обрывки ниток волокла в нору,
Боялась смеха женского и визга,
и как-то (бирюза и перламутр)
я пуговицу от пальто отгрызла.
На кой она была мне? Для мышат?
Чтоб показать им в пуговице море ?
А, может, в ней жила моя душа:
Светящаяся, легкая… но вскоре
отраву подмешали в молоко.
От блюдца пахло сытною ванилью,
«москвичкой», корвалолом, табаком.
короче всем, что женщины любили.
……………..
Вы знаете, а смерти вовсе нет,
тоннеля нет, загробной тьмы зловещей.
……………….
Вот мы заходим с мамой в ателье
(мне лет, наверно, семь…нет, даже меньше)
Все те же лица, полумгла… и мать
пока, смеясь, с приемщицей болтала
(вот тут – убрать, вот здесь – ушить, поднять )
я пуговицу со стола украла.
На кой она была мне? В ней тогда
увидела я свет – протяжный, вечный,
немыслимые страны, города,
тебя… за двадцать лет до нашей встречи.
Бесхитростно ребенка воровство
Но так мне за нее тогда влетело,
что больше никогда и ничего
чужого не брала и не хотела,
и даже не завидовала ни
столам богатым, ни богатым платьям.
как будто с той поры живет во мне
ужасное мышиное проклятье.
……..
А знаете, ведь смерти правда нет.
Тоннеля нет, загробной тьмы зловещей.
……………..
И снова захожу я в ателье.
Все те же лица, разговоры, вещи.
- Вот здесь поднять? Убавить по плечу?
Ой, что-то страз по вороту так скупо!
Я слушаю.
молчу
молчу
молчу
и пуговицу на своем пальто
кручу, кручу…
и улыбаюсь глупо.