В гордом мире роковом. 2008

Андрей Попов


 «В гордом мире роковом». Сыктывкар «Анбур», 2008
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~


1. Не хочу понимать это время



* * *

Посмотрю на снег в начале мая,
Про себя решу, что повезло:
Замерзал Овидий на Дунае,
Мне — у моря Карского тепло.

Мне хватает света и озона,
И на размышления — чернил.
Милый край не одного Назона
В вечной мерзлоте похоронил.

Майский снег на улице кружится.
Дал Господь насущный хлеб и кров.
Что мне Рим, надменная столица?!
Почитаю я молитвослов.

Не живи, душа моя, в обиде
И за лад благодари Творца,
Не ропщи на местность, как Овидий,
Всё стерпи до самого конца.



* * *

Стынет воздух. Холод небывалый
Даже для полярных январей.
Побирашки греются в подвалах, 
Обняли железо батарей.

Нет убогих на своей работе —
Ни у церкви, ни на рынке нет. 
Некому сказать: «Зачем вы пьете?!»,
Подавая несколько монет.

Небывалый холод.
Поскорее
Поспешим вернуться в теплый дом.
Некого сегодня, фарисеи,
Поучать, что надо жить трудом.


* * *
                И. Д. Шамрай

Прием процедур и таблеток,
Нелепый больничный халат…
Смиряют волненье диетой,
«Дышите ровней»,— говорят.
Твой строгий покой не нарушу.
С диагнозом я не знаком.
Но душу, бессмертную душу —
Вдруг станут лечить порошком?
И, горьких испив люминалов,
Подумаешь: сил больше нет,
Доверчиво примешь усталость,
Как добрый и здравый совет.
Тревожные слезы иссушишь,
Друзей поменяешь и быт...
Скажи — пусть не трогают душу.
Не лечат. Ничем. Пусть болит.

ВОРКУТА

В подвалах вечной мерзлоты
Без отпеваний зябнут кости
Прорабов и рабов тщеты
И жертв служения и злости…
А мы привычно ходим в гости
И дарим книги и цветы.

И сетуем за чаепитьем
На зимний стиль календаря.
Ни эпохального событья,
Ни тихого монастыря.

И говорим: «Пора в столицы» —
И сразу шумно за столом!..
Где угораздило родиться,
Там и живем.
Так и живем.

СУХАРИ

Ни грез не чаяла, ни слез,
Когда от русских стуж
В свои края ее увез
Американский муж.

Чего не жить? — Создать уют,
Порядок и покой,
Да только хлеб не продают —
Пшеничный и ржаной.

Чего не жить? — Принять уклад
И негритянский блюз.
Но хлеб — то странно сладковат,
То кисловат на вкус.

Как тошно, мамочка! И соль
Не солона совсем.
И мама шлет ей бандероль
В далекий Сан-Хосе…

Глядит на маленький пакет
И знает, что внутри —
Не сувенир, не амулет —
Простые сухари.

Их потрясти — они шуршат,
Обернутые в бязь!
И умиляется душа —
И ощущает связь

Со снежной родиной —
                и слух
Вновь услаждает свой.
И  перехватывает дух —
Как пахнет хлеб ржаной!

Чего не жить? — Учить словарь
И улиц, и сердец.
И медленно сосать сухарь,
Как в детстве леденец.

* * *

Провинция пылко нелепа,
Но русские снятся ей сны.
И ближе здесь звезды и небо,
И люди, и чувство вины.

Несет свое честное бремя
Не слышная миру строка,
И медленней тянется время,
Поэтому жизнь коротка...


ВОРКУТИНСКИЙ ПЕЙЗАЖ

Зима.
И снова зима.
Бесконечная зима.
И в душе никакой природы.
Одни идеи.


***

Что же мне выпало? Снова зима?
Вроде бы, время июня и зноя –
Северный ветер качает дома,
Воет метель и лишает покоя.

Снегом у неба полны закрома,
Время июня сегодня лихое.
Но почему снова белая тьма
Выпала мне?! Это надо герою

Или разбойнику. Мне не нужны
Резкие звуки и гордость боренья,
Предпочитаю я летние сны,

Чай на веранде с клубничным вареньем.
Что же мне снова досталась зима?
Снег от души. И печаль от ума.


* * *
                Блажен читающий и слушающие
                слова пророчества сего…
                Отк. 1,3

Город молод — то спит, то мечтает,
То поплачет, то трудится рьяно.
Нету времени — и не читает
Он пророческих слов Иоанна.

Проще жить — хорошо, да не просто,
И терпения так не хватает…
Ну и что?! Чем поможет апостол?
Почему же блажен, кто читает?

Как понять среди брани и смеха,
Увлеченному собственной силой,
Что за Всадник? Куда он проехал?
И какая Труба протрубила?

* * *

Прости меня. Прости мое ненастье,
Ворчливый дождь,
Что полюбил не душу, а согласье
И тела дрожь,

Что сердце предложил тебе и руку,
И скуку книг.
Прости меня. Мою смешную муку —
Мой черновик —

Мой вечный спор, которому досталась
Тревога дня.
Прости мою несдержанную старость.
Прости меня.

* * *

Порядок строг — и даже слишком строг.
Пишу тебе — в палату не пускают.
Как там дела?
Высок ли потолок?
Какого цвета?
Что еще — не знаю.

Осознаю — святой заботы нет.
На сердце пусто,
Побеждает разум.
Передаю печенья и конфет.
Привет.
И книгу Зощенко «Рассказы».

Еще два дня — и никаких кругов
Больничного внимания и ада.
Махнем в Москву!
На всё махнем рукой.
Всего два дня — и снова будем рядом.

И не казнись — я больше виноват.
И не кляни меня и сухость слога,
И странный проговор «больничный ад»...
Душа моя, вдруг существует ад?
Как будем жить,
Когда поверим в Бога?!

15 октября 1981


* * *

Город мой изменился —
поутих,
постарел, стал мудрее,
обманувшей свободе
перестал объясняться в любви,
и тревожно молчит,
словно предал хорошего друга,
и рассеянно смотрит, как падает снег
и темнеет декабрь.
И я тоже, как он,
не хочу понимать это время,
где без кроткой молитвы
совсем замерзает душа.


***

Они меняют русла рек,
Потом читают детективы
И думают, что человек
Похож на их тупое чтиво.

Похож на их железный век
Расчёта, пота и наживы.
А человек - осенний снег,
Что тает быстро, некрасиво.

А человек - печаль и тьма,
Гордыня, пьянка и изжога
А человек - кусок дерьма,

И потому мечтает много.
Хлебает горя от ума.
И смерти ждёт... И ищет Бога.


МЕТЕЛЬ

Метель, Марина… Небо упадет.
Путь занесет. Смятения эфира
Не разберет взыскующая лира,
Не разберет слова который год.

А город, постарев от непогод,
И сотворив и разлюбив кумира,
От холода, декабрьской мглы и мира
Уйдёт в монахи. Или всё пропьет.

А где любовь? Я думаю, что рядом —
Когда застыли зимние часы,
Когда зодиакальные Весы

Раскачивает ветер, - до разлада
Всего один порыв... А верить надо,
Марина, в приближение Весны.

* * *

Мне не понять изысканность унылых.
Когда порой сжимает сердце мгла,
Я вспомню, что жена меня любила…
Ласкала. Проклинала. И ждала.

И что мне ваша тщательная смута,
Высокомерные полутона.
Она досталась мне, а не кому-то, —
Красивая ревнивая жена.

Разымчивы, затейливы узоры
Измены и сомнений кружева.
Я — проще, я — провинциал, который
Предпочитает ясные слова.

Предпочитает вздорный нрав зырянки,
Что не читает никаких стихов.
И потому я не умру от пьянки
И не поверю в роковой исход.

И не пойму, как это — жизнь постыла?!
Бесцветна ваша сложность ремесла…
Красивая жена меня любила.
Ласкала. Проклинала. И ждала.

* * *

Неряшливый город лишь тем знаменит,
Что жил здесь и умер российский пиит,
Обычный опальный российский пиит,
Беспечный, как сон, и нетрезвый на вид,
О нем справедливая власть промолчит,
Поэтому он до сих пор не забыт.

ВОРКУТА

Серый город,
которому имя — тюрьма,
стал для меня Вселенной. 

***
Ограбили мою квартиру.
Не жаль украденных вещей,
Но для чего забрали лиру —
Печаль и свет души моей…

Не принесет она удачи,
Не украшают ей уют,
И не играет вальс собачий,
В ломбардах лиру не берут.

И девы, ветреной и юной,
С ней не увлечь — напрасный труд.
Порвут натянутые струны,
Посадят сердце и запьют.

И никакого наслажденья
Незабываемых минут —
Одни туманы и сомненья,
И сон тяжелый, словно суд.

Так где же ныне в дебрях мира
Среди громад и мелочей
Молчит похищенная лира —
Печаль и свет души моей…


ПРОЩАНИЕ С ВОРКУТОЙ

Я отсюда уеду.
И город поймет мой отъезд.
И простит.
И забудет.
До обидного быстро забудет.
Я отсюда уеду.
Останется чувство вины.
Навсегда здесь останется,
Будет бродить,
Как собака бездомная…
Глядя в метельную явь,
Заскулит даже тихо
О краткой и суетной жизни —
Это я не успел,
Это я не сумел,
Это я промолчал.


ВОРКУТА-ВОКЗАЛ

Вот город мой — снегов и вьюг заложник,
А может, это я заложник в нем.
Вот в нем ГУЛАГА основоположник
Молчит в гранитных думах о былом.

А вот и я — заложник, но художник,
В порыве вдохновения шальном
Колеблющий свой разум и треножник,
Устои сердца и родимый дом.

Вот жизнь моя, которой жизни мало,
А также мало света и тепла,
Которую хочу начать сначала.

И вот билет — пора идти к вокзалу!
Пойдем, душа, ты ныне перестала
Душою быть Медвежьего угла.


СЫН ДЕСНИЦЫ

Любил и пил, и день-деньской
Лепил юродиков из глины,
Но выгнали из мастерской
За изваянья и картины.

Как разговаривать с тоской,
Как объяснять ее причины?
Он стал легендой городской
До предсказуемой кончины.

Он был при жизни знаменит
Тем, что бывает только пьяным.
Он понимал, что предстоит

Замерзнуть в городе туманов —
И душу грел… Подвел загул —
Укрылся снегом и уснул.



***
У колючего снега тепла не проси,
наступает зима на зырянской Руси.

Наступает декабрь, приготовься, душа,
говорить о любви, мраком плотным дыша. 

И принять приготовься студеные дни,
и кто знает, пройдут ли когда-то они.

И кто знает, к чему эта скучная тьма –
на зырянской Руси наступает зима.

Приготовься, душа, – ночи станут длинней,
жизнь короче, каким её сном ни согрей. 

***

В автобусе так тихо!
Пассажиры
Не спорят, не толкают, не ворчат.
Глядят в окно.
И созерцанье мира
Настраивает их на мирный лад.

Дарована им тихая минута,
Дарована,
Когда все невпопад.
Но мерное движение маршрута
Вдруг приглашает, как Вергилий, в ад –

Ведет вдруг в бездны тягостных вопросов:
Как быть?
Как жить?
Как верить в белый свет?
И пассажир вздыхает, как философ.
Ответственный.
Да лишь ответов нет.

2003


* * *

Как мало неба! Ревность и фортуна,
Порыв и рок,
И снова в душах дикий лик Перуна.
А где же Бог?

Как мало неба! Стонут атмосферы,
Душа ревет,
Не находя Творца любви и веры,
Земли и вод.

С кем говорить? Ни сна, ни диалога.
Зима, погост.
Как мало неба! Темная дорога —
Не видно звезд… 


* * *

Мне тяжелы с людьми порою встречи.
Их бойкий вздор невыносим уму.
Закрою дом и душу. Не отвечу.
Как хорошо быть только одному!
Переживу уныния и стужи,
И времени необратимый ход.
Никто не возмутит. Никто не нужен.
Но горько, что никто и не придет.

* * *

Живет душа моя на войне,
Военный твердит мотив.
А люди думают, я вполне
Терпим и миролюбив,

И будто любому привету рад,
И пьяных драк не люблю.
А я хочу купить автомат,
И кажется, что куплю.

На тихом складе среди корыт,
Кастрюль последних систем
Предложат мины и динамит,
И новенький АКМ.

Держу в руке я желанный ствол,
Душа живет на войне,
И сознаю вдруг, что зря пришел,
Что мне не сойтись в цене.

В комплекте штык. Удобен приклад.
И цвет спокоен и мил.
Но я, прости меня, тихий склад,
Денег не накопил.

И вижу — нервы напряжены,
И чувствую жесткий тон,
Можно легко схлопотать войны
Со всех четырех сторон.

Неосторожно среди корыт,
Кастрюль последних систем
Не взять ни мины, ни динамит,
Ни новенький АКМ.

На тихом складе не верят в долг,
Здесь платят и головой.
Зачем мне снился гвардейский полк
И снился неравный бой?

Зачем я слушаю черный мат,
Горячих юношей злю?
Зачем хотел купить автомат?!
И кажется, что — куплю.

АЛКАШ

Открой, братишка, ты бы мне помог.
Холодный ветер. Да и климат влажный.
Открой свой бронированный ларек,
Я умираю над ручьем от жажды.

Каким ручьем? Так говорил Вийон.
Французский бомж. Похмельная цитата.
А, может, не ручей, а Тихий Дон? —
Где русский брат не пожалеет брата.

Один торгует пивом и вином,
Другой от них с утра невзвидит света,
От жажды умирая над ручьем,
По версии французского поэта..

Я говорю, конечно, невпопад,
Стараюсь быть своим. Родным. Любезным.
А денег нет —
Но разве ты не брат?!
Ты понимаешь русские болезни.

Как получилось, не возьму и в толк,
Как вышло, что в постыдной круговерти
Я должен всем?!
И не отдать мне долг.
Не расплатиться и до самой смерти.

Ты помоги.
Без шуток. Без обид.
Все помогают — как прожить иначе?
Во мне душа бессмертная болит.
Бессмертная! А это что-то значит.

И боль ее переполняет плоть
Мучительной и безутешной скорбью.
Прости меня…
Прости меня, Господь!
Я оскорблял Твой образ и подобье.

Сам выбирал дороги и пути,
И те мечты, что никогда не сбылись.
И я Тебя молю, долги прости
Тем, кто долги простил —
Воздай за милость.

Прости и скупость.
Ты всё можешь, Бог.
Душа горит — и значит, виновата.
Прости нам бронированный ларек,
Где русский брат не пожалеет брата.

***

Здорово, Леха! Виноват,
Что не писал тебе лет двести,
Прости меня, мой младший брат,
Скупы мои слова и вести.

Скупы дела. Да что дела?!
Идут привычно и негромко.
О чем писать, что жизнь прошла,
И ничего не вышло толком?

О чем писать? Что суета
Заносит душу, словно вьюга,
Что мир спасает красота.
Но не меня. И не округу.

А времени колесный скрип 
Итожит что-то да итожит,
Но я от скрипа не погиб,
И ты, надеюсь, брат мой, тоже.

Как все стремительно прошло!
Но я не чувствую заката,
И на душе сейчас светло, 
Что буду я услышан братом.

* * *

Маленький город — большой огород.
Заспанный бродит какой-то народ.

Не во что верить. И не на что жить.
Как надоело от водки тужить!

Дела великого не предстоит.
Город зевает. А небо молчит.

Снова свою вспоминаю вину:
Душу спасали —
Проспали страну.

* * *

Поможет ночь, поможет непогода,
Укутаюсь в безумную пургу
И, обманув охрану, на свободу,
Желанную свободу, убегу.

Я ждал ее томительные годы,
Передо мной она в большом долгу.
Но щупальце прожектора находит,
Мои пути находит на снегу.

И что ему стихи?! Читает номер.
Собаки лают. Щелкает затвор.
И больше никакой надежды, кроме 
Стремительного бега на простор…

Охранник, деловитый и спокойный,
Не пожалеет на меня обоймы.

ИНОК

Монах по городу идет,
Нас, суматошных, замечает,
Как наши души круг забот,
Пустых и гордых, помрачает.

Мы поглядим на странный вид:
Скуфья и старенькая ряса,
На женщин, вроде, не глядит,
Совсем не ест, наверно, мяса.

Идет  усердный нелюдим,
Творит молитву непрестанно,
Когда мы снова говорим
Замысловато и пространно.

Он город никогда суду
Невольному не подвергает,
Что все спасутся, полагает,
И лишь ему гореть в аду.

ВОРКУТА

Я в городе мёртвом живу,
В обычном живу городишке,
Где может у школы «траву»       
Курить малолетний мальчишка,

Где часто вселенский размах
Кончается бабой и водкой
И прячется солнце в глазах
Бомжа, что страдает чахоткой.

Где с каждым гуляньем скучней
Похмелье лечить и простуду.
Где нет сорок лет лагерей,
Но – странное! – чувство, что будут,

Где воля тщедушной братвы
Слезам, как столица, не верит.
Где люди скорее мертвы,
Чем живы. Но люди, не звери!

Свидетель кромешного дня,
Сержусь на суровые стужи –         
Природа изводит меня,
Из города гонит меня.
Но больше нигде я не нужен.

Нигде не приклонишь главу,
Хоть русская даль неоглядна…
Я в городе мёртвом живу.   
А как?
Да не умер. И ладно.

2005

* * *

Провинция искренно губит —
Порядок такой,
Местный быт.
Зато не продаст.
И не купит.
Скептически лишь поглядит.

Посмотрит:
В просторе великом
Года исчезают,
И труд,
Столичные гномики с шиком
Народные песни поют…

Забавно, легко, пошловато.
И пусть — отвернись и молчи.
Какая шестая палата?!
Откуда возьмутся врачи?

Провинция медленно губит,
Смиряет душевный подъём,
Короткие улицы любит,
А всё остальное потом.

Пора бы светло удивиться,
Забыв про суды и гроши,
Забыв, что в районной больнице
Лекарств не найдешь для души,

Но мыслим ревниво и хмуро,
Сбиваясь привычно на штамп:
Столица — холеная дура,
Капризная женщина-вамп,

Красивая сытая сука,
Предавшая русскую честь…
Ах, провинциальная мука!
И провинциальная спесь.

Опять выдает интонация,
Опять с раздраженьем любовь,
Провинция, как радиация,
Меняет невидимо кровь.

И все-таки это планета —
Родная моя сторона.
Живи себе анахоретом,
А если однажды хана,

Она — та, что судит и губит, —
Находит от сердца слова.
И любит,
Выходит, что любит,
Раз плачет навзрыд, как вдова.

ВЧЕРАШНЕЕ ВИНО

Человек, добывающий уголь,
Возвратится усталый домой,
И его трёхэтажная ругань
Растревожит вдруг общий покой.

За какие, соседи, почёты
Вы не знаете шахтного дна?!
И не знаете чёрной работы…
И не пьёте со мною вина?!

И нарвётся на пьяную драку,
Разрешая глобальный вопрос.
А, проснувшись, потреплет собаку,
Поцелует в доверчивый нос.

Извини за сплошное расстройство,
Засветили ребята под глаз,
Со словами душевного свойства
Переборы бывают подчас.

Извини, получилось подраться,
На крутой разговор повело.
Вновь на смену пора собираться.
И собака вздохнёт тяжело.

И собака поймёт его ругань
И вчерашнее в сердце вино…
Изнурительна эта заслуга,
Что дарует нам чёрное дно.

* * *

Родимый город, как мне надоели
Твои кварталы и твои углы,
Твои неутомимые метели
И черный воздух заполярной мглы.

И ты меня не любишь, но прославишь,
Я знаю, что на северном ветру
Однажды ты мне памятник поставишь,
Когда я от красот твоих умру.

Сочтёшь, что будет юношам полезно
И моего лица узнать черты,
Мой дар отметишь... Как это любезно!
Жаль, не от сердца,
Так... от суеты.


* * *

Глубинка жалеет бомжей,
Здесь их алкогольные мощи
Не станут искать мавзолей,
Не выйдут на Красную площадь,

Не смогут заплакать в Кремле
От острой похмельной обиды,
А просто лежат на земле,
Не портя державные виды.

Дают им в ладони рубли,
Одежду дают им и хлеба
От провинциальной любви
И провинциального неба,

Не шейхи дают, не раджи,
Не гости из гордой столицы, 
А люди почти как бомжи,
Самим от любви бы не спиться.

***

Друзья мне пишут: снится Воркута —
И улицы знакомые, и люди.
И будет время, как-нибудь они
Заедут, если только время будет. 

Читаю письма. Думаю о снах -
В них Воркута мне никогда не снится.
Хотя со мною рядом, как жена,
Зубная щетка, чаша и цевница.

Как я ни жил, о чем ни сожалел,
Какую бы ни выбирал дорогу,
Но мне не снится город Воркута…
И слава Богу.

Как может сниться мой убогий край?!
Где снег да пыль,
Да пыль со снегом снова.
Неужто в ваших светлых городах,
Друзья мои,
Порою так хреново?

ГЕНЕРАЛЫ ВОКЗАЛА

Не вышло из нас генералов,
Уже мы седые с тобой.
Бутылку допили – и мало,
Да разве и хватит одной.

Не вышло ни гуру, ни гадов,
А время уходит в трубу.
Допили бутылку – и надо
Менять, не колеблясь, судьбу.

К чему мы ведём пересуды,
Усиливаем голоса?!
Не двинуть ли нам в Робин Гуды –
Давай подадимся в леса.

А то не дают отморозки
Житья, запугали народ.
Пусть ты – Кудеяр, я – Дубровский,
Согласен и наоборот.

Вставай – и пойдём в партизаны,
Пора воплощать свои сны,
Излечим душевные раны
И язвы огромной страны.

Тупеет без дела философ,
Ржавеет без дела топор,
Пора защитить негритосов
И светлый российский простор.

И сложат менты и шерифы,
Простой и признательный люд
О наших делах апокрифы,
Баллады и саги споют.

Мы жили вчера никудышно,
Найдём по душе ремесло.
Из нас генералов не вышло,
Хоть в чём-то ещё повезло...

Уснём в мерном гуле вокзала,
За столиком в скучной пивной.
Бутылку допили – и мало,
Да разве и хватит одной.

ОДНАЖДЫ УЕХАТЬ

Мой город убог, но любим без корысти,
Хотя и живут в Воркуте, чтоб уехать -
Однажды уехать! -
От ночи полярной, метели докучной,
На юг – собирать в огороде клубнику
И внуков своих угощать,
Пусть лишь внука,
Пускай одного и капризного очень…
Однажды уехать!
Но все что-то держит –
Совсем не нужда и не блажь,
А привычка,
Надежда – успею. 
Зачем торопиться?
Не время еще паковать чемоданы.
Однажды уехать!
Да некогда только.
Порою до смерти – до гости незваной.
И тихо лежит патриот Заполярья
В гробу, что отправят в багажном вагоне
К желанному югу,
Где нету промерзшей
Навеки земли –
И копать будет легче
Могильную яму –
И можно послушать,
Как птицы ликуют, весну принимая.
Как птицы поют! Ах, небесные звуки!
Однажды уехать…
1999


* * *
                Денису Зенцову

                Название поселка Хальмер-Ю,
                что находился рядом с г. Воркута, 
                переводится с ненецкого, как «долина смерти»,
                «река мертвых».

Совсем не беда, поверьте,
Привыкли, что отчий дом
Зовется долиной смерти.
Мы в этой долине живем.

Глядим на снега и смерчи,
На мрачный простор кругом.
Зовется долиной смерти,
Мы в этой долине живем.

Когда нас от зим знобило,
И небо с угрюмой силой
По тундре волок циклон,

Случалось гадать уныло —
Куда же с родины милой
Нас перевезет Харон?

ОДНОКЛАССНИКИ

Припомню вновь приветливые лица
Весёлых одноклассников моих…
Один в психиатрической больнице
Пытается понять свободный стих.

Чтоб не тревожить строгих санитаров,
Бубнит верлибры веку и стене
И верует, что обладает даром
Скрывать созвучья в уходящем дне.

Второй в тюрьме, глядит через решётки
На Божий мир любви, измен и слёз,
Где умирает от палёной водки
О русском сердце вспыльчивый вопрос,

И привыкает к паханам и нарам,
Ко снам туберкулёзной духоты,
И верует, что обладает даром
Плевать на всё с тюремной высоты.

Другой на подоконник встал –
Влюбиться
Хотел в родную спящую страну.
И сделал шаг навстречу вольным птицам
В растерянную высь и глубину.               

Упал на тротуар, но от удара
Никто не вздрогнул в хмуром городке…
А веровал, что обладает даром
Перекурить печаль на сквозняке.

Четвёртый сгинул в кишлаках Афгана:
Восточный муж, имеющий трёх жён,
Внимательный читатель сур Корана,
Ему отрезал голову ножом.

Росла чинара, блеяла отара,
Его «калаш» сгодился на калым…
А веровал, что обладает даром
Домой вернуться к матери живым.

А пятый – дьякон, учит мир молиться
И сильно пьёт за ближних и родных,
Припомнив вновь приветливые лица
Весёлых одноклассников моих.

И выпью я, раз не звучит кифара,
И нет в душе спокойного угла,
И кажется, что всё проходит даром –
Напрасны наши думы и дела.

Мы исчезаем… Остаётся смута.
Её бы словом дружеским унять.
Но, встретившись случайно, почему-то
Стараемся друг друга не узнать.


ВОРКУТА
(сонет)

Городу, что на краю планеты
Стынет в ожидании весны,
Не нужны хорошие поэты,
И стихи о небе не нужны.

Уезжаю — звезды и приметы
Скорым расставаньем смущены —
Чтоб не видеть и не знать воспетой, 
Самой близкой сердцу стороны.

Городу, где в лагерных бараках
Душегуб, служака и пророк,
Умирали от тоски и мрака,

Где родился в Богом данный срок,
И знаком был с каждою собакой, — 
Пригодиться все-таки не смог.

СТАРЫЙ ВОИН

Молодежь решила быть в сторонке,
Лечит грыжу, прыщики и сплин.
Кто — в ларьке, кто — на бензоколонке.
Старый воин во поле один.

У него не конь, а просто кляча.
У него не меч, а ржавый дрын.
Кто-то плачет, кто-то деньги прячет.
Старый воин во поле один.

Никакого боевого поля
Знать не хочет просвещенный сын, —
Это придурь, прихоть алкоголя.
Старый воин во поле один.

И у всех — ответ и оправданье.
Столько убедительных причин!
Старый воин рядового званья
Умирает во поле один.
1998


2. Увижу сумерки заката

* * *

Душа опять глядит в одну беду —
В одну страну,
Что не желает жизни.
Горим в бреду,
Потом сгорим в аду
За странную любовь к своей отчизне.
 
Что за любовь
До скрежета зубов
К немым камням последних городов?!

Где узкий путь?
Идем по бездорожью
Большой войны…
И только Свой покров
Нам подает в защиту Матерь Божья.

* * *

Обратятся империи в пыль,
И валы океанские — в сушу.
Но Господь сохранит Израиль,
Русь Святую — смиренную душу.

Прахом дума земная пойдет,
И надежда, и слава земная,
И от гнева устанет народ,
Знаков неба не распознавая.

И сгорит гордый мир, как ковыль, —
До последнего дома разрушен…
Но Господь сохранит Израиль,
Русь Святую — смиренную душу.


* * *

Верую!
Но вновь далек от Бога,
Далека спасительная суть.
И лежит передо мной дорога,
Зимняя дорога —
Русский путь.

И по ней вести стихотворенья —
Уводить, быть может, в никуда?
Нет, восходим к небу.
Ночь сомненья
Освящает русская звезда.

Непогодит.
Бесы суесловья
Увлекают в бездны времена.
Господи!
Дай русскою любовью
Рассчитаться мне за всё —
Сполна.


ОТЪЕЗД ИЗ РОССИИ

От недостойного труда,
Душевных смут и ран
Ты уезжаешь навсегда —
И собран чемодан.

Шумит российский алкоголь,
Зато с похмелья — в храм.
Такую вздорную юдоль
Ты оставляешь нам.

Всё это нам — и сон равнин,
И вой шальной пурги,
Полузабытый сельский тын,
Дороги, дураки,

Хандра и грязь, и вечный шиш...
Езжай - и не тужи!
А ностальгию, говоришь,
Придумали бомжи…

1991

* * *

Увы, страницы летописных книг
Не сохранили память о моих
Живучих предках. Но от них в наследье
Достались мне терпенье и усердье.
И в день мой смотрит молчаливый лик
Из дальнего забытого столетья,
И сознает душа свое бессмертье,
Пускай всего лишь на короткий миг.


ВОЙНА

Слепой войну не увидит,
Слагая судьбу из звуков.
Глухой войну не услышит,
Вникая в молчание книг.

Пойдем, расскажем слепому –
Ты чувствуешь каждый шорох,
Прислушайся, как играет
Тревогу последний трубач.

Пойдем, покажем глухому –
Война у самого сердца,
Взгляни на тихое небо
В густом орудийном дыму.

Господь не спросит с глухого,
И со слепого не спросит.
Как мы ответим, что были
С тобою глухи и слепы?!

* * *

Тревожно и трепетно ропщем
На темный безвременный час —
А водки-то выпили больше,
Чем сердце болело у нас.


* * *

Страна больше не умирает.
Ее просто нет. Умерла.
И западный ветер качает
Пасхальные колокола.

И все разговоры о жизни,
Чтоб смерть не казалась страшна.
Так  было когда-то на тризне
В языческие времена. 

* * *
 
Шумный рынок — фрукты и одежда,
Запах кожи и шашлычный дым.
Про какие русские надежды, —
Что не сбылись, — снова говорим?!

Завершились пьянка и халява,
Время браться за серьезный труд:
За прилавок встала вся держава,
И отцы, и дети продают.

Спрос и выбор, упаковок глянец,
Распродажи, скидки и расчет…
Вечером придет азербайджанец
Выручку у рынка соберет.   

ПОКОЛЕНИЕ ЗВЕРЯ

Пора собирать камни,
Надежные камни тротила,
Туманы последней надежды
Можно еще вдохнуть.
Век совмещает понятия
Гения и дебила.
И поколение Зверя
Ревниво выходит в путь.

Пора собирать силы,
А не криминальные вести,
Измена желает чести –
Пусть захлебнется войной.
Для поколения Зверя
Чувства растерянной песни,
Что написал Обломов, -
Это «полный отстой».

Пора врачевать и строить,
И ненавидеть баранов,
В стылом хлеву свободы
Жующих свою трын-траву.
У поколения Зверя
Обломовских нет диванов
И снов наших нет,
Которыми грезили наяву.

Пора собирать камни,
Надгробные камни расплаты –
Пространство проявит волю
К расслабленным временам.
Но мы, унылые лирики,
Молимся, чтоб волчата
Затеплили с нами свечи,
Пришли покаянно в храм.

А поколение Зверя
Рычит нам:
- Вы что ослепли?!
Кругом одни фарисеи,
И только делают вид,
Что могут любить и верить,
И толку-то больше в пепле –
В пепле великой Родины,
Что в юных сердцах стучит.

И толку- то больше в камне,
В привычном камне тротила.
Камень – не лепет присяжных,
И суд совершит всерьез.
А мы говорим: - Не судите!
И убеждаем: - Сила –
Это еще не правда,
Всего лишь настырный вопрос…

Пора вставать на молитву,
Но снова влекут туманы
Последней надежды
Сердце,
Мирное сердце мое.
И поколение Зверя
Великие строит планы.

Как многое нам яснее! –
Многое,
Но не все.

А им надо все.

И порой ловишь себя на мысли:
Пусть они придут –
И возьмут все.

* * *

Кроткая моя Отчизна,
По твоим святым пределам
Неустанно бродит призрак,
Одержимой мысли демон.

Нет, не ищет он приюта,
А твоё терзает тело,
Побуждая души к смутам,
К самым черным переделам.

Потому война и тризна —
Признак нового эдема.   
И земле не предан призрак,
И отвергнут небом демон. 

Для земли он — вихрь, стихия,
А для неба — наважденье…
Упокой его, Россия.
Успокой его, забвенье.

* * *

Как грустно плачет над рекой ветла,
Что жизнь течет в каком-то Вавилоне,
Что в лик Спасителя вонзается стрела,
Что снова кровь сочится по иконе,

Что снова плен. Ржут за Сулой комони.
Горят костры — незваным несть числа.
И память выжигается дотла.
Куражится чужанин: «На  гармони

Сыграй, Иван, хочу народных сцен!» —
Но как избыть державный ропот рода?! —
Дочь Вавилона! Капище разброда,

Измены, разрушения! Блажен,
Кто с чистым сердцем чистыми руками
Твоих младенцев разобьет о камень.

* * *

Вам пора собираться — опять за картонной стеной
Что-то грозно мычат и ругаются грязно спросонок,
Вам пора уезжать — пахнет долгой войной и пивной,
Умирает страна, и безудержно плачет ребенок.

Сколько можно терпеть, что зима остается зимой,
Сколько можно страдать  от общественных головоломок,
А от пьяной обиды вдруг выхватит нож наборной
И ударит под сердце какой-нибудь местный подонок.

Как легко говорить, что родились  в проклятой стране,
Как легко повторять о ее неизбывной вине —
Так легко будет вам уезжать. Я о вас помолюсь.

Да улягутся страсти, попутные дуют ветра,
И судьба обретает простые заботы. Пора!..
Или вы, или Русь.

ИЗ МУРОМА

Не верь шишигам и халдейским книгам.
Будь на заутрене. И торопи отъезд.
И путь прямой лежит через Чернигов.
И мимо славный Леванидов крест.
Во стольный град, что под хазарским игом,
Что обложили данью. А окрест —
Разбойный свист. Ни милостей, ни выгод.
Но Бог не выдаст, а свинья не съест.
От свиста травы никнут и дубравы —
Прочь осыпаются лазоревы цветы.
И чёрной силушки стоят на переправах
Сторожевые зоркие посты.
В раздорах и усобицах держава —
Без драки не проедешь и версты.


* * *
                Н. Кузьмину

От русской Непрядвы остался ручей
И ропот стиха или бреда.
По этому поводу водки не пей,
В незваных гостях не обедай,
Заслуженных гениев не матери,
Мы сами свое заслужили,
Ревнивой стилистики пономари
В нетрезвой лирической силе.
Мы всех обличили до самого дна
Беспечной души и стакана.
И нету Непрядвы — неправда одна
В народных мечтах и туманах.
От русской победы остался музей,
Словарь и привычки пехоты.
По этому поводу водки не пей
До патриотической рвоты.
В незваных гостях не растрачивай дни
И светлую душу поэта.

И русскую Родину не хорони,
Пока есть стихи и ракеты.

* * *

Кто-то тайно приказы изрек,
Кто-то свел в напряжении скулы,
Чья-то мысль, словно пуля, мелькнула —
И я выбран, как верный залог.

Эй, поэт, затаись между строк
И смотри в автоматное дуло! —
Гаркнет резко исчадье аула,
Палец свой положив на курок..

Я — заложник столетней беды,
Мне в лицо она весело дышит…
Праздный мир с одобреньем услышит,

Что меня, приложив все труды,
Обменяли на сумку с гашишем
И на остров Курильской гряды.

***

Нас легко предавать – мы доверчивы, словно киты,
наши грезы не замки воздушные строят – скиты,

чтобы в них поселить первородное чувство вины,
строят бомбоубежища, чтоб отдохнуть от войны.

Мы не ждем – невдомек,– что герой по-хазарски лукав,
аккуратный трибун, адвокат человеческих прав.

Странный колокол, Герцен – пугать европейских ворон,
низводить бородинское небо и веру, и трон.

Из подвальной бойницы ударить и в честь, и в беду,
в прописную присягу в кромешном чеченском году,

в нашу юную, светлую, присную, русскую рать.
Нас легко предавать – до смешного легко предавать.


***

Что нам остается? Да просто жить, 
А если пригнет нужда —
Молиться
И Бога благодарить   
За хлеб насущный —
Что  в поле есть сныть,   
Крапива и лебеда,
Что  есть еще один день
Возлюбить. 
Что  в небе светла звезда.

А им,
Нашедшим свой случай предать,
Невзвидевшим белый свет,
Что им остается? —
Пересчитать
Тяжелых тридцать монет.

Пересчитать
Впопыхах барыши,
Вдохнуть эпохи бензол,
Вернуться и крикнуть: — Я согрешил!—
Швырнуть на храмовый пол

Монеты…
И слушать их скучный звон,
Предчувствуя вечность мук.
Что им остается?
Скорее, вон —
Петля, осиновый сук...

1995

* * *

В Отечестве нашем любезном
Дела словно сажа бела —
Сойдет по указам железным
На дол неоглядная мгла,

И кто-то с досадой, но сладко
Взовет до соседних морей:
«Извека здесь нету порядка!
Придите и правьте скорей!»

Надвинутся грозные мраки,
Прольются густые дожди —
Из них себе черные фраки
Сошьют волевые вожди.

И скажут спокойно и кратко:
«Поищем простые пути,
Извека здесь нету порядка,
Придется его навести».

Должно быть светлее, не так ли?
Раздуем побольше костер —
Зажгутся халдейские пакли,
Затянется гарью простор.

И кто-то ругнется украдкой,
Украдкой — до дальних морей:
«Извека здесь нету порядка...
Придите и правьте скорей!»

Поправьте законы и прясла,
Дороги, а лучше народ,
Которому вечно неясно —
Никак ничего не поймет.

И мне непонятно — загадка —
Зачем до британских морей
Шуметь: «Нет извека порядка!
Придите и правьте скорей!»

Неужто без этих болезных
Призывов к варяжским князьям
В Отечестве нашем любезном
На хлеб заработать нельзя?

МОЛИТВА РУССКИХ

                О. Михайлову
1.

Наполеон в подзорную трубу
рассматривал российские холмы
и поле генерального сраженья,
рассчитывал маневры и атаки
и в стане неприятельском заметил
движенье непонятное.
                Как странно!
Великое собранье московитов!
Зачем?!
Вгляделся повнимательней:
хоругви, священники, восточная обрядность...

(Молитва за Отечество творилась
перед святой иконой чудотворной
Смоленской Богоматери).

— Нелепо!—
воскликнул император-полководец,
властитель образованной Европы.—
Нелепо уповать не на искусство
военное, не на расчет и гений,
а на каких-то идолов.
                Но завтра
я одержу еще одну победу —
над дикостью...

А русские молились.

2.

Как модны ныне чувства корсиканца! —
Привычно усмехнуться:
разве может
помочь нам пенье церкви?
Не влияет
оно своим искусным благозвучьем
на курсы акций и процент кредита.
Спасут Россию биржи и юристы,
и вклады иностранных капиталов,
а не богослужения.
И вскоре
расчет одержит полную победу
над дикостью...

Но русские молились.
И молятся светло и терпеливо.

Молитва за Отечество творится
перед святой иконой чудотворной
Смоленской Богоматери.

Аминь.


ПОД КОЛЕСАМИ

Как вы трезвы! А я, пожалуй, пьян —
И не могу я слышать, как несмело
Бубните унижающий обман,
Как будто понимаете, в чем дело.

Как будто это можно понимать?!
Не объяснить ради какой идеи
Понадобилось ноги поджимать
И вешаться на трубах батареи.

Зачем орал?! В пылу последних слов 
Зачем он угрожал небесным сферам,
Что не забыл и что идти готов
На выручку расстрелянным  Бендерам?

Орал стране? Так в ней оглохли все —
И нет ее по воле комбайнера…
Вот я пойду спокойно на шоссе,
И брошу на дорогу помидоры.

И пусть раздавят красные плоды
Тяжелые и легкие машины.
Какие брызги! Никакой беды.
Томатный сок. И радость без причины.

И в это время смерть мне не страшна,
И в это время кажется занятным,
Что нашей жизни красная цена
Такая же, как на дороге пятна…

Он  наорался… Не орите вы…
И что со мной вам, в самом деле, ясно?!
Какие цели?! Как же вы трезвы! 
И он был трезвым. Видимо, напрасно.

Напрасно он решил: - Прощай, страна!
И ты, и я уходим безвозвратно…
А нашей жизни красная цена
Такая же, как на дороге пятна.

ФЕВРАЛЬСКИЕ ДУМЫ

                «В эту самую ночь Валтасар был убит своими слугами».
                Надпись на месте убийства святого Царя-мученика Николая II.               
                (Из стихотворения  Г. Гейне «Валтасар»)

Еще февраль не до безумья пьян,
Не до горячки думских депутатов,
Еще убийца чистит свой наган —
Ему из Гейне помнится цитата.

Еще готовят толпы горожан
Призывы к безначалью на плакатах
«Кругом измена, трусость и обман»,—
Предчувствует российский император.

И молится
              о сумрачной стране,
Где веру разменяли на идеи,
Где запросто предавшие лакеи
О царской исповедуют вине:

«Прости, Господь, им злобные слова,
Прости, Господь, им гордые деянья.
Россию не оставь без покрова,
Кончины прежде — дай ей покаянье».

Еще февраль — оратор и тиран —
Не заморочил юного солдата,
В походный не ударил барабан,
И брат еще не пролил крови брата.

«Кругом измена, трусость и обман»,—
В дневник еще не пишет император,

Но знает,
Ибо холодно душе —
Как холодно и в ставке, и в столице!
И тайна беззакония уже
Свершается —
И скоро совершится.

* * *

— Какой там Бог,
Когда мне плохо?!
Печаль теснит со всех сторон,
Бормочет нервная эпоха
И варит мутный самогон.

— Довольно разводить бодягу
О строгой милости Небес… —
И допивает свою брагу,
И заряжает свой обрез.

ДИАЛЕКТИКА ОЖИДАНИЯ

В ожидании земного рая.
В ожидании свободы.
В ожидании Годо.
В ожидании конца
этого беспредела.
В ожидании России.

НЕБО РОДИНЫ

Нас небо не влекло,
Как сложная шарада,
На плечи нам легло —
Держать кому-то надо.

Держать тяжелый свод
Приходится отныне —
Как уберечься от
Заносчивой гордыни,

Что курит фимиам
Про терпеливый гений,
Про светлый труд, что хам
Подпивший не оценит.

Вдохнешь лукавой лжи,
А небо и придавит.
Спокойнее держи.
Господь нас не оставит.

* * *
                А. Пашневу

Если вдруг доживем до расстрела,
То поставят, товарищ, к стене
Нас не за стихотворное дело,
Нет, оно не в смертельной цене.

Мир уже не боится поэта,
И высокое слово певца
Он убьет, словно муху, газетой,
Пожалеет на это свинца.

Для чего сразу высшая мера?
Водка справится.
И нищета…
Но страшит его русская вера,
Наше исповеданье Христа.

В ней преграда его грандиозным
Измененьям умов и сердец.
И фанатикам религиозным
Уготован жестокий конец.

Вновь гулять романтической злобе,
Как метели, в родимом краю…
Если только Господь нас сподобит,
Пострадаем за веру свою.

А солдатикам трудолюбивым
Всё равно, кто поэт, кто бандит —
Не узреть им, как ангел счастливый
За спасенной душой прилетит.

ПЕРЕД ВЕЛИКИМ ПОВЕЧЕРИЕМ

Мы — не скифы, мы — русские, дело не в скулах, а дух
Зиждет нас православный, хранит девяностый псалом.
Нас не тьмы азиатские — несколько древних старух,
Иерей и епископ — но мы никогда не умрем.

Не умрем от судов, перестроек, свобод и сивух,
Третий Рим обращающих в скучный всемирный Содом.
Примем русское бремя, насущного хлеба укрух,
В храм войдем, осенив непокорную душу крестом.

Это время последнее. Это последний итог.
Нас не тьмы азиатские. Надо нам вместе молиться -
И откроется мужество русских и узких дорог.
И да будут светлы наши  юные старые лица.

«Разумейте, языцы,
И покоряйтеся, яко с нами Бог!»

БОГОРОДИЦА ПЛАЧЕТ

Что-то в этом году и на соль не повысили цены,
И сосед не палил по кометам за смятый укроп,
Лес горел, но не сильно, и женскую баню чечены
Штурмовать не собрались – и, к счастью, никто не утоп.

Поворчала погода, и яблоки к Спасу поспели,
Медный бунт был коротким – и всех помирил самогон.
А газеты шумели, да больше о тайнах постели,
Тайн других не осталось для наших сумбурных времён.

Обошлось без потопа и язвы, войны и дракона,
Подновили дорогу, открыли еще гастроном…
Только в церкви о чем-то замироточИла икона –
Богородица плачет, а мы Её слез не поймем.

* * *

В окне, что русский император
Державной волей прорубил,
Увижу сумерки заката
И увяданье светлых сил.

Так неужели это благо —
Безверье, скепсис и разлад?!
Зачем опять пугать ГУЛАГом?
В окне — трагичнее закат.

* * *

Напрасно подростковый вождь
В делах упрям,
В идеях пылок,
И выбрил наголо затылок —
Россию этим не вернешь.

Но, может, нищий инвалид,
Не ждущий милости от жизни,
Молитвой кроткой
И Отчизну,
И милость жизни воскресит.

* * *

Надежда живет, хоть хандрит от невзгод.
Надежда сильней год от года,
Что сердце народное Русь соберет…
Но где оно, сердце народа?

В селениях праведных — на небесах?
Так петь ему вечную память…
А мы его ищем в кержацких лесах,
В стихах и в заброшенном храме.

***

Деревня Потрава. Июль. Пять утра.
Названье деревни что надо!
Обочина жизни. Понятно, дыра.
Хотя автотрасса и рядом.

Звенит у дороги потравный ручей,
И здесь предприимчивый житель
Открыл незатейливый дом для гостей,
Где выспаться может водитель.

Всего пять утра. Но в деревне не спят.
Не в радость ни утро, ни лето.
Игральный в гостинице есть автомат.
В который кидают монеты.

И ждут, что решит «однорукий бандит»,
Мужчины похмельного вида,
Печальные старицы и инвалид,
Жена и сестра инвалида.

Кидают монеты, забыв трактора,
Овины и фермы, и гумна.
Деревня Потрава. Июль. Пять утра.
Российский Лас-Вегас безумный.

В ПРИВОКЗАЛЬНОЙ ПИВНОЙ

                Г. Спичаку

В привокзальной пивной, темным хмелем томим,
Мрачно буркнул мужик, как ругнулся:
«Кильдим!»

Непонятное слово, чудной оборот,
Но его не забыл привокзальный народ.

Не ответить уже, сколько лет, сколько зим
Прозывается эта пивная «кильдим».

В ней любые сословья изводят досуг,
В ней врачуют хандру и похмельный недуг.

И, устав от ума, набираются — в дым,
И судьбу поминают нелестно — «кильдим».

И судьбу запивают унылым пивком,
И толкуют, что делать, — идти в гастроном?

Или в колокол бить? — Как ударить в набат!
Что же делать? И кто, наконец, виноват?!

Кто же русский аорист пустил на распыл,
Что бормочем, бубним свой кильдим —
«дыр бур щил»?*

Самовитый абсурд, невеселый итог —
Морок, пьянка, свобода (!) —
кильдим да бобок…**

Безыконный барак и безвольный протест,
Басурманская кривда нас поедом ест.

В тридесятых пещерах угрюмый колдун
Насылает, как порчу, — властителей дум.

Осеняет просторы заклятьем своим —
Чернокнижным, двусложным, надежным —
кильдим.

Нет! Пока еще ведомо зренью сердец —
На нечистую силу есть меч-кладенец.

Так не медли, приди и веди, светлый князь!
В привокзальной пивной твоя рать собралась.

Но приходит не кесарь, не витязь — монах,
Юный инок — обычные четки в руках.

— Поспешите к обедне, — спокойно зовет. —
Вы же русский народ, привокзальный народ!

Отжените гордыню, уныние, блажь,
Надо Богу молиться и петь «Отче наш…»

Но смиренному иноку мы говорим:
— Да пошел ты подальше, пошел ты…
в кильдим.

Тут такие дела начинаются, брат!
Тут решают, что делать и кто виноват,

Кто за нас, а кто друг иностранных держав,
Кто захватит вокзал, кто возьмет телеграф…

Хватит демонам править великой страной! —
Гнев выходит, как пена из кружки пивной.

Гнев мешает молиться, хотя бы сказать:
Боже наш! На Россию излей благодать…

1995

-------------------------------------------

* начало известного стихотворения футуриста А. Крученых. Нарицательное обозначение бессмысленности.

** название рассказа Ф. Достоевского ("Дневник писателя" за 1873 г.), означает лепет мертвецов, нечто бессмысленное.


ЗАМЕРЗАЮЩЕЕ СЕЛО

                Е. Козлову

Батюшку сослать на острова,
Соловки-то ближе к Богу место,
Порешили ради торжества
Первомая в светлый день воскресный.

Церковь же во имя Покрова
Пресвятой Владычицы Небесной
Разобрали дружно на дрова,
Поделили всем колхозом честно.

Батюшку никто тогда не слушал:
Что творите?! — плакал он навзрыд.
Да никто не ведал, что творит.

Климат первомаями нарушен —
Не согреть никак дома и души.
Храм сожгли в печах… Село знобит.


ЗВЕЗДА РУБЦОВА


Терзаться — так высоким русским словом,
А не игрой усталого ума:
Ей ничего ни дорого, ни ново,
Горит, да в сердце остается тьма.

Когда чадит усталое безверие,
То нам нельзя принять его дела,
Нельзя забыть, что мы сыны Империи —
А не колониального угла.

И потому взойдем на холм — и снова
С него увидим и зеленый шум,
И крест церковный, и звезду Рубцова —
Звезду полей, звезду российских дум.

И силы обретем стерпеть измены
И от беды расплакаться навзрыд.
И вы постойте, братья, резать вены.
Бог не простит, Россия не простит.

Когда чадит ленивое безверие,
То кто-то должен бить в колокола
И сохранять высокий дух Империи,
А не колониального угла.

И сохранять молитвенное слово,
Державный свет, трудолюбивый ум
И храм, и волю, и звезду Рубцова –
Звезду полей, звезду российских дум.

20 ДЕКАБРЯ

Преподобне Антоние Сийский,
О предивный помощниче наш,
Жизнь уходит с просторов российских,
Остаются — печаль и пейзаж.

Вдаль — дороги, как судьбы, разбиты,
Вдоль — деревни, пусты и черны…
Помяни наши митрополиты,
Удрученный народ помяни.

Умираем в похмелье тяжелом
Среди самых великих полей.
Ты стоишь перед Божьим престолом,
Помолись своим чудным глаголом
И любовью блаженной согрей. 

* * *

И если Русь им — не жена,
А шемаханская девица,
Лишь из-за тела распря длится,
Идет гражданская война,

И если вовсе не нужна
Душа ее упрямым ратям,
Непримиримым кровным братьям, —
То наша вечная вина,

Что о любви звучит цевница,
И не сгорает купина,
Что на заброшенных гробницах

Святые ищем имена,
Что будем верить и молиться,
Читать Ивана Ильина.


* * *

Утро вошло,
Я глаза разжимаю от сна,
Освобождаюсь
От темных вечерних страстей
И не грущу,
Ибо утро — и дышит весна.
Только не стало
Великой Отчизны моей.

Чтo мне слова,
Что не выпита чаша до дна,
Споры идей
Беспокойного мира вещей?!
Дышит весна,
Я глаза разжимаю от сна.
Не о чем спорить
Не стало Отчизны моей.

Не о чем спорить
И всуе терзать имена —
Опровергать,
Кто герой, кто кумир, кто злодей.
Тает великое прошлое.
Это весна.
Утро. Мудрею.
Не стало Отчизны моей.



3. Воспоминания о плохой погоде


* * *

Пока я собирался написать о зиме,
Наступила весна.

Пока я собирался написать о тебе,
Ты ушла от меня.

Пока я собирался написать,
Что ты ушла от меня,
Наступила весна.


ОНИ…

Когда я возвращался домой,
Меня остановили двое незнакомцев,
Спросили — который час?
И сколько звезд на небе?..

Кто не натыкался
На такие неожиданные вопросы?
Потом идешь, ругаешься,
Объясняешь близким,
Что звезды не поддаются счету —
Неужели мир сошел с ума?..

А по морде ты уже получил.


* * *
 
Тяжело…
И хочется быть другим.


* * *

Иконы плачут,
бесы хохочут,
а люди спорят, кому жить хорошо.


* * *

Разобрался в умении жить,
только это уже не имеет никакого значения.
Слава Богу за все.

* * *

Повеситься
нет никакого желания.
Видимо, это и есть счастье.


* * *
                С. Журавлеву

Не рифмуются мысли,
что-то в душе изменилось.
Не стать ли японским поэтом?

* * *

Еще один нищий на помойке.
Следует ждать потрясений.
Надо копить на небесах.

* * *

Господи!
Жена моя не виновата
в моих стихах.
Она даже советовала
не писать их.


* * *

Я — не вижу будущего?!
Да каждый день,
спускаясь по лестнице
в подъезде,
вижу —
шприцы, шприцы…

* * *

Неприятно признавать,
но это оказалась не лампочка,
а звезда. 


* * *

Молодость-то прошла —
жажда денег и славы уже не томит,
но странный вопрос остался —
если каждый день
заказывают сейфы,
значит, это кому-нибудь нужно?

* * *

Русь опять напилась.
Что может быть отвратительней
пьяной бабы?
Чистеньких любить легко,
полюби нас, какие мы есть.

ДОСТИЖЕНИЕ

Мы всегда были смелыми —
ничего не боялись,
кроме правды.
А теперь нам и правда нипочем.

* * *

Солнечный день — на душе хорошо!
Жизнь я свою прожил не так,
как хотел.
Господи, Ты всё время вразумлял меня.
И вразумил.   

* * *

Приноровимся и к этим порядкам.
Русская земля!
Страна православная!
Неужели
ты уже за холмом?

* * *

Молитва поэтически несостоятельна,
ей не до искусных
аллитераций и ассонансов,
не до неожиданных сравнений и образов,
она — лишь дыхание души.

* * *

Такое небо —
будто его постелили над порогом
вытирать грязные шляпы и головы. 

* * *

До чего же грязно!
Крысы бегают по подъезду.
Разбирай после этого Марселя Пруста.

* * *

Иду —
но восхожу ль к молитве?

* * *

Жители первых этажей
стали ставить железные решетки на окна.
Время свободы. 

КОНЦЕРТ ДЛЯ ФЛЕЙТЫ
С ПОЗВОНОЧНИКОМ

На сцену вышел
Маяковский
мальчик вынес ему флейту
а Маяковский стал
надевать буденовку
но она оказалась ему мала.

ИСТОРИОСОФИЯ

Голландцы
во всем виноваты,
подменили царя Петра,
настоящего
в бочку заковали,
да в море пустили.
С тех пор
живем в рамках
голландского проекта.
Без царя не можем,
но и царь постоянно
не нравится —
голландский какой-то.

* * *

Живу, как в эмиграции,
Вокруг всё меньше русского,
Поэтому ближе становятся
Ходасевич и Георгий Иванов.

* * *

Не знаю, что делать:
знаю, где можно купить гранатомет,
но даст ли на это благословение батюшка?

* * *

В мире избыток тоски…
Снова философствую.
Но в зеркало на этот раз плевать не буду.

* * *

Вчера я был философом.
А ныне
Голова болит от этих сумрачных напитков,
Что пробуждают любовь к мудрости.

* * *

Любовь и преданность
к родной земле
не оставлены без награды —
ныне
свободно,
без всякой очереди,
почти в любом продуктовом магазине
купишь
пакетик отменного
чечевичного супа
быстрого приготовления,
с ним
совсем несложно
перебиться до зарплаты
и без печали
встретить будущее.   

ФУТУРОЛОГИЯ

Зима в Воркуте большая,
всем места хватит.


* * *

Даже православные писатели
интересны страстями. 


* * *

Пилат в угоду народному мнению
отпустил Варавву.
И это ты, демократия?
Кровь на тебе и твоих детях.


* * *

Стал мудрей?
Да, стал мудрей!
Ну и что?!
Так ведь и состарился.

ЛИТЕРАТУРНАЯ ПОЛЕМИКА

Музе свернули шею.
Критик обстоятельно доказывал,
что такое положение ее головы
соответствует определенной форме правды
и возросшим запросам читательских масс.
Но не все с ним соглашались.
Были мнения, что надо свернуть шею
в другую сторону.

* * *

Какие-то странные люди —
не хочется с ними выпить
и поспорить о русской идее.

* * *

Пойду, как шел.
Святой отче Николай,
помолись об одиноких путниках.

* * *

За каждое неверное слово
придется отвечать,
за каждое слово
держать ответ перед Богом —
подумал я
и испугался своей мысли.

* * *

У птицы цель —
Она летит на Север,
На родину, где даже смерть мила.
А я брожу по Северу без цели
И не могу забыть —
Но не простор,
Не климат неприкаянной судьбы,
А только Родины позор.

* * *

Развиваются человеческие отношения,
Предательство всё чаще становится
во имя будущего,
во имя дружбы,
а то и совсем бескорыстным...

И я подумал: — А не добавлять ли в водку
синильную кислоту?!
Надо же когда-то покончить с пьянством.

* * *

Неплохие стихи,
им только не хватает детали —
выпить бутылку водки,
закусив семечками,
разбить витрину
и подраться с милиционером.
Но этого не хватает всем.

***

Неплохие стихи,
им только не хватает
выпить бутылку водки,
закусив ветром,
разбить витрину
и подраться с милиционером.
Но этого не хватает всем

* * *

Духовный повод для стиха всегда есть —
Приближение к смерти.

* * *

Это живые сраму не имут,
А мертвые — молиться не могут. 

* * *
 
Мне говорят:
— Зря ты такие стихи пишешь.
Сам же понимаешь…
А я — не понимаю.

* * *

Презираю
свою первую любовь:
в ней была только душевная беспомощность
и смерть.
И никакой жизни.

* * *

Мир упал мне на плечи,
а я не умею —
ловчить, как Геракл.

* * *

Только ублажишь
свою суетливую волю,
так и подкатывает
смертельная тоска.   

НА ПОМИНКАХ ПО ИЕРЕЮ

Декабрьской ночью
священник умер,
не святой,
всей сонной округе
грехи отпускавший,
и округа,
жевавшая хлебы
Филипповского поста
и невольно судачившая
о несвятости иерея,
пыталась понять,
почему он умер
декабрьской ночью,
не дожив даже до тридцати…
Выходит,
мы так и остались
медью звенящей? 

МОЛИТВА МЫТАРЯ

Боже, помилуй мя, грешного,
Фарисея окаянного. 


* * *

Народ пошел какой-то угрюмый —
угрюмый
без всякого великого смысла.

* * *

Даст Бог,
жить я буду долго —
и еще испорчу вам
статистику
русской смертности.

* * *

Нас окружают чужие боги —
Чего же мы терпим?!

* * *

Широка русская душа,
А отступать некуда…

* * *

Смысл жизни в тех,
кого мы любим.
Почему мы так просто
теряем этот смысл?..

ПАМЯТИ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА

Классическая лира умерла.
Но страна по ней не заплакала.
Страна умерла еще раньше. 

* * *

Великий поэт Ли Бо
утонул в озере —
разгорячившись вином,
пытался поймать свое отражение.

Не так ли и мы —
ловим отражение, а не истину.

Жертвуем жизнью ради отражения,
а не ради истины. 

* * *

Учитель географии продает в электричке
атласы мира и автомобильных дорог,
душевную склонность не зароешь в землю.

* * *

Правду Божью
не прочитаешь,
ей не научишься,
ее надо вымолить.

* * *

Я не утверждал,
что Россия умрет на Пасху,
я только сказал:
раз смерть неизбежна,
пусть она будет на Пасху,
когда двери рая отверсты. 

* * *

Чужие камни
никто, кроме нас, не оплачет.
А наших пророков
никто, кроме чужих, не поймет.

* * *

Русские были солью земли,
Да потеряли силу —
Теперь и в навоз не годятся,
Нас просто выбросят вон.
Если..

* * *

В пастыри не пошел —
не решился,
не хватило духа.
А тем, кому хватило духа,
дай Бог, пусть хватит
и моего страха.

* * *

Как лютует зима!
А все-таки утро —
И на душе светло.

* * *

Кроткие наследуют землю…
И я, безземельный,
кладу земные поклоны —
не умирай во мне, Родина.

* * *

В Японии
Новый год встречают весной,
когда цветет сакура.
А у нас —
в Рождественский пост,
когда его строгость усиливается.
И по улицам бродят пьяные
и орут:
«В эту ночь решили самураи…»
и другие патриотические песни.

* * *

Неужели и тяжелый сон
после двух рюмок за обедом —
тоже судьба?

* * *

Все русские дороги
ведут в Третий Рим.

* * *

Воли у нации осталось —
только написать ругательство на заборе:
«Чурки вон!»

* * *

Советского Союза нет,
Советский поселок остался,
осталась Советская улица —
какая-то мелочь осталась,
и все стало мельче — и споры, и счастье.

* * *

…вынуждают стать юродивым.

* * *

Мой поезд шел по Украине,
на станциях
в вагонное окно
порой прохожие глядели —
глядели, словно иностранцы.

* * *

Иду и пытаюсь молиться.
Молитва сбивается на стихи,
но досада и страх временно побеждены.

* * *

Литература низводит Христа до поэта.

* * *

Нет февраля,
и нет унылых мыслей.
Я засыпаю, положив голову
на колени весны.

К ВОПРОСУ О ПАТРИОТИЗМЕ

Зилотов было много,
но только Симон
стал апостолом.

* * *

Вышел из храма —
и где она, вера?
Хочется нарушить все заповеди.
Если бы не выстоял службы,
Разве бы удержался?

* * *

Мучался вечным вопросом,
а он снова оказался русско-еврейским.

* * *

Выдавливаем из себя раба —
оставляем в душе только гордыню.

* * *

Сколько восторженных слов
пишут о сердце народном —
о его щедрости,
мудрости,
вере,
надежде,
любви…
А печень народа гниет.

* * *

Алкоголик — не синоним поэта.

* * *

Еще один день пролетел — канул.
И живу я снова неправильно.
А правильно жить — когда?

ПОЧТИ СЧАСТЛИВЫЕ МЫСЛИ

Философия ищет счастья,
а счастье
бежит от философии.
Мир полон философией,
а счастья нет.
Кто виноват?
Тот, кто обещал счастье.
Темна его философия,
и вероломно счастье.   
Господь — защита моя
и прибежище мое.

* * *

Сочиняешь стихи,
иногда их внимательно слушают,
но даже безногий нищий,
пьющий стеклоочиститель,
считает тебя неудачником.

* * *

К чему витийствовать,
что испокон веков
в характере народном на Руси
преобладает женское начало?
Зачем трепать напрасно языком?
Ты про себя скажи:
вот я — не баба,
и с этим очень строго у меня.

* * *

Рождество…
Как за обычным весельем
увидеть Рождение Бога?

* * *

Монах уходит от мира,
Потому что мир не устоит без монаха.

* * *

Хватит выдумывать,
идеализировать
прошлое —
там тоже страдали запоями
от унижения Родины. 

* * *

Зима с каждым годом
Стареет,
Становится ворчливее и ворчливее.

* * *

Я не смогу простить измену,
Поэтому я в нее
Никогда не поверю.

* * *

Чего бы ни перестраивали,
чего бы ни меняли,
а без слезы ребенка — пока не обошлись.

* * *

Всё в жизни делал неправильно…
Зачем только это понял?

* * *

Исключений не будет.
Всё сгорит.
И рукописи тоже.

* * *

Жизнь наша маленькая,
тесная,
красота в нее не вмещается —
некуда.
Спасает себе где-то мир...

* * *

Кто я такой? —
Посмотрю в Интернете.

* * *

Нам нельзя отступить.
От России остались цитаты.

* * *

Бог везде и во всем,
Даже в строке Георгия Иванова
«Хорошо, что Бога нет».

* * *

Как тихо!
В природе покой.
Почему все говорят о конце света?



4. Вам будет очень не хватать меня


* * *

Вновь наступит весна,
                возвращая надежды приметам.
Но студентка — красивая! —
                в библиотеку войдет,
Книгу выберет «Сборник
                совсем неизвестных поэтов»
(Никому не известных в тот
                очень двухтысячный год),

Терпеливо и бережно перелистает страницы —
Многолетних раздумий и опытов краткий итог.
По счастливой случайности
                в сборнике том сохранится
Мое лучшее стихотворение — несколько строк.

И она их прочтет — не поймет
                невеселый мой юмор,
Но она улыбнется — на улице будет весна.
И подумает: «Бедный, когда, интересно, он умер?
И какая была у него, интересно, жена?»

1986

* * *

С востока запах гари доносило.
Как ни милы любовные утехи,
Я облачился в ратные доспехи.
И в путь.
             Пора. Взошло уже светило.
Со мною Бог да молодая сила.
— Ты пропадешь!— жена заголосила.—
Куда тебя несет?
                Сильна орда,
Угроз твоих не убоятся ханы,
Ни храмы не спасти, ни города.
Придет Илья — он
                отомстит поганым...
Терпела Русь. Ждала приход Ильи.
А у него как будто нет семьи.


* * *

В лесу, где лешим сломана нога,
Спасаясь от химических отходов
И от греха нетрудовых доходов,
Живет в избушке старая карга.

Собрав росы,
                готовит горький морс,
И чует:
         гордый дух идет с поклоном.
Идет к ней,
              хоть страшил ее законом,
Стыдил за длинный и сопливый нос.

Его уже нисколько не смущает,
Что ведьма в непогоду превращает
Лягушку, испеченную в золе.

Так женщины
                от здравых слов скучают,
Журналы мод листают и мечтают
О праздничных полетах на метле.


* * *
                Ей в другую сторону...
                (Из песни)

У нас теперь семья — единый дом,
И каждый день терпения уроки.
Я говорю: — На запад не пойдем!
А ты не хочешь думать о востоке.

Стоим на месте — усмиряем нрав,
Друг друга открываем с удивленьем.
Но не гляди, прошу, на книжный шкаф,
Не увлекайся модным направленьем.

Не искушайся книгой о пути,
Что укрепляет только в укоризне.
Семья хрупка, ей не перенести
Горячий спор о смысле нашей жизни.

Терпенью учимся — докучливый урок,
Зерно согласья осторожно сеем.
И чем тебе не нравится восток?!
Тогда — на юг. Там все-таки теплее. 

***

Ты говоришь, что ты – народ,
Его мечта и суть,
А я – нечаянный просчёт,
Недуг, обратный путь.

Я говорю, что я – народ,
Его ревнивый взгляд.
Что это я иду вперёд,
А ты идёшь назад.

Пока мы спорим от души,
Рвём разум пополам,
Народ торопится, спешит
Привычно по делам –

Построить дом, посеять рожь
Иль огранить алмаз.
И – слава Богу! – не похож
Ни на кого из нас.

* * *

Деревня Вешки смотрит телевизор,
Крутой американский боевик.
Сбивает на экране грузовик
Сенатора.
            Гадает экспертиза.

И нет улик. Но есть звезда стриптиза.
И челюсти акулы. И тайник
В гробу раджи. И призрак. Женский крик!
Убийца-робот прыгает с карниза.

И напрягает зрение и нюх
Рябой упырь. И рокер стриты рушит.
И за измену босс девицу душит

И прячет тело в ящик для подушек.
Деревня Вешки затаила дух.
Былин не помнит. Не поет частушек.

* * *

От железного слова планета
Умирала, дыша тяжело.
Незаметное сердце поэта
За планету сраженье вело.

Кто кого одолеет — решалось.
Но внезапно вернулась жена,
В роковой поединок вмешалась:
— Помоги. Не могу я одна.

Напряжение воли насмарку,
Напряжение целого дня.
— Самобранку найди, скороварку,
Почему ты терзаешь меня?!

От железного слова планета
Задыхалась, смертельно больна...
Но важнее дела у поэта,
Если есть у поэта жена. 

ТРАГЕДИЯ ПЛАТОНА

Он возлюбил туман попойки,
Философ, интеллектуал,
Характер мягкий и нестойкий
От трезвой мудрости устал.

Он променял дома и койки 
На ветер улиц и подвал.
Учился разгребать помойки,
Поесть чего-нибудь искал.

Смотрел на мусорные кучи,
Мечтатель и библиофил,
И думал: «Диоген был круче

Платона. Правильнее жил.
Жаль, что труды его не учат.
Писал учебники дебил…»


***
Вновь метель сменяет вьюга,
Кружит звезды и снега,
Никаких приветов с юга
С четверга до четверга.

Нет ни юга и ни друга,
Ни покоя, ни врага,
Только белая округа
С четверга до четверга.
 
А как только стихнет вьюга, 
Начинается пурга – 
И она ревет белугой,

И трубит во все рога
И не видно ни фига
С четверга до четверга.

* * *

О чем поет гиперборей?
Об упоительных туманах,
О кораблях и капитанах,
О страсти северных морей.

А что найдешь в душе моей? —
Каких-то русских тараканов,
Друзей, растерянных и пьяных,
В снегу, без денег и вещей.

Я погляжу в чужой туман
И со своей сравню погодой —
От чепухи такого рода
Душа разбита, как стакан.

Как будто бы гиперборей
Разбил стакан с душой моей.

ВСТРЕЧА С ЦЫГАНКОЙ

— Постой, красивый!
— Все у вас красивые.
— Дай погадаю.
— Ни к чему мне знать
твои рассказы,
всё равно соврешь.
— Ах, не совру,
услышишь только правду,
не сомневайся —
скоро в твоей жизни
изменится всё к лучшему,
красивый,
ты обретешь и власть, и состоянье.
— Тоска какая!
Грустное пророчество!
— Постой, постой,
слова мои сбываются —
счастливым будешь.
— Вот еще несчастье…

СУП ИЗ ТОПОРА

Наваришь горячего супа, —
и жить веселей.
                Ду Фу

Трудновато живем, но с охотой.
Что нам бедность, раз беден, кто скуп.
Есть вода — это больше, чем что-то —
Значит, будет готовиться суп.

А с нехваткой  жиров и приправы
Разберемся и выход найдем —
По преданиям нашей державы
Сварим суп со своим топором.

Объясним мудрецам-инородцам —
Не берется народ на измор,
На Руси непременно найдется
На веселое дело топор.

* * *

Сказка — ложь, зато намек сгодится,
Сбережет от глупости и скуки...
Полюбил Добрыня еретицу,
Волочайку, знавшую присухи.

Для нее спешил на шумный рынок
Покупать шелка и орхидеи,
А к любимой приходил Горыныч,
Потому что змеям ближе змеи.

И о лжи узнав, на полнолунье
Богатырь завыл — навзрыд заплакал,
Что его красивая колдунья
Обратила верною собакой,

Водовозной клячей,
И пудовый
Меч покрылся ржавчиной от слез.
По молитве матушки крестовой
Выжил, а не сгинул,
Аки пес.

По молитве спали чары —
                духи
Разбежались вон по закутам.
Волочайку, знавшую присухи,
Разрубил Добрыня пополам.

Говорил, нисколько не жалея,
Говорил, обиды не тая:
— Любодейка!
Ты ласкала змея.
Умирай по праву, как змея...

Называешь вымыслом досужим
Древний опыт (сказка — это ложь),
Но невольно ищешь — ах, как нужен! —
Добрый меч.
               Иначе пропадешь.


* * *

Мы встретились с радостью.
                Хлеб преломили.
Хлебнули вина. И затеяли спор.
Я стал объяснять, что считает Вергилий.
А он говорил, что сказал Пифагор.

Смешное упрямство! Подобного тона
Сомнительной мысли не стерпит никто.
Я резко спросил: «Ты читал Честертона?»
Он буркнул в ответ: «А читал ты Кокто?»

И мы разошлись — отчеканивать слово.
И всё было ясно. И не по пути.
Я крикнул вослед: «Почитай Соловьева!»
А он огрызнулся: «Толстого прочти…»

ГРАЖДАНИН НИКТО

В больнице избивают — бьют в живот,
По почкам бьют. Уеду в Сан-Франциско.
Не близко, но зато поменьше риска,
Открою дело и валютный счет.

Я здесь никто, напуганный урод,
Отказано во всем — в судебном иске,
В пособии, субсидии, прописке,
А врач меня поставил на учет.

И плачет мать... Да в чем я виноват?!
Не понимает — через телевизор
За нами беззастенчиво следят.

Но ничего, вот скоро будет виза,
В экран их плюну  — не вернусь назад.
Займи рублей хотя бы пятьдесят.

ПРИВИДЕНИЕ ПОЭТА

Канул день,
Только смута изводит,
Не проходит — покоя мне нет.
Ночь гнетет,
Привидение бродит,
Шепчет метафорический бред.
Громко шепчет.
Болеть от сомнений
Заставляет.
На сердце темно.
И смотрю —
Предо мною Есенин,
Пьет плохое сухое вино.
Пьет вино.
Шепчет вслух.
Улыбается.
Говорит: — Поэтический путь
Не осилит какой-нибудь
Пьяница,
Что не может без рюмки уснуть.
Не выходит из пьяницы гений.
Зря терзаешь ты душу свою.
Я мрачнею:
— Ты врешь мне, Есенин!
Твоего-то поменьше я пью.
Не Есенин?!
Легко обознаться
В темноте.
Ты, наверно, Рубцов?
Или Блок?
Да не лезь целоваться!
Страшно мне
Целовать мертвецов.
Но спасибо тебе за науку,
Не забуду прямые слова.
На прощание жму ему руку,
Постигая секрет мастерства,
Смысл метафор,
Желанье полета,
Сокровенного знанья зерно…

Отчего же так выпить охота?
Почему так на сердце темно?

1979

ПОИСК

Тундра-тундра, лишайники, мхи…
Я о них сочиняю стихи.
Я открыть хочу лучшие чувства.
Да не движется что-то строка,
То ли память моя коротка,
То ли тема сложна для искусства.

Шёл не раз через тундры туман 
И простор кочковатых полян –
Красоту видел скудной природы.
Утопал я во мхах и снегу,
Потому и молчать не могу…
А сказать ничего не выходит.

Я листаю в уме календарь,
Я листаю толковый словарь
И «Теорию стихосложенья»,
И томлюсь, и не сплю, как сова,
И лысеет моя голова
От отсутствия воображенья.

Жизнь моя, где же твой результат?!
Результат — и не в склад, и не в лад.
Неужели всё только причуда?
Спит талант?! Никаких перспектив.
Выпью кофе. Прочту детектив.
Выжму гирю, что весит два пуда.

Разломаю ударом кирпич,
Ничего мне не надо опричь.
Не вздохну по родимому краю —
Что мне тундра, лишайники, мхи?!
Но о них сочиняю стихи.
Вновь о них я стихи сочиняю.

1998

О ЛЮБВИ

1
Ухожу – отвергнутый любимой...
Как весна мгновенно изменилась!
Осенью угрюмой обернулась
И ещё немного – и заплачет,
Разревётся, не стыдясь прохожих.

2
Нет, пожалуй, я преувеличил,
Нет, душа смятенна не настолько,
Чтоб весну и осень перепутать,
И дождя, я думаю, не будет.
И любимой называть не надо
Женщину – красивую, и только.

3
Ухожу – отвергнутый красивой
Женщиной. Но день стоит весенний,
Облачно и ветер, но на завтра
Обещали ясную погоду.
И красивых женщин очень много.
И весна недавно наступила.
Женщина как женщина – и хватит...
С внешностью совсем обыкновенной!

4
Женщиной отвергнут. Неприятно,
Но бывает с каждым человеком.
Слово-то неточное – «отвергнут»,
Не идёт оно к моим привычкам –
Из иного стилевого ряда,
И подходит больше для романсов,
Чувственных романов с эпилогом.
Не отвергнут – просто «нет» сказала.
Нет так нет. Всё к лучшему на свете.
В том числе весенние прогулки!

5
Я иду и напеваю песню
О лазурном небе, южном море
И о стройных девушках на пляже,
И о нежном креме для загара...

1980

ПЕРСПЕКТИВА

Зима прошла, и наступило лето,
Я больше не темнею от тоски.
Я летом знаменитым стал поэтом,
Таким, что можно не писать стихи –

Читаю я почти в любом журнале
Рецензии на мой упрямый труд.
Те, что зимой меня не узнавали,
Теперь за два квартала узнают.

Те, что смеялись над моей заботой, 
Теперь встречают честно – по уму…
Но не хватает, чувствую, чего-то.
Чего же не хватает? Не пойму.

Здоровый дух в здоровом организме,
Ни бытовых, ни половых проблем.
И памятник воздвигнули при жизни,
Недалеко от Пушкина совсем.

А именем моим назвали ВУЗы
Театры, комбинаты, корабли.
Все девушки Советского Союза
Мне объяснялись в преданной любви

В кармане мелочь Нобелевских премий,
Я  с королями пил на брудершафт!
Почетный пионер и академик,
Почетный гражданин и космонавт.

Зима прошла — и лед на сердце тает.
Однако непонятно — почему
Чего-то постоянно не хватает?
Чего еще?! Не знаю. Не пойму.

Какого мне не достает порыва,
Волнения какого на пути?
И осеняет — где же перспектива?!
Нет перспективы... Господи, прости.

1976 -79

НА ДНЕ
               
                Не богатые ли притесняют вас, и не они ли
                влекут вас в суды?
                Иаков.2,6


Как тяжела судьба богатых –
Упасть на золотое дно.               
И жить на дне,
Когда в палатах
Вещей полно,
Чертей полно.

Попьют коньяк, зажгут лампадки,
Споет о них архиерей.
А на душе не все в порядке –
И от вещей,
И от чертей.      

И от страстей,
Рублей и центов,
Торгов  и скважин нефтяных… 
Невинных в суд влекут зачем-то!
Как тяжела судьба у них!

Скупают ценные бумаги,
Сумой с тюрьмою смущены.
И жить, как эти бедолаги –
На дне –
Мечтает полстраны.

ПОСЛЕДНИЙ СТЫД

Был пионером, только первым
Я так и не был никогда,
Мешало что-то — нервы, стервы,
Жара мешала, холода.

Да всё мешало — что попало:
Упрямый сон, внезапный страх,
То заболел, то денег мало, 
То много мыслей о деньгах

И обольстительных мечтаний,
Неисполнимых всякий раз.
Конечно, и последний станет
Однажды первым. В Судный час.
 
Я шел обратно. Пил, не брился.
Не помогало, что не брит —
Пока в последние стремился,
Легко терял последний стыд. 

А без последнего стыда
Не стать последним никогда.

Куда идти? И сам не знаю,
Зато мучение дано —
Быть первым иль последним с краю
Как это скучно и темно!

И поневоле стал я чутким —
Меня уже нигде не ждут.   
Не к месту сказанные шутки
Смягчить хочу — напрасный труд.

Простите мой характер жуткий,
Что, извиваясь, как змея,
Не к месту сказанною шуткой
Вдруг обернулась жизнь моя.

А шутка помнится, когда
В ней нет последнего стыда.

МЕСТО МЕСТИ

           Город пошлый, город грязный!
           ………………………………….
           Погрязай в рутине вечной,
           Город сплетен и клевет
           Град пустынный, град увечный,
           Град презрения предмет!

                И. Куратов «Усть-Сысольск»


Волнуясь, заметил поэт, а не злясь,
Высокое чувство не злится –
Какая на улицах давняя грязь!
Как мрачно в зырянской столице!

И то, что открылось душе и уму,
Доверил стиху безоглядно…
За это и памятник ныне ему,
Чтоб было другим неповадно,

Поставлен не там, где порядок и свет,
Где мысли чисты и трактиры,
А именно в граде, который предмет
Презренья гражданственной лиры.

Но здесь и признанье теперь, и престиж –
Какое изящное мщенье!
И в каменном платье никак не сбежишь
Из мест своего вдохновенья.

Да кто и помянет, что жил человек
И умер от смуты сердечной –
Пустынная улица, сысольский брег
И северный город…увечный…вечный.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СТУДИЯ

Есть в гордом мире уголок,
Где собираются поэты,
Читают стансы и сонеты,
Печали стихотворных строк.

У каждого особый слог,
Своя особая примета,
Своя повадка и планета,
Сознанья творческий поток,

Своё высокое чело,
Своё родимое село,   
Своя смертельная расплата

И славы яркая заплата...
Так для чего порой зело
Бранят они друг друга матом?!

В БОЛЬШИЕ КОЛПАНЫ

Ни света, ни просвета,
Ни сердца, ни ума,
Ни ясного ответа,
Ни темного письма.

Ни силы, ни успеха,
Ни мира, ни войны…
Пора бы мне уехать —
В Большие Колпаны.

Не то дышу на ладан
Все дни и вечера.
В деревню! Там отрада,
Прохлада и жара.

Там сразу возле дома —
Крыжовник и ранет.
И телевизор сломан,
И никаких газет,

Ни суеты, ни гонки,
Ни бессердечной мглы.
Там девы, как буренки,
Торжественно круглы.

Попарюсь в русской бане,
Очищусь от забот,
Понюхаю герани,
Попью густой компот.

Прощу друзьям измены,
Раскаюсь сам в грехах,
Познаю жизни цену,
Присевши в лопухах —

На…чхать на ваши званья,
Награды и чины
В деревне под названьем
Большие Колпаны.

Мычит светло корова,
Гудит полдневный зной,
И пахнет главным словом,
Навозом и судьбой.

Здесь не живут угрюмо,
Темно, как сиволдай…
Эх, жаль, что лишь придумал
Я этот сельский рай.

Названье слышал где-то,
Цветные видел сны —
Придумал я планету
Большие Колпаны.

Гляжу на город тесный —
Где воля и покой?!
Ни басни и ни песни,
Ни сказки озорной.

И ни слезы, ни смеха,
Ни солнца, ни луны…
Пора бы мне уехать —
В Большие Колпаны.

2001

СРЕДСТВО ОТ ОДИНОЧЕСТВА

Не ворчи, что холодно от мира.
Одиноко — позови гостей.
Не жалей закусок и гарнира.
И напитков крепких не жалей.

Наливай — чего итожить хмуро?
И друзья, которые навек,
Скажут прямо: «Цельная натура!
Ты же настоящий человек!

Ты всегда даешь серьезный повод
Выпить нам за самобытный дар.
Лет-то тебе сколько? Просто молод!
Ну, не молод, так еще не стар.

Жить во мгле и бесконечной смуте
Все устали, только ты один
Видишь ясно и идешь до сути…»
Надо еще сбегать в магазин!

Пустоту, что в душах и в бокале,
Лишь поэт поймет, а не верблюд…
И друзья — поймут твои печали
И забудут, как тебя зовут.

1998

* * *
 
Ты говоришь – живу на грани…
Устал от жизни… Не везёт…
Не знал ты черных испытаний,
И на дворе не черный год.

Ты пишешь – намела сугробы
И в доме, и в душе зима.
Но ни любви, ни горькой злобы,
Одна лишь скука от ума.

Тебе лишь скука из-под шкафа
Несёт пургу, несёт тоску.
Ты так простынешь от метафор.
Горячего попей чайку,

Хлебни глоток хмельного солнца,
Потом припомни анекдот –
И, может, все и обойдётся,
Зима немного подождёт.

* * *

На Севере жил я —
Не ведая горя,
Роптал, что простыла душа от морозов,
Мечтал, что уеду на Черное море,
Мечтал, что спасательным стану матросом.

Кричать буду в рупор, жарой вдохновляем,
Чтоб в зону купанья вернулись мужчины,
Детей буду плавать учить баттерфляем,
И женщин красивых спасать из пучины.

Оправиться им помогая от шока,
Шептать, что уже волноваться не надо,
Легко утонуть в этом месте глубоком,
Но им повезло — оказался я рядом.

И верить, что женщины, вспомнив про лето,
Расскажут с восторгом подругам и боссам
О том, как смотрели на море с поэтом,
Который работал на пляже матросом.

ПЕСНЯ О СЛАВЕ

Не мечтай о славе,
Знаешь сам, поэт,
Это просто дура –
Лишь душе во вред,
Ветреная дева…

А, быть может, нет.

Может, после смерти,
Через много лет
О тебе напишет
Книгу краевед. 
О тебе услышат!

А, быть может, нет.

А и не услышат –
Что реветь в жилет?!
Лучше выпьем водки,
Скушаем котлет,
И здоровы будем…

А, быть может, нет.

***

Живу я не в башне из кости слона,
Живу я в обычной квартире.
Попью кофейка, посмотрю из окна
На двор и державные шири.

Затем почитаю веков письмена,
Пророчества русской псалтыри…
Но повесть моя о судьбе не нужна
В счастливом скучающем мире.

Занятней глядеть на прыжки кенгуру,
Любовь разбавлять карамелью.
Кому интересно вдаваться в хандру

С неясной нездешнею целью? –
В молитвенный шепот на шумном пиру
И в резкую речь на похмелье.

2005

* * *

Темный воздух метелей и смут,
Не хватает здоровья и солнца.
Но привыкли все — как-то живут.
Снова мне одному не живется?!

Чтоб забыть свой нерадостный труд
И тоски благозвучное имя,
Люди водку старательно пьют.
Почему бы не пить вместе с ними?!

Я на пятом живу этаже
В небогатой отдельной квартире.
Выпью водки — но скучно душе
В этом быстро хмелеющем мире..

КРОВАТЬ

Муж думал,
Что в семье он одинок,
Что жизнь уходит,
Даже не волнуя.
Зато жену решительно увлёк               
Мудреный прок восточного фэншуя,

Мол, по фэншую переставь кровать,
Поставь ее немного необычно –
Пространство обустроишь в благодать,
И сон – в успех
В делах и в жизни личной. 

Судьба в предметах!
Камни вместо книг
Разложишь аккуратно  –
То, что мимо
Прошло вчера,
Вернётся.
И мужик
Вернётся любящим.
И верным. И любимым.

Но муж не верил,
Он хотел вина,
А не перестановок и гармоний.
И думал:
Как умру, меня жена
С фэншуем вместе
Видно, похоронит…

* * *

Пора убирать коноплю.
Какие канаты и масло?!
Становится с нею опасно,
Рискованно в нашем краю.

Не надо нам темных забот.
Когда драгоценное время 
Упустим, созревшее семя
На добрую почву падет —

На чью-то беду прорастет. 
А мы только брови нахмурим,
И снова нам с зарослью дури
Бороться на будущий год,

Стараться лишить барыша
Неведомых наркокурьеров,
Греша на милиционеров,
На пенсионеров греша.

ДО ЗВЕЗДЫ

Как странно, что вышло в итоге
Молитвы мои и труды – 
Мои рассужденья о Боге
И смерти – тебе до звезды.

И больше тебя не тревожит,
Что ямб не похож на хорей,
Что истина будет дороже
Платона и лучших друзей.

Не спросишь уже удивлённо, 
Что небо имеет в виду. 
- Пошел бы ты с этим Платоном!..
Все честно. Конечно, пойду.
Пойдем мы  с Платоном, жалея,
Что столько вокруг ерунды,
Что мир, где страдает идея,
Кому-то совсем до звезды.

2005


ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ

Я не искал у Байрона в стихах
Ни глубины, ни силы, ни свободы,
Читал их через строчку, впопыхах –
К экзамену, в студенческие годы.

Запоминал, что Конрад был пират,
Унылый романтизм – примета века,
Что Манфред – маг, Шильонский замок – ад,
Светлы природа и восстанье греков.

Я сдал экзамен. Мне достался Скотт.
И Байрона забыл я, как химеру…
Но слышу: – Байрон! Байрон! – 
То по скверу
Гуляет школьница, эрдельтерьера
Знакомым звонким именем зовет. 

Эрдельтерьер визглив, да не уныл,
И даже мил. Какой чертою морды
Или характера он повторил
Английского романтика и лорда?

А, может, и ничем. Пустой вопрос.
Царит каприз, легко соединяя
Поэта, умиравшего, как пес,
И пса с визгливым и банальным лаем.

Пустой учебник – зря я прочитал,
Что Чайльд Гарольд тиранов презирает.
Вот вижу, хвост купирован и мал,
А все-таки виляет.
И виляет.

***

Нелепый сон:
Огромный черный дог
Клыки вонзал в протянутую руку.
А я терпел,
Как терпят жизни скуку.
Что там бежать?!
Я двигаться не мог.

В оцепенении казалось мне,
Когда смотрел в глаза звериной страсти,
Озлобленного дога черной масти,
Что это наяву, а не во сне.

И я терпел свой непонятный сон,
И даже думал, научусь на лире
Играть одной рукой в собачьем мире,
Считая годы, звезды и ворон.

НА ОЗЕРЕ

Привычное внимательное чтенье —
Листать за идеалом идеал.
Ты в водах жизни на червя сомненья —
Консервной банки даже не поймал.

Другой, смотри, наматывает леску
И подсекает мудрого сома.
А гордым — тина. Именно в отместку —
Для просветленья нрава и ума.

Чтоб не искал свой философский камень,
Напрасно погружаясь в глубину,
И не хватал неюными губами
Лукавой мысли мертвую блесну.

Вон сом, как том, лежит в траве устало,
Не для него погода хороша.
Что опыт жизни? Много или мало,
Когда прозреет навсегда душа…

НЕ БРАТ

Начинает развиваться хандра,
Подчиняюсь незаметно хандре –
Поминаю, что мой город – дыра,
И чего живу я в этой дыре?!

Жду, когда простудят душу ветра,
Заметут стихи снега сентябрей?
Ни тепла и ни простора. Пора
Уезжать мне. И как можно скорей.

Дом найти, который будет гора
Охранять, словно страж. А во дворе
Созревает виноград. И жара!

Катит воды, как поэма, Кура,
А навстречу ей Арагва-сестра…
Жаль, не брат я гордой горной сестре. 


* * *

Совсем не плохо и декабрьским днем —
Обычная, не траурная дата,
Отмеченная темным декабрем.
Да, декабрем немного темноватым.

Но ничего трагичного с душой —
Не на панели и не на диете...
И будет все на свете хорошо!
Все хорошо на нашем белом свете!

Пожалуй, я не стану богачом.
И москвичом. Дышу морозным мраком.
Однако не жалею ни о чем.
Не сожалею ни о чем, однако!

ОДНАКО

О чем переживаю зимним днем?
Обычная, не траурная дата,
Отмеченная черным декабрем,
В котором дня и света маловато.

Но ничего трагичного с душой –
Не на панели и не на диете...
И будет все на свете хорошо!
Все будет хорошо на белом свете!

Конечно, я не стану богачом.
И москвичом.
Дышу морозным мраком.
Однако, не жалею ни о чем.
Не сожалею ни о чем.
Однако!

2005

***

Хорошо на диком пляже,
Есть горячий чебурек,
Где никто тебе не скажет,
Что ты голый человек.

Хорошо глядеть на горы,
На турецкую страну,
Хорошо запить кагором
Набежавшую волну.

То, что я, как правда, голый,
Что счастливый, как мираж,
Ничего не скажут горы,
Промолчит привычно пляж.

И никто не даст совета,
И не вступит в разговор.
Только жаль, проходит лето,
И кончается кагор.

Катер белый, чаек гомон
И волны крутой разбег…
Человек на пляже голый
Ест горячий чебурек

ВЕКОВОЙ ОПЫТ

1.
Ни в устье Колымы
И ни в краю хурмы,
Ни под шафе,
Ни в резкости полемик,
Ни с баррикад,
Ни в собственном гареме
(И ни в чужом!),
Ни близким, ни богеме,
Ни тет-а-тет
Не зарекайтесь от тюрьмы…

В любой стране
И при любой системе.

2.
Ни отступленье тьмы,
Ни светлые псалмы,
Ни мудрости прозрение
И бремя –
Не обещают,
Что наступит время
Забыть совет –
Не зарекаться от тюрьмы.

В любой стране
И при любой системе.

3.
Свобод сладки дымы,
И пылкие умы
Спешат открыть,
Что в тягостном яреме
Цензуры
Принуждали в каждой теме
Скрывать протест.
Но в прозе и в поэме
Суть между строк –
Не зарекайтесь от тюрьмы…

В любой стране
И при любой системе.

1988

***

Иду на пляж, где золотой песок,
Морской песок курортного досуга.
И как мне было раньше невдомек –
Культурным нервам не хватает юга,

Так не хватает зноя, шашлыка,
Фотографа с больным орангутангом,
Анапы, Темрюка, Геленджика,
Прогулки в горы, пива, акваланга,

Величия необозримых вод, 
Блаженных рыб и недовольных чаек,
Смотреть себе на белый теплоход,
Который море Черное качает.

* * *

Хмельной кураж желанней хлеба —
Бродяга, обретя алтын,
Благодарит невнятно Небо
И в винный входит магазин.

На цены черствой трезвой пищи
Он с безучастием глядит.
А мы хотели, чтобы нищий
Забылся булкой от обид.

Он поит душу миражами
На все случайные рубли.
Мы б на его-то месте сами,
Пожалуй, выпить предпочли.

РУССКИЕ НЕГРЫ

            Да будь я хоть негром
        преклонных годов…               
            Я русский бы выучил
        только за то…               
             Владимир Маяковский


Если б я родился в Гане,
Негром был бы я, поди.
И смотрел бы, как в саванне
Льют муссонные дожди.

На берег слоновой кости
После дождичка в четверг
Я ходил бы к неграм в гости
На костёр и фейерверк.

И томим духовной жаждой,
Ел бананы на обед,
И состарился однажды,
Негром стал преклонных лет.

И готовился на небо
Уходить, да в некий миг
Вдруг решил, что надо мне бы
Русский выучить язык.

Эх, ребята-негритята,
Дожил до седых волос,
А ни слова русским матом
Мне сказать не довелось.

А на нём под звуки лиры
Говорят любимцы муз,
Например, Тимур Кибиров
Или Алешковский Юз.

Рано жизнь ещё итожить,
Умирать я не готов.
Как же это с чёрной кожей
Прожил я без чёрных слов?!

КРИЗИС

Не живут в моем доме бродяги,
Не находят бандиты приют,
Не глотают волшебники  шпаги
И на чистый ковер не блюют.

Не выходят из шкафа скелеты,
Не кропят шаромыжники карт,
Не поет в туалете куплеты
Три недели не брившийся бард.

Вызывающе лысая дева
Не вопит, что она королева.

Не дымят ваххабиты кальяном,
Никаких карнавалов невест,
И на кухне угрюмый Ульянов
Не ведет победителей съезд.

И герой боевой подготовки
Молодой, но седой капитан
Не палит по врагам из винтовки
Под задорные крики цыган.

Тихо в доме. Покой и диван.
Как работать  в такой обстановке?!
Как писать про сердечный туман?!

ЛЮБОВЬ И ЧЕШУЯ

В селе Песец, для жизни непригодном,
Последний житель, полупьяный дед
Рассказывал, что в озере холодном,
Жила русалка. Как-то раз поэт

В Песец приехал подбирать глаголы,
Высокие и главные слова,
Он был незнаменитый, но веселый,
Окончил восемь классов средней школы,
И музыкальной школы — где-то два.

И восхитился грудью девы голой,
И у него вскружилась голова.

И он воскликнул: «Как же ты красива!
От кончиков ногтей и до хвоста!
Ты — достопримечательность залива,
Из всей нечистой силы ты чиста».

И дева, что в воде сырой скучала,
В унынии пуская пузыри,
Приветливо поэту отвечала:
«Твои слова мне по сердцу, сначала
Всё, что сказал, сначала повтори.

Давай с тобою плавать у причала,
И будем целоваться до зари.

И обретем телесную истому,
Когда любой контроль теряет плоть.
С тобою, милый, хоть в озерный омут,
Да и со мною тоже — в омут хоть.

Иди ко мне! Зови меня голубкой,
А хочешь — рыбкой. Не обижусь я.
Твои слова нужны мне и поступки,
Жаль, не могу смутить разрезом юбки,
Большой любви мешает чешуя».

И плакал дед, раскуривая трубку,
В селе Песец, негодном для житья.

И стало страшно в этом гиблом месте,
И я приезду был сюда не рад.
А что поэт? Погиб невольник чести.
По пьянке утонул, как говорят.

2007

В ЗООПАРКЕ

Отдохни, внимательный прохожий –
Путь завёл совсем не в тупики.
Посмотри, как мило корчат рожи
Обезьянки Джонни и Кики,

Как глотают желтые удавы
Время, словно полевых мышей,
Не страдают от похмелья славы,
Черных дней, неискренних речей,

Как плюют на суету верблюды 
И не копят зависти в горбу,
И в пустыне жизни зря не судят,
Не клянут колючую судьбу.

Так потерпим — пусть никто не слышит,
Одиноки сердце и строка.
Вон жирафы тихо небом дышат
И жуют привычно облака.

Отдохни, внимательный прохожий…
Будет чем лечиться от тоски,
Вспомнив, как забавно корчат рожи
Обезьянки Джонни и Кики.

***

Рассуждали об интиме,
В этом деле все сильны.
Вдруг сказал Владимир Тимин:
«Две достаточно жены
Для поэта, в брачном плане
Две – вот так! Как ни крути,
Хватит. Мы ж не мусульмане,
Православные почти».

Те, кому необходимо
Много жён на стороне,
Заворчали: «Как же, Тимин,
Двух достаточно вполне?!

От тебя не ожидали
Мы подобной чепухи.
Как бы мы тогда писали
Гениальные стихи?!»

Но ещё неумолимей
И решительней на вид
Говорил Владимир Тимин:
«Две – и хватит. И лимит.
Мы же с вами не собаки,
Чтоб иметь по сто подруг.
Первая – в законном браке,
А вторая – все вокруг.

Все, которые бывали
К нашим чувствам не глухи,
Чтоб мы как-то сочиняли
Гениальные стихи.

Надо быть скромней в интиме
Всё-таки не двадцать лет!»–
Говорил Владимир Тимин,
Очень опытный поэт.

***

Я вас люблю. И потерять боюсь.
И как без вас переживу я зимы,
Чьи времена и сны необозримы,
А с ними — одиночество и грусть?

И с кем я словом точным поделюсь,
Догадкой, что тревожно поразила?
И кто поймет, что жизнь невыносима
И невозможна без любви?.. И пусть,

Как незабвенный римский прокуратор,
Чудные речи вежливо ценя,
Со мной решите незамысловато.

И перед неизбежною расплатой
Я вас люблю. И знаю, что когда-то
Вам будет очень не хватать меня.

1988


5. Январь и вечность

* * *

Снедает душу вовсе не нужда,
А теплый ум, его скупой расчет.
Мой добрый ангел и моя звезда —
Одна любовь спасает и спасет.

Но искушает варварская речь,
Чужой закон и собственный разброд,
И гибнет от меча поднявший меч —
Одна любовь спасает и спасет.

Со мною помолись, осилим страх,
Злосчастие в сердцах и у ворот.
В земных исканьях и на Небесах —
Одна любовь спасает и спасет.

* * *

Страсти, страсти —
                гордые стихии —
Стихли вдруг в сердечной глубине,
Слышу я смиренье литургии:
Кто-то помолился обо мне.
Кто он, мой заступник перед Богом?
Кто сумел простить, не упрекнуть
И моим бесчисленным тревогам
Попросил спасение — и путь?
Верую.
Как долго и как странно
Я блуждал, как будто жил вчерне.
И вхожу я в Церковь покаянно —
Кто-то помолился обо мне.


* * *

И храм взорвут, искрошится гранит,
И страх ночной войдет в сердца, мятежен,
И город запылает и сгорит,
И юный брат глаза навеки смежит.

И новый день стыда и панихид
Восславит век, для душ готовя мрежи...
Читай псалом, Господь тебя хранит —
И нет иных покровов и прибежищ.

Читай псалом и медленно вникай
В холодный дол, в его печаль густую,
И объясни своим ученикам —

Падут и десять тысяч одесную...
Но Бог хранит твой небогатый дом,
И твой тяжелый слог, и твой псалом.

***

Ни снисхожденье,
Ни срыв,
Ни истома,
Ни странная выходка,
Ни каприз –
Путник, идущий к небесному дому,
С ровной дороги спускается вниз –

В темную ночь
И в хмельную ночлежку.
Смотрит со дна
На туманную высь,
Возненавидев дорожную спешку,
Высокую жизнь свою –
Чтоб спастись. 


КРЕЩЕНИЕ

Январь и вечность... Только полночь бьет –
Земные воды, как душа, трепещут.
Их колебанье разбивает лед.
Нисходит голубь в углубленье трещин

Крестообразных. И небесный свод
Светлеет. И затон печорский плещет
Волною иорданской. И народ
Спешит во храм, спешит на водокрещи.

Спешит избыть житейский темный прок
В морозную торжественную пору,
Предпочитая тропари и прорубь,

Свечу, Россию, веру и Восток.
И радуется сердце, что как встарь –
И зримей вечность, и знобит январь.

ВОСПОМИНАНИЕ О СТАРОСТИ

Старый-старый человек плакал.
Он не научился утверждать:
«Не зря прожил…»
Не умел ворчать,
Что сутки стали короче,
А  врачи невнимательнее.
Старый-старый человек плакал.
Он не хотел радоваться
шумным переменам и тихим дням.
И никак не мог вспомнить,
где же расстался с молодостью.
Старый-старый человек плакал.
Ему исполнилось двадцать лет…
Огромный возраст!
Жизнь стремительно исчезала.
И не было рядом
Доброго старца иеросхимонаха Анатолия,
Который бы просто сказал:
«А ты не торопись».

2000

***

Ни конца не чувствуя ни края,
Жизнь спешит к итоговому дню.
Всё проходит – горько понимаю,
Только знанье  мертвое храню.

Вижу умирание природы,
Но дышу бессмертно поутру –
С мертвым знаньем коротаю годы.
Станет оно жизнью – я умру?
2005

* * *

Храм, исповедь, тропарь, моленье…
Врачует дух Благая весть.
И всем векам и поколеньям
Исход из тьмы аптечной есть.

Умрешь — уйдешь в миры иные,
Но вновь разбудит Русь звонарь.
Душа очнется: литургия,
Молитва, исповедь, тропарь.

***
                Н.М.

В светлый час духовного ристанья
Станет мир невыносим, как ложь,–
Ты слова Священного Писанья
Русским сердцем медленно прочтёшь.

И отдашь последние рубахи,
Что стесняли Божию рабу,
И уйдёшь – искать среди монахинь
Песню, и свободу, и судьбу.

Путь к спасенью предстоит неблизкий –
Восходить в молитвенном труде,
И тебя благословит епископ
Печь просфоры на святой воде.

И, внимая делу упованья,
Посрамишь уныние и ложь,
И слова Священного Писанья
Русским сердцем медленно прочтёшь.

И сольются перед образами,
Освещая келью и миры,
Благовест и горечь предсказаний,
Боль поэта и любовь сестры.

* * *

И наши скорби Богу не чужды —
Вдруг озаряет
Свежую могилу,
Утрату
И беспомощную силу
Надежды,
И бессонницу беды,
И горькие раздумья о былом,
Порою торопливом и нескладном –
Небесный луч —
И жизнь не безотрадна,
А связана таинственно с Христом.

* * *

Душа по широкой дороге
Совсем не умеет идти.
Помыслит тихонько о Боге,
Но к Богу не знает пути.

Не видит пути покаянья,
А видит во всем пустоту.
И просит душа подаянья —
Куда же идти ко Христу?

И вместе с ней души слепые
Возносят молитвенный зов —
И ловят обрывки скупые
Растерянных искренних слов.

***

Молитвы просит время…
Сердце верит.
Но снова спорят в нем наперебой
Двуликий Блок, огнепоклонник Рерих
И граф непротивленья Лев Толстой.

И как избыть их искренние смуты,
Метельные сомненья и пути,
Рассудка чернокнижные цикуты?
Молитвы нет –
                России не спасти.
1993


***

Качает время – вправо, влево,
Не ровен час…
Не ровен строй.
Прольется скоро чаша гнева
На этот кризис мировой.

Подавится глобальной стынью
Вся мировая саранча,
Звезда готова стать полынью,
И кладезь бездны ждет ключа.

Не обойдется полумерой,
И тайный грех, и явный прыщ      
Надышатся огнем и серой,
И горьким дымом пепелищ.

Свернется небо на закате,
И подведет Господь итог.
Восстань, душа моя, с кровати,
Оставь в покое потолок.

Ты увлекаешься тщетою,
Рифмуя утренний пустяк.
Должна быть ясной и святою,
А ты молилась кое-как.

2005


* * *

На кладбище тихо…
                Не хочется слов,
В них нет непременной нужды,
Но грозно несем мы своих мертвецов,
Свершая над ними суды, —

Одним произносим сурово хулы,
Другим воздаем похвалой…
А мертвые только, как долг, тяжелы,
Хранят себе вечный покой.

И дела им нет, что они не правы
Иль всё предсказали впопад,
Что не пожалеет забвенье травы.
— Чего вы молчите?
Молчат.

Предались простак, и мастак, и мудрец
Иным — искупительным — снам…
Душа, помолчи глубоко, как мертвец.
И мертвых
Оставь мертвецам. 

* * *

Счастливые повести наши скучны,
Дела благочестия кислы.
О, бедная душенька, как мы грешны,
Как сумрачны тайные мысли.

Зачем возлюбили житейские сны,
В расчет принимали везенье, —
О, бедная душенька, как мы пьяны!
И как далеки от спасенья!

Построили дом  — только падает дом,
Стоял на песке и на глине.
О, бедная душенька, мы пропадем
По нашей безмерной гордыне.

Нас радовал пепел, а не благодать,
Не веры строительный камень, —
О, бедная душенька, как нам рыдать
Такими сухими глазами

1999

ОБЕЗЬЯНА БОГА

Видения торопит наркоман,
В неприбранной квартире городской
Плоть уязвляя маленькой иглой,
Чтоб серый мир стал чуточку румян.

И вот уже — расходится туман
Над тихою равниной и рекой.
И солнце дарит волю и покой.
Так подлинно, что верится в обман.

Село проснулось. Утро настает!
И сладко слушать даже скрип ворот
И, возлегая на перине стога,

Светло смотреть — погнал коров-толстух,
Козлов и коз решительно пастух…
Нет, не пастух, то — обезьяна Бога.

* * *

Прельщенные нежданным урожаем,
Рассчитываем будущие дни
И смыслы тайные невольно не стяжаем,
А душу убеждаем — отдохни!

Возрадуйся, надкусывая грушу,
Что в житницах плодов земных не счесть…
Да ангелы торопятся по душу,
И даже груши спелой не доесть.

* * *

Любимая дщерь Вавилона.
Нужды не имея ни в чем,
Ты храмы во имя мамоны
Творишь на песке — золотом.

Но только напрасны работы —
Песок размывает вода.
Не скажут твои звездочеты,
Откуда наступит беда.

Внезапно краса оскудеет —
По всей изобильной стране,
И души твоих чародеев
Сгорят, как солома в огне.

ПЕЧАТЬ

Не взвоют враждебные вихри,
Не грянет всемирный салют,–
Придет незаметно Антихрист,
Начнет свой обыденный труд.

Откроет бюро и конторки,
Куда, не ропща на судьбу,
Толпа потечет – три шестерки
Послушно поставить на лбу.

«Где ваше духовное зренье!–
Младенца воскликнут уста.–
Терпите позор и гоненье,
Но не предавайте Христа!».

Но скажут, что даже монахи
Признали Верховный Указ,
Что грубы библейские страхи,
Иная эпоха сейчас.

Эпоха широких понятий.
Прогресс победил на земле!
Осталось поставить печати –
И на православном челе.

* * *

Луговые цветы завтра выбросят в печь,
Но Господь не скупится для них на одежды.
А тебя извели о достатке надежды
И о хлебе насущном высокая речь.

И на воронов взглянешь — не сеют, не жнут
И на черные дни не имеют хранилищ,
И Господь их питает.
А ты не осилишь
Жребий птицы — крылатый обыденный труд.

* * *

Возвышенные Средние века,
Ученью Рима трепетно доверясь,
Решали: надо сжечь еретика —
Простолюдинов искушает ересь.

У Господа испрашивал костел
Упрямцу дать в последние минуты
Раскаянье — и да спасет костер
Благословенный край от всякой смуты.

Снедало пламя и крамольный мрак,
И гордый разум, и страстей избыток.
Скорбел — не зная, а иначе как? —
Душевный работящий инквизитор.

Сгорали строки бойкого пера,
Горели сны, сомненья и химеры…
Я не приемлю римского костра,
Деяния неправославной веры.

И тесен мне готический простор,
Где милость так торжественно жестока.
Но это чище, чем безвольный вздор
Свободы прекословий и порока


У ИКОНЫ ПОКРОВА
БОГОРОДИЦЫ

Войду я в Божий храм
В бездомный день печали.

И в строгой тишине
Затеплю я свечу.

Во мне так много слов,
Что сны мои устали.

Во мне так много слов,
Что просто помолчу.

Как суетно живу!
Легки мои реченья.

Обиды и суды
Творю я сгоряча.

Обдержит душу тьма,
Лишает утешенья.

Молчи, моя печаль.
Согрей меня, свеча.

***

Идем-бредем
К отчаянным друзьям,
Что поспешили
Дольний мир покинуть,
Они решили,
Что честнее сгинуть,
Чем удивляться
Вероломным дням.

Идем навстречу –
Но в небесный час
Мы повторим ли,
Что бормочем ныне:
«Смирись, душа!
Их извела гордыня».

А что изводит нас?
Изводит кротость –
Темная, как месть?
Что за смиренье –
Лишь наполовину?!
Друзья решили,
Что честнее сгинуть...
Так гордость или честь?

2002

МОЛИТВА О ВРАГАХ

Ненавидящих мя не боюсь –
Что мне их неуёмные силы?!
О здоровье врагов помолюсь,
Чтобы всё у них праведно было,

Чтобы жили с планетой в ладу,
Не чихали от злобы и пыли,
Не погибли их души в аду
От того, что меня не простили.

Пожелаю им ровных дорог,
Благодати и милости свыше…
Только всё же надеюсь, что Бог
Слов моих как-нибудь не услышит.

***

И день спешит мой, и сон тревожит,
Смятенье множит вину,
Я раб ленивый – уныл, ничтожен –
В житейском море тону.

Я раб лукавый – кто мне поможет,
Просить кого же дерзну?
Святой избранник, угодник Божий,
Твой меч срамит сатану,

Небесный инок, чудес источник,
Умилосердись, подай
Десницу помощи, светлый отче,

Молитвенник Николай.
И разум – плоть, и душа во мгле,
Святой Николай, моли Бога о мне.

КОНИ АПОКАЛИПСИСА

                Тогда благоволиши жертву правды...
                Пс. 50, 21

Помилуй, Боже, и от беззаконий
Очисти. И омой  от всех обид.
И слышу я, Твои несутся кони,
И век дрожит от стука их копыт.

И Ты воздел молитвенно ладони,
И звук Трубы, колеблет трон и скит.
Сняты печати. Будет непреклонен
День гнева Твоего. Кто устоит?!

Летит День гнева, чётче конский топот –
Летит на белых, рыжих, вороных
И бледных. Окропи меня иссопом

И отврати лице от грех моих,
Очисти жертвой правды ямб мой – ропот, 
Что пред Тобою только сотворих.

1992


* * *

Анекдот принял время —
И бороду сбрил,
Время приняло форму и стиль анекдота.
А душа уверяет,
Что только работа
Во спасенье,
Да времени нету и сил.

Начинается утро со чтенья примет —
И на это есть время
И силы,
И страхи —
В этом соль анекдота
О нашей рубахе,
Ближе к телу которой
У времени нет.

В этом сумрак печали
Оставшихся лет...

Как в стихире
Стиха не расслышат монахи?
Как молитву
Никак не осилит поэт?

* * *

Когда поймешь, что ничего не значишь,
Что виноват кругом,
О счастье переменчивом не плачешь,
Льешь слезы о другом.
Что я ищу — каких великолепий,
Событий и услад?
В них смысла нет —
                исчезнут, словно пепел…
И вижу — младший брат
Лежит в объятьях смерти безобразной,
Глядит в небесный свод.
Душа его, ослепшая в соблазнах,
В какой предел бредет?
И как моей — растерянной, незрячей —
Предстать перед Судом,
Когда наступит час?..
                И тихо плачешь.
И виноват кругом.


ОСЕННИЙ СНЕГ

Обычный день. Сержант угрюмый
Не держит душу в кулаке.
И не везут в тюремном трюме
Меня по северной реке,

Чтоб я молчал, а лучше умер
От мест родимых вдалеке.
И никаких святых раздумий
Не пропиваю в кабаке.

Но на душе так мало света,
Такая странная тоска,
Что – всё напрасно, песня спета.

Чего вдруг спета?! Нет ответа.
Всего-то снегом стало лето.
А кажется, что смерть близка.


* * *
                Civis Romanus sum!
                (Я римский гражданин!)

Декабрь в душах…
«Так и надо,—
Мне говорит в ответ юнец,—
Зато приблизился порядок».
А, может, конец.

Не до глубин, не до вершин —
И мелочность непоправима?
И я — последний гражданин
Третьего Рима?!

Декабрь жмет…
«Так время года,—
Мне говорит юнец,— зима».
В лед обращается свобода.
А, может, тюрьма.

Противоречье для равнин
Обычно
          и необходимо,
Как одинокий гражданин
Третьего Рима. 

ВЕНЧАНИЕ

В роковые минуты явились мы в мир,
Всеблагие пируют, не зная покоя.
Но умолкли надменное время и пир –
И священник повел нас вокруг аналоя.

Тихо скажем, что будем друг другу верны,
И поверим, что сможем любви не утратить.
В роковые минуты нельзя без жены,
Без торжественной тайны и без благодати.

Только время исчезнет – что будет за ним?
Обретем полноту мы небесного дара,
Иль останется наше единство земным
И спасительным лишь от ночного кошмара?

ПАМЯТИ МАМЫ
 
1.

Помолись, моя мама, и сердце твое успокоится,   
Возжелает любви, просветлеет от утренних слез, 
Только ты помолись – и прострит  Свой Покров Богородица
И утешит тревогу, дорогу и осень Христос.

Без молитвы душа наша мается и не раскается,
Без молитвы твоей замыкаюсь я в темные дни.
Даже самая длинная жизнь удивительно быстро кончается,
Помолись, моя мама, в молитвах меня помяни.

Помяни меня мама, иначе так просто отчаяться
Без прощающих слов твоих: «Боже, спаси и храни…»

2.

Я верю, смерти нет,
Но есть тревога,
Нет человека, что не согрешит.
Я о тебе молюсь, прошу у Бога,
Прошу покоя для твоей души.

И верю я
В неведомые дали,
Где не считают ночи и года,
Где не бывает никакой печали
И никакой болезни никогда,

Где никакие страсти не бушуют.
Поправший смерть, спаси и разреши
От всяких уз рабу Твою, прошу я…
Прошу покоя для твоей души.

И жизнь моя коротенькая длится,
Тревогу повторяя наизусть –
Хотел я научить тебя молиться,
Но только сам никак не научусь.

* * *

Нас ожидают яма и петля —
Точнее я не нахожу ответа
В священных книгах Ветхого Завета:
Позорный плен, бесплодная земля.

Внимайте, огрубевшие сердца,
Что говорят пророческие главы,
Восплачьте же, имеющие право
Отвергнуть милосердие Творца.

Восплачьте же, пока сухая смерть
Не прибрала одну шестую суши,
Пока еще слепые наши души
Способны разрыдаться и прозреть.

ИСПОВЕДЬ МОИСЕЯ

Мне тяжело нести удел народа,
Трагедии несдержанных судеб,
Прости, Господь, им не нужна свобода,
И труд пророка темен и нелеп,

Когда народ пьянеет от разброда
И к милости и знакам Неба слеп,
Когда в путях великого Исхода
Он обрести желает сон и хлеб.

Но разве я носил его во чреве,
Но разве я родил его на свет?!
Прости, Господь, безумные во гневе,

Седые от лишений и от бед
Не внемлют строгим истинам Синая.
Они клянут и плачут, умирая.

ПЛАЧ ИЕРЕМИИ

Над скорбью и любовью воронье.
И ночью плачет мой великий город.
Безлюден праздник. Унижает голод.
Воззри, Господь, на бедствие мое.

Враг превозмог. Умелое копье
Разит моих сынов. А женский ропот
Встречает брань, встречает злобный хохот.
И входит скот в святилище Твое.

Презрен, ограблен, предан, уязвим —
Так согрешил мой Иерусалим,
Так возвеличил смуты и разлады,

Что плен и смерть — теперь его юдоль.
Воззри, Господь!.. Теснит мне сердце боль.
В день гнева Ты не ведаешь пощады.

ВАРТИМЕЙ

Его сжимала темнота,
Но он предчувствовал дорогу,
Предчувствовал, что слепота
И приведет однажды к Богу,

Что в долгожданные шаги 
Преображается терпенье.
О, Сын Давидов, помоги!
Как высока цена прозренья!

Так почему же темный час
И скорбь, что сердце одолела,
Не открывают наших глаз,
Не знают смысла и предела?!

А через них яснее суть – 
И прозреваем понемногу,
Предчувствуя, что это путь,   
Ведущий нас навстречу Богу.

***

И земля, и все дела сгорят,
Всё пойдёт в огонь – усилит пламя.
Почему мы верим – говорят
Души неизбежными словами?

Почему, невольникам греха,
Кажется, что мы коснулись сути
Неустанным зрением стиха
О прошедшей навсегда минуте?

* * *

Поселился в типографской краске,
Со страниц журналов и газет
Шумные рассказывает сказки,
Жизни замечательный сюжет,

Смелым чувствам посвящает главы,
Новости последние ведет
Бес обыкновенный и лукавый —
У него система и расчет.

Приручает он глаза и уши,
Так издалека заводит речь,
Чтоб увлечь доверчивую душу
И на муку вечную обречь.

Человек однажды разгадает,
У кого находится в плену.
Господи! Но силы не хватает
Небо созерцать и тишину. 

* * *
               
Пробьют часы  —  мечтой о малом
Смущает душу шумный быт,
Гул тесных рынков и вокзалов
То оглушает, то томит.

И в грохот входим, в скрип и скрежет
Машин, засовов и ворот.
И с каждым днем взираем реже
На  молчаливый небосвод.

И каждый  день невольно дышим
Сварливым воздухом тревог, 
Свою молитву плохо слышим –
И как её услышит Бог?

* * *

И видел я, где свет,
Но забывал о цели.
Лишь свой недужный день
Переводил в глагол.
Всё тяжелей душе —
Дар покаянья велий,
Дар покаянных слез
Я так и не обрел.

Всё чаще мысль моя
Скорбит о смертном часе —
И мой упрямый стих
Охватывает стынь.
Куда же я пойду,
Презрев Тебя, мой Спасе?
И камо аз гряду?
Господь мой, не отринь.

2001

* * *

И вновь Твою
Потерпим, Боже, волю —
И скорбь, как благодать.
И побредем по жизненному полю
Учиться умирать.

Терпи, душа, — не жди к себе поблажки —
Любую тесноту.
Прости, Господь, что так порою тяжко,
Невмоготу.



НАЧАЛО ПОСТА

                А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой
                лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми,
                но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой,
                видящий тайное, воздаст тебе явно.
                Мф. 6, 17-18

Умою я тревожное лицо,
И гордые мечтания отброшу –
И вспомню, пост держу перед Отцом,
Перед людьми не покажусь святошей

С унылой постной миной напускной,
С торжественным от тихой грусти взглядом,
Как будто я мистический герой
И первый врач от мировых разладов,

Как будто по спасению труды
Сопровождая строгою аскезой,
Забыл навек скоромный вкус еды –
Любого холодца и майонеза.

Заем гордыню
Свежим огурцом
И черным хлебом, чтобы не томила,
И буду пост держать перед Отцом,
Перед людьми не покажусь унылым.

ИЗ ЕККЛЕСИАСТА

Всё никчемно — нет пользы в трудах.
И ворчлива судьба, как старуха, —
Множим грех, возвращаемся в прах...
Суета и томление духа.

Всё никчемно — всё было в веках.
Не насытить ни зренья, ни слуха.
Жаждем сути. Живем впопыхах.
Суета и томление духа.

Но печальные мысли отринь
И оставь состязанье гордынь, —
Весели свою кровь медовухой.

Взыщет Бог — будет время Суда.
Помни это.
              А всё — суета...
Суета и томление духа.


СТРОИТЕЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ

Весенний день!
Помечтаем давай,
И хмель сердца разберет —
Высокою башней украсим край,
Упрется в небесный свод!

Но чем ты расстроен, чем удручен,
Надежный товарищ мой?
Красивый город у нас — Вавилон!
Работай и песни пой.

Свечой исполинской из кирпичей
Прославим и век, и миг…
Ломать — не строить,
Ломаешь зачем
Наш общий, как цель, язык?!

Да будь же ты прост!
И я буду прост.
За всё, что не так, прости.
Пускай не хватали мы с неба звезд —
Сожмем их в своей горсти.

Великую башню построить должны,
И всё пока шло на лад.
Зачем слова твои снова темны?
Чего ты придумал, брат?!

Мычишь и мычишь свой тревожный вздор.
Какой подаешь мне знак?
Весна не красна? Не готов раствор?
Прости, не пойму никак.

Какая идея! Небесный свод
Пронзила бы, как игла.
Но, видно, отвергнули камень тот,
Что станет главой угла.

* * *

Кто-то осторожно помешал
Плавному теченью долгих лет?
Как нежданно тихая душа
Ощутила жизни сущий бред.

Всё ничтожно.
Совестно уму
Принимать привычные пути.
Почему так ясно не пойму,
Как мне душу темную спасти?

Верил, что всё будет впереди.
Верил, не устану.
А устал...
Может, нищий Лазарь приходил
И о богаче напоминал?

***

Душа привыкла.
Ни о чем не просит.
Привыкла видеть, что горит закат.
А за окном встречает зиму осень –
Совпали листопад и снегопад.

Душа привыкла
Никого не судит.
И никого не ждёт
В притихший дом.
И чаще рядом умирают люди…
Зима сменяет осень за окном.

Никто не тронет.
Ничего не сносит.
И не вернёшься ни на день назад.
И жизнь как будто северная осень –
За листопадом сразу снегопад.

1990

ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ

По воде как посуху пойду,
Задевая по пути звезду,
Что в полночном море отразилась.
Господи, а если пропаду?

Взгляд теряет звезды и луну.
Шаг ныряет в шумную волну.
Маловерный, что ж я усомнился?!
Только усомнился — и тону.

Мысль, как камень, падает до дна,
Чтобы стала жизни глубина 
Постижима  страннику по водам — 
Как она темна и холодна!

Как темны подводные края,
Где скользит упрямая змея —
Мысль моя, как проходить по водам
До небесной тайны бытия.

* * *

Нет во мне никакой перемены —
Снова в тягость молитвенный труд.
Словно кровь из разрезанной вены,
Дни мои, исчезая, текут —

Истекают по капле.
И длится
Череда одинаковых лет…
Неужели я самоубийца?
И тогда мне спасения нет?

***

Что наш спор? Это ветер и звук.
Нет прозрения – тошна свобода. 
Только смерть, – лучше позже, мой друг –
Разрешит разногласье – приходом. 

Ей ответ, словно утро, знаком,
Что мы в споре ночном разбираем.
А пока мы давай поживем.
Мы не завтра еще умираем.

Обсуждаем с тобой дребедень,
Говорим об обидах поэта…
Ночь прошла — и приблизился день,
Облачимся в оружие света.

Сына вырастим. Выстроим дом.
Пусть посадим не грушу, а ёлку.
Может, завтра еще не умрём.
В этом больше свободы и толку.

2006

ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

Я приехал из ночи в весенний рассвет,
Я оставил полярную мглу и тщету.
Все надежды оставил
Всех прожитых лет,
Чтобы заново душу понять на свету.

Я приехал смотреть, как ломаются льды,
Как, разлившись, несет к океану река
Темный скарб, и осколки Полярной звезды,
И пугливое время,
Чье бремя тоска.

Возвращаются силы в безвольную плоть.
В храме, тесном от веры и познанных бед,
Освящается верба, и входит Господь
В новый город души.
И в весенний рассвет.

ПОСЛЕДНИЙ МОНАХ

Монах,
творящий неустанную молитву,
вероятно, не ведает,
что он-то и есть главная угроза
будущему.

Но только по его молитвам –
а как иначе? –
некоторые души волнуются,
начинают прозревать
мерзость запустения,
говорить о конце света.

Какой еще конец света,
фанатики и фашисты?!
Когда надо покупать
телевизоры и гамбургеры,
пить колу
за процветание и новый порядок.

Это все молитва последнего монаха,
она неустанно колеблет
этот МИР и эту БЕЗОПАСНОСТЬ,
как ни колдуй
по социологическим опросам.

Да воскреснет Бог
и расточатся врази Его!

ПАМЯТЬ

Лежу на песке я -  ни шума,
Ни облачка, летний зной. 
Зачем я о смерти подумал? –
Причины-то никакой.

Безмолвны песчаные дюны.
Тиха и морская гладь.
День солнечный кажется юным –
Некуда силы девать.

Совсем и немного я прожил,
Не скоро еще мой час.
А смертная память тревожит,
Как, знаю, тревожит вас.

***

Когда нас к собранности душ
Напевно призывает дьякон,
Хочу молиться я и плакать,
Как воин веры, кроткий муж,

Освобождаться от обид
С несокрушимым постоянством.
Но вдруг помыслю – дьякон пьянством,
Не очень-то таясь, грешит.

Помыслю про чужой запой –
В душе рассеянность и вялость.
Ах, жизнь! Разымчивая малость –
И пропоют за упокой.

Еще немного – и предел,
На том придётся мыслить свете,
Где все небесны, словно дети…
А я зачем-то повзрослел.

* * *

Обещаний громких не жалея,
Возглашает мир на все лады:
Наступает эра Водолея! —
Царство без страданий и нужды!

Но зачем мне той счастливой эры
Самые удобные места,
Если в ней не будет русской веры,
Православной веры во Христа. 

* * *

И алтарям показывали спины,
И гневу предавались в постный день,
И точно не платили десятины,
Предпочитая выпивку и лень.

И колокол гремел неутомимо,
И в третий раз кричали петухи,
А мы смотрели на пожары Рима
И сочиняли новые стихи.

И в них писали, что сердца разбиты,
Что благодати не было в огне,
И всё-таки вздыхали, словно мытарь:
«О, Боже, буди милостив ко мне…»


НАДЕЖДЕ МИРОШНИЧЕНКО

Они умели строить и молиться,
Прощать и верить, и не помнить зла.
У черной сотни праведные лица,
У черной сотни светлые дела.

Но существует мненье преисподней:
Чернец свободу гонит как беду.
Ах, как пугают бесы черной сотней!
А я за нею в белый храм иду,

Где принимают Кровь Христа и Тело
Из общей Чаши воин и поэт.
Ты этого боишься, видно, белый,
А, может быть, уже не белый, свет?!

***

Порой нет ничего милей –
Идти по кладбищу, взирая,
Как приняла земля сырая
И незнакомых, и друзей.

Иных столетий имена
Увидишь на могильных плитах.
Как много навсегда забытых!
Как многозначна тишина!

Умолкли скорби и расчет,
И только редко крикнет птица,
Да время строгое страницу
В урочный час перевернет.

И я прочту, какой пустяк
Тревоги и земные блага,
И что кладбищенская влага
И состоит из этих благ.

* * *

Свежа осенняя прохлада.
И краски осени свежи!
Но смысл дождя и листопада —
В преображении души.

Приму я узкую дорогу
И поздней осени порыв,
Что надо подниматься к Богу,
Любовь и дождь соединив,

И слышать в невысоком слоге
Иной покой небесных лир,
И видеть, пребывая в Боге,
Себя и весь осенний мир.

* * *

Ангел-хранитель и демон двурогий
Не покидают,
Ведут, как патруль,
По незнакомой последней дороге –
В вечный декабрь или в вечный июль?

Там за чертой, за звездой неизвестной –
Суд, но не судьбы,
И смерти там нет.
Смерть оказалась печалью телесной…
Вечная тьма или вечный рассвет?

Что же, душа, непутёвая птаха,
Хочешь понять в суете путевой
И тяжелеешь от смертного страха –
Вечная скорбь или вечный покой?


***
                Надежда моя сидит одесную Бога.
                Св. Тихон Задонский

Прости, Господь, что я извел года
В сердитых спорах, бойких диалогах.
Все ближе, ближе страшный день Суда…
Моя надежда одесную Бога.

Прости, Господь, незрелому уму
Иронию сомнения и слога
И помоги неверью моему…
Моя надежда одесную Бога.

Прости, Господь, что в суете сует
Кружило душу по кривым дорогам,
Что мне казалось в скорби - Бога нет...
Моя надежда одесную Бога.


***

Для весны и месяц май не в счёт
В Воркуте – ворчат порой метели.
Из дому не выйдешь – жизнь идёт,
Чтоб подумать о загробной цели.

Замело пути, но цель ясна,
Свыкнуться бы с ней и измениться,
Чтобы смерть явилась, как весна,
Пела чтоб душа о ней, как птица.

Но пока что, гордый человек,
Снова я не слышу пенья птички,
Я весной привычно вижу снег.
Крайний Север.
Вредные привычки.

СВОБОДА

Нечистый дух,
Обживший русский пыл,
Вдруг удалился из страстей народных,
Ушел скитаться –
                и в местах безводных
Искал покоя, но не находил.
Покоя нет.
Решил тогда: вернусь
В знакомые пределы и приюты,
Откуда вышел, где я сеял смуты.
В пустыне – скука...
И спешит на Русь.
Покинутый им видит
Русский дом,
Избавленный на время от терзаний,
Дом выметен и убран –
                но не занят!
Украшен, но не поселилась в нем
Молитва.
И с собою семь других
Нечистых духов, что мрачней и злее,               
Берет –
               и входит в смелые идеи,
В горячий спор и в бесшабашный стих...
Что с Родиной растерянной моей?!
Ее недугам снова нет исхода, 
В ней бесы пляшут и кричат:– Свобода!
А матери хоронят сыновей.

***

Беспечные братья, мы стали седы,
Прижившись в чужой стороне,
Не ведали горя, не знали нужды,
И хмеля хватало в вине.

Смеялись, писали пустые стихи.
Забыв про Отеческий дом,
Но голод настал – и пошли в пастухи,
И стадо свиное пасем.

А ночью холодной томится душа,
Что время подходит к концу.
Как жили легко! – и спеша, и греша…
Вернемся скорее к Отцу.

Вернемся, оставим чужие пути,
Падем на колени пред Ним
И горько заплачем: виновны, прости,
Прости нас –
И вдруг умолим.

***

Беззакония чада и болезни сыны,
Мы должны исцелиться, ибо мы прощены.

О бессмертной печали подбирали слова.
Все у нас получилось. Что же вера мертва?!

Все у нас получилось…Но страшит в судный миг –
В разногласие с сердцем вступал наш язык.

И в бессильном молчанье уповает строка,
Что есть милость Господня, что есть Божья рука.

***

…А жизнь оказалась талантом, что надо пустить в оборот –
Не своим серебром.
И как же мы с ней поступили, беспечный и робкий народ, 
Позабыв про заем?

На что сохраняли ее, завернув поплотнее в платок
Или в землю зарыв?
На что же потратили, зная, что заимодавец-то – строг,
Ибо был терпелив?

О чем изводились? Каким полагали удачный черед?
Пожалели рубля?
И скажет взыскательно вдруг господин, что не сеет, не жнет: 
Где же прибыль моя?!

Что сердце стяжало, скупые рабы?  И что разум постиг?
Приближается срок.
Зачем же любовь, что так щедро взаймы нам ссудил ростовщик,
Завернули в платок?

* * *

Днем или, может, порою полночной
Сердце поймет, что болит к непогоде,
Что разыграется ветер восточный —
Ветер Господень.

Ветер придет из далекой пустыни
И занесет родники и колодцы,
Горькие речи и храмы гордыни.
Кто же спасется?

Кто же, привязанный к родине милой,
К жизни своих гаражей и домишек,
Выкрикнув, выдохнув: «Боже! Помилуй!»,—
Будет услышан?

* * *

Усталость, зима и морока
Блаженные гонят слова —
Для праведников и пророков
Камней не жалеет Москва.

Народ-богоносец… Да ношу
Не может никак удержать.
Неужто три Рима падоша?
Четвертому же — не бывать.

Идет литургия неверных,
Проклятья срываются с уст.
Зима и усталость, и скверна,
И дом оставляется пуст.

***

Души спасением разбойники
Займутся, бросив свой разбой,
Когда им тихие покойники
Во сне расскажут про покой.

От неожиданного мрака
Охватит их великий страх —
И обретут уменье плакать
И сокрушаться о грехах.
 
А мы, полжизни промечтавшие
О светлом дне и ни о чем
И ни полушки не укравшие, —
Каких еще знамений ждем?!

Какие ангельские речи
Внушат движению строки,
Что смерти следуем навстречу
Желаньям сердца вопреки?

В НЕБЕСНЫЙ ГОРОД

К улицам небесных городов
Поведут долиной смертной тени 
Нас молитвы за своих врагов
И восторг пасхальных песнопений…

Путь покрыла неземная мгла,
А душа — неудержимо рада,
Что врагов молитва сберегла, —
Может, и спасенье наше рядом.

* * *

Как воет метель! Как темно!
Проходят минуты и годы.
Душа моя смотрит в окно
На грозную смуту природы.

Зачем я живу на земле? —
Стареет душа и томится.
Зачем мои звезды во мгле
Тревожные спрятали лица…

***

С душой, крылатой и тяжёлой,
Через обыденную стынь,
Через леса иду и долы
К истокам сказок и святынь.

И открываю я просторы,
Вдыхая утреннюю синь:
Онега, Пинега, Печоры,
Ветлуга, Вырица, Медынь.

Избыть томящие разлуки
Иду к началам, к алтарям.
Надежда — свет сердечной муки —

Встречает памятные звуки:
Саров, Таруса, Семилуки,   
Коломна, Углич, Валаам…

* * *

Душа вступает в горние псалмы
И начинает восходить по строкам —
«Умножиша стужающии ми…» —
Внимает удивлению пророка.

Стужающии…
Аз уснух и спах.
Ночною тьмой переполнялись годы,
И сон мой охранял житейский страх,
Сомненья умножались и невзгоды.

Воскресни, Господи!
И ото сна
Встаю и о спасении взыскую.
И потому вокруг меня война.
Ты поразишь враждующие всуе.

2007

***

Правила похожи на идеи,
Да скорей берутся за дела.
Гонят прочь сомненья фарисеи,
Не из их ли мы, душа, числа?

Полагаем, истинная вера —
Только правил знанье и расчет.
И хотим обидчивою мерой
Исчерпать бездонный небосвод?

А любовь?
И правило немеет,
Не приняв душевного тепла,
Как Христа однажды фарисеи.
Но, душа, — мы... не из их числа?
2003

***

Слова звучат почти бесстрастно,
Без суеты и торжества.
Как на душе сегодня ясно!
Как тихо в праздник Покрова!

Как будто жизнь я не растратил
На долгий сон, короткий стих…
Спаси нас, грешных, Богомати,
Хотя бы от себя самих.



6. Как несбыточно слово!

***

Я вижу свет,
Еще во тьме скитаясь,
Нечаянных созвучий слышу ритм.
Душа моя — пока неандерталец,
Она еще пока не говорит.

Не ведая про собственную косность,
Но чувствуя необъяснимый стыд,
Душа вдыхает безглагольный космос.
И видит свет.
И путь к нему торит.

1987

***

Живем! Всё плохое забыто.
Друзей и подруг потеряв,
Пьем времени винный напиток,
Души изменяя состав.

Нам главное, сразу не спиться,
Принять мировой неуют.
Сократы российских провинций
Цикуту признанья не пьют.

Но склонны и мы к диалогу,
И все же себя познаем,
Отравленный век понемногу
Хлебая   – глоток за глотком.

Хотя нашим искренним вздором
Никто от души не смущен,
Но чувствуем вкус приговора –
Железный и пошлый закон.

И чем же мы так ненавистны?!
И чей потревожили нрав?!
Любовь к независимой мысли
Души изменяет состав.

И тем неизменней решенье –
Упрямая воля суда…
И нет для нас, кроме терпенья,
Иного святого труда.

* * *

Мне говорили, надо ремесло
Найти такое, чтоб тебя кормило.
А я был молод, и меня влекло
К нестройным душам и стихам унылым.

А я смотрел в окно, как гибнет строй,
Как выцветает на плакате Ленин,
И Анненский тоскливою строкой
Мне подтверждал, что мир несовершенен.
 
Я повторял за ним, что мой фиал
Не идеалом полон —
Светлым пивом.
И ничего совсем не понимал
Я в ремесле, к поэзии ревнивом.

И в девушках.
Со мною заодно
Они о символистах щебетали,
Но долго не могли смотреть в окно
На времени усталые детали.

И улетали, словно бы они
Какие-то непонятые птицы.
А я смотрел в окно, как гибнут дни,
Почти забытых книг листал страницы.
 
А я был молод — драгоценный бред
В тетрадь писал
И юностью томился,
При этом полагал, что в тридцать лет
Жизнь не имеет никакого смысла.

До тридцати я посмотрю в окно
На суетные серые фигуры,
А после будет скучно и темно.
И старость. И конец литературы.

Где то окно? Где из окна тот вид —
На горизонт? Куда моя дорога
И жизнь спешат?! Пусть Анненский забыт.
Но смысл есть, да времени немного.

И смысл есть. Нет только ремесла.
И сожаленья нет о том, что было.
И вновь влечет морозная весна
К стихам и звездам — ко всему, что мило.

***

В поэтах есть черта Сократа –
Вопросы о себе пьянят.
Поэтому и виноваты –
Не так глядят, нетрезвый взгляд.

Во взгляде явная опасность –
Открытый, как велосипед,
Теряет мир былую ясность
От иронических бесед.

Кому судьба, кому утрата
Не сразу, впрочем, разберешь…
Не знает имени Сократа
Скучающая молодежь.

И нет идей его в народе
Две тысячи – да больше! – лет.
Так почему любой свободе
Сократ мешает?!
И поэт.

* * *

Подумал: ничего я не успел.
Зима сжимает сердце или старость?
И столько светлых безнадежных дел
В моих черновиках еще осталось.
Проходит жизнь —
                и не берет в расчет
Неторопливость русского поэта.
Пусть ничего меня уже не ждет,
А я вот жду — еще наступит лето.
А я вот жду…
Прости, Господь, раба,
Что ропщет на погоду и усталость.
И понимает, что его судьба
Не началась.
И всё же состоялась.

* * *

Поэты — себялюбцы, гордецы,
Но что напишут — сбудется построчно:
Сойдутся все начала и концы,
Сойдется всё — до полуслова — точно.

Стихов не будет, если скажешь ложь,
И если дан мне скромный дар поэта,
То я предвижу, что переживешь
Ты много лет — не только это лето.

Твоя болезнь
Пройдет,
Пройдет,
Пройдет...
Пусть на полвека, но еще осталось
Делить с тобой нам кров и небосвод,
Делить с тобою нам любовь и старость.

Еще полвека...
Время есть пока —
Взглянуть на звезды,
Помолиться Богу,
И долго жить,
А унывать — слегка.
И ты меня переживешь немного.

Однажды утром попрошу позвать
Священника. Жаль, рядом нету сына.
И, причастившись, лягу на кровать.
Глаза сомкну.
И не проснусь, Марина.
Душа моя отправится в полет,
Преодолеть воздушные мытарства...

Но о другом хочу сказать:
Вот-вот
Твоя болезнь
Пройдет,
Пройдет,
Пройдет...
Помогут и молитвы, и лекарства.

Стихи помогут — и сомнений нет.
Стихи помогут, знающие точно,
Что скромен дар, да все-таки — поэт.
Мелю пустое —
                сбудется построчно.

* * *

Как несбыточно слово!
Незваный глагол
Убеждал не молчать и спешить напролом,
И сложилась строка — я, волнуясь, прочел.
Всё не так,
Надо было писать о другом.

Я мрачнел, становился чернее чернил.
Я хотел говорить, но не ведал о чем,
И незваный глагол неумело чертил,
Понимая, что надо писать о другом.

О другом... Но о чем?! О мерцанье светил?
О борьбе, о погоде? Как злобно в трубе
Воет ветер, как гаснет свеча?..
И решил:
О другом — это просто сказать о себе.

И постиг черновик и последнее дно,
И глубокое небо, и шорох в избе,
И гул времени...
Снова изводит одно:
Как спокойно и просто сказать о себе.

***

Как поживаешь, не молчи,
Старинный друг мой, - в Петербурге
С тобой не возятся хирурги,
А также прочие врачи?

Не пьешь ли водку так, что плоть
Покоя ищет под забором,
Под Исаакьевским собором?
Да упаси тебя Господь.

Какой идеей одержим,
Каким талантам рукоплещешь?
Вновь утешаешь падших женщин,
Со злом сражаясь мировым?

Конечно, лучше не греши,
И мировое зло – не шутка,
Закончишь язвою желудка
И расслаблением души.

И скажут – выдохся поэт,
Остался скряга и филолог.
А нам с тобою только сорок,
И сорока-то нету лет!

Что стоит взять и накупить
Таблеток и боеприпасов,
Уныние урочным часом
В Неве широкой утопить.

Пускай уже который год
Среда снедает и округа,
Пиши. И мы поймем друг друга –
И мы посмотрим, чья возьмет.

1998

* * *

Проедет поезд мимо Ираёля,
Обыкновенной станции на вид, —
Но здесь поэт Илларионов Толя
На звезды смотрит, с небом говорит,
На светлый лад настраивает лиру,
Отмаливает грустные грехи,
И суетному городу и миру
Слагает здесь негромкие стихи.
Взволнован он судьбой, а не успехом.
Ах, как спешат и поезд, и года!
Я снова в гости к другу не заехал,
И, видно, не заеду никогда.
Не расскажу за чашкой с крепким чаем,
Что хорошо беседовать вдвоем,
Что, постигая небо, умираем,
Да только — ради этого живем.
Нет невезенья, есть лишь Божья воля,
Так на нее и будем уповать.

Не унывай, Илларионов Толя.
И постараюсь я
Не унывать. 

2000

***
                К.Вагинову

Кастальская каста, вельможи
Лирических правил и грез,
И каждый твердит и итожит
Судьбу, что летит под откос.
И ты – рассудительный – тоже
Уставам их веришь всерьез,
И споришь с упрямым  прохожим
О русских объятьях берез.
А мысли по древу, как мыси.
И правды нагольны. И присен
Случайный мальчишеский стих.
И ты – непреклонный – зависим
От лир Городских Дионисий,
От сказов и рун избяных.


* * *
                То вид Отечества: гравюра,
                На лежаке солдат и дура.
                И. Бродский

Не лик, а вид Отечества — гравюру,
Лубок — мыслитель созерцать привык:
Кривую улицу, согбенную фигуру,
Железную кровать, священный броневик.

И потому всё следует к сумбуру,
К распаду и крушенью,
                и мужик
Пьет политуру, славит диктатуру
И не читает запрещенных книг.

Холодный ум подлог не покоробит —
Он созерцает вид, а не юдоль.
Изыскан слог, его признал бы Нобель —
Решит академический Стокгольм...

А на Руси — и чернозем, и снег,
И сон, и бунт, и Бог, и человек.


СУДЬБА

Жил русский поэт – он от Бога обрёл
Сердечное слово, державный глагол,

Молитвенный вздох валаамской тиши,
Смиренье и меч православной души,

Лицейский бонтон, холмогорский подзол…
В крещенский мороз он ко Спасу ушёл.

Но только и ныне в прозрачных стихах
Ревниво находят имперский размах.

Находят опасный имперский аршин
И веру в имперскую волю равнин.

Дано претерпеть и посмертную месть
Тому, кто не предал российскую честь.

1992

* * *

Темна душа поэта.
Но странно — белый свет
Ждет от нее ответа.
Какой с нее ответ?!

Какой-то шепот странный
Сомнений и обид.
А белый свет — как рана
Смертельная — болит.

***

Разбавят спирт убогим сериалом,
Забудут непокой и неуют,
Тела закроют ватным одеялом
И завтра на работу не пойдут.

Недобрые слова переживут,
Долги потерпят, с ними горя мало.
А горе от ума, чей тихий труд
Блажит, не принимая сон — устало,

И топит в спирте синюю звезду,
И привкус ночи чувствует в напитке,
И привкус неба чувствует в аду,

В котором длятся творческие пытки…
И у меня долгов, увы, в избытке,
Я завтра на работу не пойду.

***

Опускается серое небо,
Приближается к серым глазам.
Никакому румяному Фебу
Я бессмертной души не отдам.

Жертвы требует идол кудрявый,
Искушает свободой стиха.
А взамен ни покоя, ни славы –
Одиночество, лира, тоска.

Пусть летят аполлоновы стрелы
Мимо строк моего бытия.
Смерть – вот самое важное дело,
Умирать так за други своя.

2000


* * *
                Андрею Шабанову


Как вертится твоя планета
И на каких стоит китах?
Какие храмы и приметы
Творит волнения размах?

О чем молчат судьбы сугробы,
А над движением строки
Какие долгие учебы
Ведут души черновики?

И как — поэт?! С какой отравы,
С какой крепленой белены
Он скромно падает в канавы
Смотреть запутанные сны?

Смотреть, как вертится планета –
Как будто набирает ход…
Пусть укрывает до рассвета
Поэта тонкий небосвод.


* * *
                В. Ц.

Как часты с унынием встречи,
Без веры на сердце темно.
Ты пишешь —
                от мира не лечит,
Зато понимает вино.

Ты пишешь без всякой утайки —
До самого черного дна,
Где бесы сбиваются в стайки,
Что снова — вино
                и вина.

Но чем безнадежней дорога,
Сильнее и трепетней страх,
Тем строже движение слога,
Яснее присутствие Бога
В безбожной тоске и стихах.


* * *

Не желайте поэту стихов
В наше время глухое,
Пожелайте прощенья грехов
И покоя, покоя.

Чтоб не рухнул в холодный сугроб
От обиды и водки,
Помолитесь, чтоб тихо усоп —
Незлобивый и кроткий.

Хоть и весело жил, но тужил,
Унывал без причины.
Помолитесь, чтоб он заслужил
Христианской кончины.

Православно, по чину отпет —
Шел небесной дорогой.
И вздохнули бы: умер поэт,
Написал-то — немного.

***

Чему я рад?
И солнце редко светит,
И светит без особого тепла,
И на душе холодный грубый ветер,
И остывает юности зола. 

Так это возраст?
У него причуды.
И потому –  смущен и одинок –
Чему-то улыбаюсь?
Будь, что будет.
А что-то будет…
И со мною Бог.

2006

* * *

Не хватало печали у лета…
Подбирая и цвет, и приём,
Время краски осеннего цвета
Наносило холодным дождём.

В беспощадной старалось оценке
Не жалеть ни рассвета, ни мглы.
И открылось ему, что оттенки
Для лесов и садов тяжелы.

И вчерашние силы и страсти
Снегом медленных дум замело…
Так решает взыскательный мастер
Всё сначала начать.
Набело.

1987

***
               
Война придёт не завтра, а сегодня –
Уже идет и ставит блокпосты.
Но радуются часто в преисподней,
Что храмы православные пусты,

Что мы глотаем слезы на могилах,
Но продолжаем верить в миномет.
И потому нам нужен поп с кадилом,
Блаженный поп – он души отпоет.

Он отпоет решительных в печали
И за друзей рискнувших головой –
На милость Божью пусть не уповали,
Но Родину и душу не отдали
Земному торгу, злобе мировой.

Нам нужен поп, чтоб не чернеть от мести,
Ветхозаветной мести…
                Сердце, пой –
Тихонько пой с церковным хором вместе
Молитву «Со святыми упокой…»

2000

* * *

Корпим над стихами, а дни — сочтены.
А юные дни — не вернутся.
Земные слова нам не очень нужны,
Небесные — нам не даются.

Нам уличной песни не нравится слог,
А наша судьба — не поется.
И тонкому чувству досаден раек.
Нам дерзость никак не дается.

Молитва отрадна. Оттает душа.
Но жажда стиха остается.
А дни сочтены — исчезают, спеша.
Молчание нам не дается.

***

Не может народ без урода –
Обычный семейный синдром.
Занятно, какая погода
На северном сердце моем?

А в нем беспросветная вьюга,
А в нем заполярная тьма,
И честен народ: по заслугам
Уроду сума и зима.

Не может урод без народа,
Урода изводит вина,
Он должен сказать, что погода
На сердце народа скверна,

Что там беспросветная вьюга,
Что там заполярная тьма…
И грустен урод: по заслугам
Народу сума и зима.

2003

ИЗГОТОВИТЕЛЬ АМУЛЕТОВ

Гордый жрец, седой пророк Перуна,
Толкователь басен и кощун,
Кобник, исчисляющий кануны
Засух и потопов, и горбун,

Звезды поглощающий и луны,
Облакогонитель и колдун,
Ведьма, возвращающая юность,
Сторож кладов и травы Плакун —

Все спешат ко мне купальским летом
За волшебной силой — амулетом —
И устало просят: «Изготовь

Знак судьбы, чтоб в наши заговоры,
В чары и в проклятья, и в потворы,*
В ненависть вошла твоя любовь».

***

К кому приходят ангелы?
Не к нам,
Ведущим речи о судьбе и духе,
Приникнувшим к обидам и долгам
И раздражённым тихой песней мухи.

Пой, муха, пой,
А мы сотрём туман,
И слой музейной и вчерашней пыли.
Увидим птицу и аэроплан,
Увидим ведьму на автомобиле.

Но ангелы избегнут с нами встреч…
Зачем глядим беспечно и сурово,
Куда заводит утренняя речь
В славянской матрице молитвослова?

Когда приходят ангелы не к нам…
И мы, поспорив о богах с соседом,
Вновь продолжаем с Богом по душам
Вести неторопливую беседу.

***

Его в сосновый гроб положат,
Поплачут скромно, что поэт
Душой мятежною извелся,
Отмучился во цвете лет.

Не разобрались в нем соседи,
Бездушный век, дотошный ЖЭК...
И я подумаю: от водки
Хороший умер человек.

Зачем унылому запою,
Бессмысленному кутежу
Он отдал дни свои? Не знаю.
Не понимаю. Не сужу.

* * *

Расхваливаешь точную науку,
Что исцелит
Внезапную тоску, любую муку,
Аппендицит...

Достаточно пытливого расчета —
И смуты нет.
И всё прошло. И даже жить охота,
Как в двадцать лет.

По всем подвалам сердца и сусекам
С огнем числа
Бреду, чтоб стать здоровым человеком,
Да всюду мгла —

Скучнее сон, томительней свобода,
Темнее свет.
И не проходит даже непогода,
Как в двадцать лет.

* * *

Живу вот…
Не умер.
За что и везет?!
А вам со мной не повезло.
Поэт пропадает,
Да не пропадет
Смертям и сомненьям назло.

Подумаешь дело —
Плевать в потолок
И век пролежать на печи.
Живу вот…
И самый удачливый бог
Попросит меня: «Научи!» 


СОВЕТ ОПТИНСКИХ СТАРЦЕВ

Подвижники молитвы и поста,
Чтоб гордых дум преодолеть прельщенье,
Шли убирать отхожие места —
Так души обретали очищенье.

Хорошее лекарство для ума,
Врачующее самый здравый гений,
Послушное сгребание дерьма —
Весомей философских рассуждений
(И сложных стихотворных сочинений).

Но мы горды — и собираем мысли,
Как словари, храним  благой совет,
А мест отхожих никогда не чистим.
Поэтов много…
Вот и я поэт.

* * *

Пророки читают молитвы,
Твердят покаянный канон,
Им зримы грядущие битвы,
Печали последних времен.

Поэты не очень серьезны,
Не дал им Господь глубины.
Вглядевшись в высокие звезды,
Заметят лишь — зимы морозны,
И мысли людей холодны...

* * *

Уже поэты, но еще мальчишки,
Защитники идеи и земли,
Ушли на фронт…
Ни записные книжки,
Ни головы свои не сберегли.

Неторопливо, деловито, хмуро
Убила их великая война.
История родной литературы
Не вспомнит их простые имена.

И только незаметно краеведы
Опубликуют сбивчивый рассказ
О посвященных в чаянье победы,
О трепетно молящихся за нас.

КОСТРЫ

1.
На печальные закаты
Тихо смотрят Геростраты —
И сжигают храм дотла.
Пусть рассеются потемки
И далекие потомки
Знают яркие дела!

2.
Человек сгорел у Фета,
И теперь судьба поэта —
Храм души спалить стихом,
Чтобы помнили немного,
Кто был автором поджога —
В гордом мире роковом.

***

Видимо, лирику близок Пилат –
Вот прокуратор умыл свои руки,
И провожает сочувственный взгляд
Божьего Сына на крестные муки.

Жаль человека ему, не Христа,
И ничему он не верит на свете.
–Что же есть истина?  –Только мечта.
Истины нет – его сердце ответит.

Власть ощущает и горечь утрат.
Истины нет – только сны и разлуки.
И провожает сочувственный взгляд
Божьего Сына на крестные муки

Так и поэт – снова ищет деталь,
Передает преходящность земного.
Истины нет – только дождь и печаль,
И ощущение власти над словом.

* * *

Прочтут стихи, что ничего не значат,
И некролог,
И кто-то нерешительно заплачет
В цветной платок.

И вытирая чувственные слезы 
И сняв берет,
Начнет рассказ высокопарной прозой,
Что жил поэт.

Я это «жил» услышу, напрягая
Посмертный слух.
И я воскликну, что душа живая,
Что жив мой дух.

Что вижу вас — всех, кто пришел проститься —
Простить меня.
Но зря, друзья, унылы ваши лица, 
Не умер я.

Не умер я, поверь мне, брат мой лирик,
Что я живой!
Поверь мне, завсегдатай поликлиник
И сын пивной.

Оставим несчастливые глаголы —
Слова, слова…
Я вижу вас! — воротники, подолы
И рукава.

Я вижу вас! — носы, усы, бородки,
Разрезы глаз
И складки губ. Как явственно и четко
Я вижу вас!

И так милы мне чувственные слезы,
И мил сюжет,
Изложенный высокопарной прозой,
Что жил поэт.

Касаюсь плеч и трогаю за руки,
И в этот час
Осознаю всю трогательность муки,
Что вижу вас.

Осознаю, никто мне не ответит,
Вздохнув: «Привет!» —
Когда я рядом с вами, словно ветер.
И словно свет.

* * *

Снова времени гул оседает в душе, словно иней,
И надежда готова признать, что грядут холода.
И рождается ропот порой по ничтожной причине,
Неожиданный ропот понятного сердцу труда.

И в ответ заиграют небесные арфы и трубы.
Как мне это знакомо! В мелодию гул перейдет.
Жизнь уходит на убыль, уходит на убыль,
                на убыль…
А куда ей еще уходить?! Я отчетливо
                слышу уход.

***

                Мир ловил меня, но не поймал…
                Г.Сковорода

Уловит мир в большом и малом,
Возьмет высокую цену –
Душою платим,
И устало
Живем у времени в плену.

Мелькают купленные годы,
Свершают строгие суды,
Изводят жаждою свободы
Григория Сковороды.

Прочь мира вечная усталость!
Зачем ищу я твой уют,
Когда мне жить ещё осталось
Вдруг только несколько минут?!

* * *

Рассеянной жизни упорство,
Не знающий отдыха труд –
Стихи да стихи...
Стихотворство…
Года, как минуты, бегут.

К чему?
Никакая известность
Души не утешит живой.
Уйду –
А родную окрестность
Засеют забвенья травой.

Но, может быть,
Странным мученьем
От мыслей унылых и смут
Отвлёк я кого-нибудь –
Чтеньем
Стихов.
Хоть на пару минут.

* * *

Их нет уже, а мне поверить трудно…
Характеры упрямы и резки,
Искали песню зло и беспробудно
До безысходной гробовой тоски.

Но неудачно выбрали концовку,
Перетянули слабую струну.
Искали песню, а нашли веревку,
Нашли себе последнюю жену,

Что приняла и проповедь, и ругань
На здешние угрюмые места —
И обняла последняя подруга…
Сошли во тьму со своего креста.

А я их знал, и горько удивился:
Как увлекает помраченный пыл;
Что до сих пор за них не помолился,
Так по душам и не поговорил.

* * *

Читаю рыжего поэта,
Который пел легко, как чиж,
И знал, что для любого света
Любой поэт немного рыж.

Имел он вредные привычки
И несколько гражданских жен,
Но не лежал в психиатричке,
Дождливой жизнью оскорблен.

Бывал в милиции за драку,
Душой и телом от вина
Болел, но никогда не плакал,
Что жизнь скучна и не нужна.

Когда однажды стал известным
И модным, словно ерунда, —
Сдавил судьбе своей и песне
Веревкой горло навсегда.

И кто-то скажет — мог иначе,
И написать бы сколько смог!
Не смог бы. Я о нем не плачу.
Я понимаю — мир жесток.

Читаю рыжие печали, 
Стихов листаю тонкий том,
Он выбрал, чтоб его читали
И говорили бы о нем.

Что для него души спасенье?!
Неясный и натужный труд.
Ему важнее наше чтенье
И наш посмертный пересуд.

ДРУЗЬЯ

И чёрен хлеб мой, да не пресен.
Неприбыльное ремесло –
А всё-таки от тёмных песен
Кому-то станет и светло.

И во дворце или в лачуге,
На севере или на юге
Мудрец иль юный баламут
И обо мне, как лучшем друге,
Помыслит несколько минут.

Его в сюжете стихотворном
Заденет странная строка,
Туманным чувством, хлебом чёрным
Душе покажется близка.

Жаль, что слова перебирая
И снова поправляя  слог,
Об этом даже не узнаю
И так же буду одинок.

* * *

Во дворе только я и собаки,
Только я и веселые псы…
Что-то чуют в полуночном мраке
Наши чуткие к ветру носы.   

Что-то, видно, в домах происходит —
И вокруг ни души не найти…
Что-то чуют в сырой непогоде
Наши чуткие к небу пути.

***

Что там в Интернете?
Любовь и галдёж,
Чудны там дела в Интернете.
Но ищешь ты душу – подвоха не ждёшь,
Попав в электронные сети.

Блуждает душа,
Да не видно ни зги –
Потёмки, возмездия кармы.
Сапожник оставил свои сапоги,
Таёжник – сокровища пармы.

Лежит на душе виртуальная ночь,
Лежит и мечтает о свете.
И кто-то душе твоей хочет помочь,
Попав в электронные сети.

***

Человек слагал свои реченья,
На слова извёл сердечный пыл…
Выполнил своё Предназначенье
Или душу лишь разбередил?

Для чего-то записал в блокноте,
Записал стремительным пером –
Для чего, пришедшие, живёте?..
В самом деле, для чего живём?!

Для чего нам этот вздох поэта?
Для чего нам этот честный вздох?
Словно мало нам иных ответов
От безвольных и крутых эпох.

Разве в этом неба Порученье?
Знаю только:
Человек ушел,
Записав неясные реченья
И глотнув, как воду, корвалол…

ТРАГЕДИЯ ЕВРИПИДА

Современник Еврипида труд
Не ценил, считал его унылым –
Женщины не те…не так поют…
Надо бы светлей…Как у Эсхила –

Без психологических причуд…
Критиков исправила могила,
И Великих Дионисий суд
Время незаметно позабыло.

Стало всё иным – едим минтай,
Пьем кефир, о прошлом сожалея.
Объяснит вам каждый попугай,

В чем же Еврипидова идея…
Так пиши! — стихи не убивай,
Как детей ревнивая Медея.

ТРАГЕДИЯ ЕВРИПИДА

Современник Еврипида труд
Не всегда ценил, считал унылым:
Женщины ревнуют — да убьют...
Надо бы светлей… Как у Эсхила –

Без психологических причуд…
Критиков исправила могила,
И Великих Дионисий суд
Время незаметно позабыло.

Изменились мнения —  пускай
Женщина похожа на злодея,
Объяснит вам каждый попугай,

В этом Еврипидова идея…
Так что критиков не убивай,
Как детей ревнивая Медея.

* * *

Вина отхлебнем понемногу.
Какое у нас торжество?
Все грустно, постыло, убого,
И хуже нас нет никого.

За это и выпьем, товарищ,
За истины ломаный грош,
Что прожитого не поправишь,
От сказанного не уйдешь,

Что небо по-зимнему хмуро —
Без всяких словесных прикрас,
Что русская литература
Вполне обойдется без нас.

Что жизни, нескладной и темной,
Кончается скоро строка,
Что гордых, седых и никчемных,
Касается Божья рука.


АНАТОЛИЮ ИЛЛАРИОНОВУ

Ложится ночь
На город Воркута.
Вся водка выпита,
Но жизнь не прожита.

Жизнь не совпала с водкой.
И со мной.
Полярной ночью
Северной зимой.

Идут часы
И двадцать первый век –
Не волкодав,
Но и не человек.

И жизнь идет,
Идёт за нею снег –
И заметает
Воркуту и век.


ТВОРЧЕСТВО

Горшки обжигают не боги,
А мы обжигаем горшок.
Но снова в конечном итоге 
Пока не конечный итог. 

Впадаем в тоску и рутину,
Решая, как надо обжечь
Судьбы нашей грубую глину,
Чтоб вышла высокая речь.

2006


НА РАСПУТЬЕ

Куда идти?
Что ждет в пути меня?
Любовь и слава?
Горе да мытарства?
Свернешь направо –
И съедят коня,
Пойдешь налево –
В Тридесятом Царстве
Отдашь коня и сбрую, и клинок –
Заплатишь обязательный оброк
Для общего квартального итога.
Порядок! Никому не нужен Бог.
Пойдешь направо – потеряешь Бога,
Его забудешь ради барыша,
Чтоб обрести богатые печали.
И повернешь налево –
Храм взорвали,
И смерти ждет бессмертная душа…
Куда идти?
Ни в правой стороне,
Ни в левой – нет ни Бога и ни Храма.

Партком, макдональдс,
Биржа, пилорама…
Лишь на словах любовь
В большой цене.
Куда идти?
Наверно, только прямо.

1988-90

ПЕРВЫЙ СНЕГ

С осенним холодом и тленьем
Приходит странная пора,
Когда глухое раздраженье
Вдруг увлекает, как игра.

Как увлекает сожаленье,
Что жизнь твоя не удалась –
Ни праздник, ни стихотворенье,
Ни одиночество, ни страсть.

И нет унынию исхода.
Сгибает травы первый снег.
Какая скверная погода!
И как несчастлив человек!

Как он томится и боится,
От самого себя тая,
Признать, что жизнь его, как птица,
В иные движется края!

И наконец-то виновато
Найдёт негромкие слова,
Что он легко умрёт когда-то,
Как первый снег. И как трава.

* * *

Ритм поиска стучит в мои виски,
Раскачивая жизнь мою строкою.
Стихи я написал — и нет тоски,
Перечитал — и заболел тоскою.

Перечитал — в стихах тоска одна, 
Слова и мысли плавит, словно домна,
Как будто нет ни терпкого вина,
Ни светлых звезд над головою темной.
 
Как будто нет ни детских голосов,
Ни летних дней, ни музыки дворовой,
Ни добродушных и лохматых псов,
Ни драк из-за Натальи Гончаровой.


7. Поднят выше


***

И твоя, наверное, душа
По небу кружила в полудреме,
Чтобы стать тревогой малыша,
Голосом земным в родильном доме.

Помнишь: утро, солнечный восход,
Распорядок медицинских буден?
Завершался медленный полет…
И другого выбора не будет.

Так душа из неба вышла вон, 
Обещая, что вернётся скоро.
Было ли?
Быть может, только сон.
Снова и тебя тревожит он –
Тоже невозможностью повтора?

ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Ты помни, что мы никогда не умрем.
Ты не сомневайся, душа моя, в Боге.
Продолжим движенье по узкой дороге.
И пусть не смутит, что широким путём
Проходят величье и мудрость –
Но в чём
Они помогли б нам в дорожные стужи, 
Когда путь становится уже и уже?
Ты помни, что мы никогда не умрем.
Хотя не останемся в книгах тревог
Каким-то удачным житейским примером…
Подобна рассвету свободная вера.
Светать начинает. И день недалек.

***

Привычно начинаю – «нам...». Кому?!
Кто эти «мы»? Кого я обобщаю?
Что с ними разделяю – чашку чаю,
Вину, молитву, русскую суму?

Нет никого. Опять сижу один.
Гляжу в окно, веду борьбу с тоскою.
И понимать, что в сердце нет покоя,
Никто не расположен... Даже сын.

***

Всуе сон и в душах и в природе.
Словно птица,
О сынах моля,
Улетает слава чадородий,
Покидает русские поля.

Всуе шум и темный труд на рынке –
В них ни откровений, ни судеб.
Все привычней горькие поминки,
Хлеб печали
И болезни хлеб.

Всуе сила гордых тайных знаний…
И моим сомненьям несть числа:
Сыновья, что стрелы, да в колчане
У меня всего одна стрела.

* * *

Нашим детям
холодно с нами,
и они жмутся к теплу телевизора,
к искусственному огню…
Господи, как мы слабы!

МАТЬ И СЫН

В русском городе Грозном под музыку пуль
Жизнь со смертью идут, как военный патруль.
Сын — хороший водитель, он возит бензин
В русском городе Грозном.
Единственный сын.

Мать глядит в телевизор, слепая от слез,
Вновь ей видится факел — горит бензовоз.
Комендантское время тревожит страну —
Мать с дорожною сумкой пришла на войну,

Закрывает собой чей-то дальний прицел,
В сумке брюки и куртка, чтоб сын их надел
И бежал бы — и бросил бы минную твердь,
Обманув командира, присягу и смерть —

От нелепого, страшного, злого труда.
Сын ей тихо ответил:
— Нет, мам, никуда
Не поеду я — надо кому-то и здесь.
Ты же, помнишь, учила,
                что главное — честь,

Что на страх и на трусость есть совести суд.
Я сбегу, а Серегу и Женьку убьют?
Я сбегу — новобранца посадят за руль,
И, считай, что мишенью он станет для пуль,

Что таит — и не ведает — каждая пядь.
И его тоже ждет одинокая мать.
Комендантское время, лихая пора,
Убегай — и до сердца не тронут ветра.

Убегай, хоронись непогоды и смут.
Убежим — хладнокровно Россию убьют,
Не жалея на русскую долю свинца,
Расстреляют в упор, как мальчишку-юнца.

Мать рыдала, внимая сыновним речам.
И с последней надеждой вступила во храм,
Где исходит от строгих икон благодать,
И в смятенные души зрит Божия Мать —

И молитва простая звучит в тишине
О единственном сыне и скорбной войне:
Сбереги их, Владычице, юных солдат,
Отведи от судьбы их смертельный снаряд.

И пехотные роты спаси — проведи
Через минное поле безглазой беды.
Пресвятая, простри Свой незримый покров,
Сохрани их, единственных наших сынов...

В русском городе Грозном под музыку пуль
Жизнь со смертью идут, как военный патруль.

1996

***

Упрямый сын мой постигает век,
Век энергичный и самолюбивый.
И я гадаю, что за человек
Мой сын, что постигает век пытливо.

И я гадаю, что это за век,
Который так старательно я прожил,
В котором человека человек –
И даже близкого – понять не может.

И я гадаю, что за человек –
Я сам, что не умею толком слушать
Ни сына, ни самолюбивый век…
Лишь огрызаюсь, в прошлом  пряча душу.

* * *

Тоску позовешь — больше нет друзей,
И с нею начнешь кутеж.
Вот наглая гостья — водки налей
И душу вынь да положь.

Судьбу ей подай, а не общий хмель,
Не хочет меньшей цены.
Расстелит — разделит с тобой постель
И станет тревожить сны.

И будет твердить до скончанья дней,
Что Бог — далек и суров.
А с нею ты нарожаешь детей
И набормочешь стихов.

***

Мой сын, мне кажется, что много
Я в этот вечер выпил вин,   
Чтоб спорить о природе Бога,
О таинствах первопричин. 

Ход исторических событий,
Поверь, всегда меня томит.
Ты, может, сильный аналитик,
Но у меня нетрезвый вид.

Волнениям на русском поле,
Предощущеньям катастроф
Хватает крепких алкоголей
Без наших возмущенных слов.

Как пьют степенные страдальцы!
И если пьянке нет конца,
Ассимилируют китайцы
И споры наши, и сердца.

Я тоже выпил, тоже грешен,
И на душе сплошная ночь –
Не знаю, чем тебя утешить,
Не знаю, чем тебе помочь.

И только думаю, что всё же
Проедем сумрачные дни,
Нет никого тебя дороже…
И дальше.
Бог тебя храни.

***

Сердце щемит от шума,
Знобит от магнитной бури.
Можно о смерти подумать,
О милой литературе,

Подумать, что годы света
Куда-то легко уносит,
Что вновь на душе поэта
И небе — поздняя осень.

На небе моем огромном
Сегодня темно и хмуро.
О чем остается помнить?
Что смерть – не литература.

* * *

Перед отцом и сыном виноват,
Судьба никак судьбы не обещает,
Зато душа в судьбе души не чает,
А время-Каин уверяет: «Брат!»

Я — сторож брату.
И слежу, как страж, —
Как грезит время  о кончине света.
И стынет парниковая планета,
В ней стынет сердце...
Это климат наш.

Чему же удивляться?
Русский снег.
И человек, не выстояв обедни,
Тревожит небо: «Что это за век?!»
Как будто он не знает, что — последний.

ПОДНЯТ ВЫШЕ

То птицу видел, то звезду,
То солнце яркое в зените,
Трехлетний сын просил в бреду:
- Повыше, выше поднимите!

Отец брал на руки его,
Заботливо и осторожно,
Не понимая ничего,
Приподнимал насколько можно.

- Повыше! Низко так кругом! –
Был мальчик Господом услышан.
И эпитафия о нем
Всего два слова «Поднят выше!»

И ты поэт в своем бреду,
Отринув суету событий,
То птицу видишь, то звезду,
То солнце яркое в зените…

И, может, после снов земных
Стихи когда-нибудь напишешь,
Которые Господь услышит,
И мир подумает о них
Всего два слова «Поднят выше!».

10 февраля 2008

В ПРОКУРАТУРЕ

Я весь седой и многогрешный –
Юн старший следователь, он
Ведёт допрос, чтоб потерпевшим
Признать меня.
Таков закон.

Рассказывает без запинки,
Придав словам суровый вид:
Мой сын единственный,
Мой Димка
На Пулковском шоссе убит.

Привычны горестные были
Для умирающей Руси:
Чай с клофелином предложили –
И выбросили из такси.

И он замёрз.
Скупые вздохи
Кто может слышать в тёмный год?!
Замёрз от февраля эпохи
Всепобеждающих свобод.

И ни молитва, ни дублёнка
Не помогли его спасти,
И Богородицы иконка
С ним замерзала на груди.

Какую вытерпел он муку
Не перескажет протокол!
И ангел взял его за руку,
В селенья вечные повёл.

А мне произносить с запинкой
Слова кафизм и панихид.
Мой сын единственный,
Мой Димка
На Пулковском шоссе убит.

Нет больше никаких вопросов,
И прокурор, совсем юнец,
Мне говорит, что я философ.
Я не философ, я отец.

Ах, следователь мой неспешный,
Ты не поймёшь, как я скорблю…
Я потерпевший, потерпевший.
Я потерплю.               

18 ФЕВРАЛЯ

Звонят друзья сына.
Прочли в Интернете, что он погиб.
С надеждой спрашивают:
— Может, он еще в реанимации?

Что им ответить?
Я только что вернулся из морга.


В ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

О сыне погибшем моем молиться
Друзей прошу я.
И пью вино.
Не знаю, светло ли душе убийцы, 
А у меня на душе темно.

Не знаю, как скорби выносят,
Снова
Мира душе моей не дано,
Глотаю я воздух молитвослова,
Молюсь и плачу.
И пью вино.

А надо трезветь от лихого века   
И повторять покаянный стих,
Чтобы простить все грехи человекам,
Чтоб отпустить согрешенья их.

Себя убеждать – нет такой причины,
Чтоб не прощать до последних сил,
Мне надо простить, что убили сына, 
Простить тому, кто его убил.

Быть может, прощение всё изменит – 
Изменит душу, время, простор. 
Простить тому, кто ни тени сомнений
Не знал – не ведает до сих пор.

9 марта 2008

* * *

Обо мне скажут:
— Это тот, у которого
убили сына…
Что обо мне, никчемном,
Еще можно сказать?!

* * *

Сколько зим и сколько лет —
В суете и шуме!
И уже не до бесед,
Человек-то — умер.

Сколько неба и земли,
Севера и юга…
Что делить?! Да не смогли
Мы понять друг друга.

Сколько споров и дорог,
Дорогой товарищ!
Наш упрямый диалог
Скорбью не поправишь.

Сколько всякой чепухи!
Жизнь проходит. Мне бы
Написать тебе стихи
На седьмое небо.

Может, ангел — тихий свет — 
Вдруг в душе начертит
Молчаливый твой ответ
О любви и смерти.

* * *

Представлю, что там не дома, а чертоги –
В благорастворении райских высот,
И нет ни унынья, ни даже изжоги,
И жизнь бесконечно и плавно течёт.

Прощенные души нас тихо жалеют,
Словам подбирая молитвенный лад…
И сын мой убитый по дивным аллеям
Гуляет, и ангелы с ним говорят.

И он улыбается жизни и свету,
Небесному счастью —
На каждом шагу!
Я так представляю. И плачу при этом.
Чего же я слезы унять не могу?!

***

Помолись обо мне, сынок,
Расскажи про иной покой,
Я от мыслей и снов продрог,
Помолись обо мне, родной.

Я с утра разгоняю тьму,
Из души выметаю сор.
Я живу еще потому,
Что с тобой веду разговор.

Снова плачу. И плачет мать.
Поминальный едим обед.
Расскажи, как нам с ней понять,
Что тебя с нами больше нет.

Может, спустишься с высоты,
На минутку зайдешь домой?..
Я так верю, что слышишь ты.
Я так верю, что ты живой.

***

Жителем стал ты
далёких небесных долин,
время обрел ты,               
которое не постареет, 
мой убиенный,
мой юный
единственный сын,
в вечном покое
стал старше меня   
и мудрее.   

Наши надежды земные
рассыпались в прах,
ты уже ведаешь суть
этой горькой
потери,
ты уже ведаешь,
как я ищу тебя в снах,
только сильнее люблю,
и поэтому верю –

нет никаких
для сердечной
молитвы преград,
смерть наши души сближает,
молитву услышав.
Нет в нестареющем времени
вечных утрат,
вечных разлук,
и Любовь
всех сомнений превыше.

***

Еще один вечер темнеет
Становится вечер мой тёмным.
И вороны воспоминаний
Опять над моею душой
Чертить начинают круги.
Снова помню –
Я помню и помню, 
Как сын говорил:
«Я приехал!
Мне очень хотелось домой!»

Я помню и помню,
Какие вели мы на кухне беседы 
О будущих планах, о русских туманах
Недавней порой…
Кто думал о смерти,
Когда говорил он: «Я летом приеду»,
Кто скажет теперь:
«Я приехал!
Мне очень хотелось домой»

Темнеет мой вечер.
Нет сына…
Я Богу твержу его имя,
Его, как надежды зерно,
Положили в небесный покой.
Он в вечную радость взойдёт,
Но кого он на небе обнимет
И скажет кому:
«Я приехал!
Мне очень хотелось домой!»

***

Дима, у нас наступает весна,
Время светлеет от теплой погоды.
Птицы поют. А в душе тишина.
Скорбь приумолкла, хотя не проходит.

Там, где Господь поселил тебя в рай,
Что открываешь в небесной минуте?
Пьешь с бергамотом заваренный чай,
Сутками не выключаешь компьютер?

Лица весенние вижу во сне,
Чувствую свежесть весеннего сада.
Солнце разбудит, и, кажется мне –
Все, как и прежде. Ты жив. Где-то рядом.

И не скрывают тебя облака.
Ты на работе – пришлось задержаться.
Надо мне только дождаться звонка.
Ты позвонишь...
Надо только дождаться.

* * *

Вот и лето, Дима…
Просторней от теплых дней,
Сыктывкарский июль удивляет порой жарою.
И уже купаются в речке…
Архиерей,
Обещал помолиться о вечном твоем покое.

И друзья мои просят, чтобы Господь согрел
Обнаженную душу твою,
Утолил печали.
Вот и лето, Дима, в которое ты хотел
На неделю приехать к нам.
Как бы тебя мы ждали!

И готовились встретить!
Дом наш сегодня пуст…
Что за жизнь?!
Сгорает за миг наподобие спички.
Все ты знаешь о смерти,
А ее, сын, страшусь.
Хоть не так как раньше —
Скорее всего, по привычке.

17 июля 2008

***

Поймут соседи, если я напьюсь,
Начну кричать о скорби,
Выть и плакать,
И объяснять, как давит сердце грусть,
И угрожать немедленною дракой.

Добавлю громкой речи куражу –
И к небу обращусь высоким матом.
И улице о горе расскажу,
И улица примолкнет виновато.

Оставлю церемонии и стыд,
И прямо из бутылки мутной дряни
Хлебну.
И скажут: «Пусть себе кричит.
Сын у него погиб. Вдруг легче станет».

Но я не пью.
Хотя меня поймут –
Простить готовы злобу черной брани,
Нетрезвый и несправедливый суд.
Вдруг легче станет…

Легче мне не станет.

* * *

Не так уж мало — верить и молиться,
Мой юный сын,
Не так уж это мало…
Твоей жене не суждено родиться,
Смерть за нее тебя поцеловала.

Твоя жена мне не покажет внука,
Немного развернув из одеяла…
Остались у меня любовь и мука,
Скорбь и стихи.
Не так уж это мало. 

Не так уж мало светлых попечений.
Не жалуюсь сердито и устало.
Прошу у Бога, преклонив колени,
Тебе блаженств.
Не так уж это мало.

Не так уж мало — повторять кафизмы
И вынимать из сердца смерти жало.
И уповать на встречу после жизни…
Мой юный сын,
Не так уж это мало.

НА МОГИЛЕ СЫНА

У холодной стою могилы,
У твоей последней земли…
Что же ангелы твои силы –
Молодые – не сберегли?!   

Не укрыли тебя туманы,
Звезды не развели с бедой…
Дышат юные твои планы
Под тяжелой сырой землей. 

Небо пасмурно, небо серо –
И душа душе не видна.
И не могут любовь и вера
Разбудить тебя ото сна…

***

Облако, редея, исчезает…
Так и отошедший в мир иной
Медленно пройдёт по неба краю –
Не вернётся никогда домой.

И уже не будет знать округа,
В чём его мечтательный расчёт,
Юная и верная подруга
Слёзы сокрушения сотрёт.

Только я ищу слова и силы,
Чтобы изменить свою беду…
Помолюсь о воскресенье сына
И по краю неба побреду. 

***

Как дела?
Да какие дела?!
Сторонюсь людей и шумих.
Тошно утром. И жизнь не мила.
Сын погиб. 
И дел никаких…

И жена моя делает вид,
Что живёт –
И живёт бедой.
Словно камень, на кухне молчит,
Но я к ней прихожу домой.

Можно с камнем на шею ко дну –
Проживем,
Была не была!
Как я сына люблю и жену! –
Вот такие мои дела.

***

Трудно дышать,
Прячу горе в потёмках души.
Воздуха мало,
А смерти и влажности много.
Снова  я ими дышу –
Говорят, что дыши,
Глубже чтоб стало дыханье
Молитвы и слога.

Глубже вдыхаю былым,
А точней – о былом.
Смерть оказалась таким
Безыскусным приемом –
Как ей привычно
Сидеть за семейным столом 
И обживать каждый угол
Счастливого дома!..

***

В день скорби
Утрата теснит нашу грудь…
И вспомним, что тоже умрём –
К обителям вечным
Отправимся в путь,
Хоть так тяжелы на подъём.

Пройдет еще несколько лет
И минут,
Посмотрим на жизнь
И поймём,
Как души к обителям вечным идут,
Хоть так тяжелы на подъём.

Светла неизбежность
Или не светла,
Но снова я плачу о том,
Как души легко покидают тела,
Хоть так тяжелы на подъем!

***
Ты всё можешь… Ты всё можешь…
Ты – любовь. И Ты Един.
Не могу понять я, Боже,
Для чего Тебе мой сын?!

Небосвод сегодня низок.
Сын любил бы и такой.
Сын Тебе нужнее. Ризой
Ты в пути его укрой.

Проведи дорогой рая,
Проведи сквозь небосвод…
Что земля от слёз сырая,
Пусть не знает. Пусть идёт.

***

Помолиться о сыне ближних
И не ближних прошу с терпеньем.
Сын на кладбище лежит – в Пижме,
Спит с надеждою воскресенья.

День привычно, порою грубо
Обсуждает дела и вести –
Не слышны последние трубы,
И сегодня сын не воскреснет.

Может, завтра… Псалтырь читаю.
Станет плотью сырая глина –
Воскресения мертвых чаю.
Воскреси же, Господи, сына!

* * *

Ищешь чувственною дрожью,
Смотришь в мысленный чертеж —
Постигаешь правду Божью…
Только как ее поймешь?!

Что ни скажешь — будет ложью,
Промолчишь — и тоже ложь.
Постигаешь правду Божью…
Только как ее поймешь?!

Только Господу известно,
Почему удел такой:
Сын живет в стране небесной —
Я живу в стране земной.

Так легко смутить поэта.
Плачу я в земном краю.
Как понять мне благо это,
Правду Божью, скорбь мою…




Андрей Попов

 «В гордом мире роковом». Сыктывкар. «Анбур», 2008

Первая редакция


1. Не хочу понимать это время


* * *

Посмотрю на снег в начале мая,
Про себя решу, что повезло:
Замерзал Овидий на Дунае,
Мне — у моря Карского тепло.

Мне хватает света и озона,
И на размышления — чернил.
Милый край не одного Назона
В вечной мерзлоте похоронил.

Майский снег на улице кружится.
Дал Господь насущный хлеб и кров.
Что мне Рим, надменная столица?!
Почитаю я молитвослов.

Не живи, душа моя, в обиде
И за лад благодари Творца,
Не ропщи на местность, как Овидий,
Всё стерпи до самого конца.


* * *

Стынет воздух. Холод небывалый
Даже для полярных январей.
Побирашки греются в подвалах, 
Обняли железо батарей.

Нет убогих на своей работе —
Ни у церкви, ни на рынке нет. 
Некому сказать: «Зачем вы пьете?!»,
Подавая несколько монет.

Небывалый холод.
Поскорее
Поспешим вернуться в теплый дом.
Некого сегодня, фарисеи,
Поучать, что надо жить трудом.


* * *
                И. Д. Шамрай

Прием процедур и таблеток,
Нелепый больничный халат…
Смиряют волненье диетой,
«Дышите ровней»,— говорят.
Твой строгий покой не нарушу.
С диагнозом я не знаком.
Но душу, бессмертную душу —
Вдруг станут лечить порошком?
И, горьких испив люминалов,
Подумаешь: сил больше нет,
Доверчиво примешь усталость,
Как добрый и здравый совет.
Тревожные слезы иссушишь,
Друзей поменяешь и быт...
Скажи — пусть не трогают душу.
Не лечат. Ничем. Пусть болит.


ВОРКУТА

В подвалах вечной мерзлоты
Без отпеваний зябнут кости
Прорабов и рабов тщеты
И жертв служения и злости…
А мы привычно ходим в гости
И дарим книги и цветы.

И сетуем за чаепитьем
На зимний стиль календаря.
Ни эпохального событья,
Ни тихого монастыря.

И говорим: «Пора в столицы» —
И сразу шумно за столом!..
Где угораздило родиться,
Там и живем.
Так и живем.

СУХАРИ

Ни грез не чаяла, ни слез,
Когда от русских стуж
В свои края ее увез
Американский муж.

Чего не жить? — Создать уют,
Порядок и покой,
Да только хлеб не продают —
Пшеничный и ржаной.

Чего не жить? — Принять уклад
И негритянский блюз.
Но хлеб — то странно сладковат,
То кисловат на вкус.

Как тошно, мамочка! И соль
Не солона совсем.
И мама шлет ей бандероль
В далекий Сан-Хосе…

Глядит на маленький пакет
И знает, что внутри —
Не сувенир, не амулет —
Простые сухари.

Их потрясти — они шуршат,
Обернутые в бязь!
И умиляется душа —
И ощущает связь

Со снежной родиной —
                и слух
Вновь услаждает свой.
И  перехватывает дух —
Как пахнет хлеб ржаной!

Чего не жить? — Учить словарь
И улиц, и сердец.
И медленно сосать сухарь,
Как в детстве леденец.


* * *

Провинция пылко нелепа,
Но русские снятся ей сны.
И ближе здесь звезды и небо,
И люди, и чувство вины.

Несет свое честное бремя
Не слышная миру строка,
И медленней тянется время,
Поэтому жизнь коротка...


ВОРКУТИНСКИЙ ПЕЙЗАЖ

Зима.
И снова зима.
Бесконечная зима.
И в душе никакой природы.
Одни идеи.

* * *

Что же мне выпало? Снова зима?
Вроде бы время июня и зноя —
Северный ветер качает дома,
Воет метель и лишает покоя.

Снегом у неба полны закрома,
Время июня сегодня лихое.
Но почему же мне белая тьма
Выпала вновь?! Это надо герою

Или разбойнику. Мне — не нужны
Резкие звуки и гордость боренья.
Предпочитаю я летние сны,
Чай на веранде с клубничным вареньем.

Что же мне снова досталась зима?
Снег от души
И печаль от ума.


* * *
                Блажен читающий и слушающие
                слова пророчества сего…
                Отк. 1,3

Город молод — то спит, то мечтает,
То поплачет, то трудится рьяно.
Нету времени — и не читает
Он пророческих слов Иоанна.

Проще жить — хорошо, да не просто,
И терпения так не хватает…
Ну и что?! Чем поможет апостол?
Почему же блажен, кто читает?

Как понять среди брани и смеха,
Увлеченному собственной силой,
Что за Всадник? Куда он проехал?
И какая Труба протрубила?

* * *

Прости меня. Прости мое ненастье,
Ворчливый дождь,
Что полюбил не душу, а согласье
И тела дрожь,

Что сердце предложил тебе и руку,
И скуку книг.
Прости меня. Мою смешную муку —
Мой черновик —

Мой вечный спор, которому досталась
Тревога дня.
Прости мою несдержанную старость.
Прости меня.


* * *

Порядок строг — и даже слишком строг.
Пишу тебе — в палату не пускают.
Как там дела?
Высок ли потолок?
Какого цвета?
Что еще — не знаю.

Осознаю — святой заботы нет.
На сердце пусто,
Побеждает разум.
Передаю печенья и конфет.
Привет.
И книгу Зощенко «Рассказы».

Еще два дня — и никаких кругов
Больничного внимания и ада.
Махнем в Москву!
На всё махнем рукой.
Всего два дня — и снова будем рядом.

И не казнись — я больше виноват.
И не кляни меня и сухость слога,
И странный проговор «больничный ад»...
Душа моя, вдруг существует ад?
Как будем жить,
Когда поверим в Бога?!

15 октября 1981



* * *

Город мой изменился —
поутих,
постарел, стал мудрее,
обманувшей свободе
перестал объясняться в любви,
и тревожно молчит,
словно предал хорошего друга,
и рассеянно смотрит, как падает снег
и темнеет декабрь.
И я тоже, как он,
не хочу понимать это время,
где без кроткой молитвы
совсем замерзает душа.


* * *
 
Они меняют русла рек,
Потом читают детективы
И думают, что человек
Похож на их тупое чтиво,

Похож на их железный век
Жратвы, эротики и пива.
А человек — осенний снег,
Что тает быстро,
                некрасиво.

А человек — печаль и тьма,
Гордыня, пьянка и изжога,
А человек — кусок дерьма,
И потому мечтает много,
Не верит призракам ума,
А верит в смерть… И ищет Бога. 


* * *

Метель, Марина… Небо упадет.
Путь занесет. Волнения эфира
Не разберет взыскующая лира,
Она сама себя не разберет.

Но молчаливый город непогод,
Творящий нетерпенье и кумиров
Познает тьму — и от такого мира
Уйдет в монахи. Или всё пропьет.
 
А где любовь? Я думаю, что рядом —
Когда застыли зимние часы,
Когда зодиакальные Весы 
Раскачивает ветер, до разлада

Всего один порыв, а верить надо,
Марина, в приближение Весны.   

* * *

Мне не понять изысканность унылых.
Когда порой сжимает сердце мгла,
Я вспомню, что жена меня любила…
Ласкала. Проклинала. И ждала.

И что мне ваша тщательная смута,
Высокомерные полутона.
Она досталась мне, а не кому-то, —
Красивая ревнивая жена.

Разымчивы, затейливы узоры
Измены и сомнений кружева.
Я — проще, я — провинциал, который
Предпочитает ясные слова.

Предпочитает вздорный нрав зырянки,
Что не читает никаких стихов.
И потому я не умру от пьянки
И не поверю в роковой исход.

И не пойму, как это — жизнь постыла?!
Бесцветна ваша сложность ремесла…
Красивая жена меня любила.
Ласкала. Проклинала. И ждала.

* * *

Неряшливый город лишь тем знаменит,
Что жил здесь и умер российский пиит,
Обычный опальный российский пиит,
Беспечный, как сон, и нетрезвый на вид,
О нем справедливая власть промолчит,
Поэтому он до сих пор не забыт.

* * *

Серый город,
которому имя — тюрьма,
стал для меня Вселенной. 

* * *

Ограбили мою квартиру.
Не жаль украденных вещей,
Но для чего забрали лиру —
Печаль и свет души моей…

Не принесет она удачи,
Не украшают ей уют,
И не играет вальс собачий,
В ломбардах лиру не берут.

И девы, ветреной и юной,
С ней не увлечь — напрасный труд.
Порвут натянутые струны,
Посадят сердце и запьют.

И никакого наслажденья
Незабываемых минут —
Одни туманы и сомненья,
И сон тяжелый, словно суд.

Так где же ныне в дебрях мира
Среди громад и мелочей
Молчит похищенная лира —
Печаль и свет души моей…

ПРОЩАНИЕ С ВОРКУТОЙ

Я отсюда уеду.
И город поймет мой отъезд.
И простит.
И забудет.
До обидного быстро забудет.
Я отсюда уеду.
Останется чувство вины.
Навсегда здесь останется,
Будет бродить,
Как собака бездомная…
Глядя в метельную явь,
Заскулит даже тихо
О краткой и суетной жизни —
Это я не успел,
Это я не сумел,
Это я промолчал.

* * *

Вот город мой — снегов и вьюг заложник,
А может, это я заложник в нем.
Его гранитный основоположник
Глядит на небо с думой о былом.

А вот и я — рассеянный художник,
В порыве вдохновения хмельном
Колеблющий свой разум и треножник,
Устои сердца и родимый дом.

Вот жизнь моя, в которой жизни мало,
А также мало света и тепла,
Которая прошла… да не прошла!

И вот билет — пора бы и к вокзалу!
Пошли, душа, которая устала
Душою быть Медвежьего угла.

СЫН ДЕСНИЦЫ

Любил и пил, и день-деньской
Лепил юродиков из глины,
Но выгнали из мастерской
За непонятные картины.

Как разговаривать с тоской,
Как объяснять ее причины?
Он стал легендой городской 
До предсказуемой кончины.

Он был при жизни знаменит
Тем, что бывает только пьяным.
Он понимал, что предстоит

Замерзнуть в городе туманов —
И душу грел… Подвел загул —
Укрылся снегом и уснул.

* * *

У колючего снега тепла не проси,
наступает зима на зырянской Руси,

наступает декабрь, приготовься душа,
говорить о любви, долгим мраком дыша,   

и принять приготовься студеные дни,
и кто знает, пройдут ли когда-то они,

и кто знает, к чему эта скучная тьма,
на зырянской Руси наступает зима,

приготовься, душа, — чем себя ни согрей,
жизнь короче, короче, а ночи — длинней.

* * *

В автобусе так тихо!
Пассажиры
Не спорят, не толкают, не ворчат.
Глядят в окно.
И созерцанье мира
Настраивает их на мирный лад.

Дарована им тихая минута,
Дарована,
Когда все невпопад.
Но мерное движение маршрута
Вдруг приглашает, как Вергилий, в ад —

Ведет вдруг в бездны тягостных вопросов:
Как быть?
Как жить?
Как верить в белый свет?
И пассажир вздыхает, как философ.
Ответственный.
Да лишь спасенья нет.   

* * *

Как мало неба! Ревность и фортуна,
Порыв и рок,
И снова в душах дикий лик Перуна.
А где же Бог?

Как мало неба! Стонут атмосферы,
Душа ревет,
Не находя Творца любви и веры,
Земли и вод.

С кем говорить? Ни сна, ни диалога.
Зима, погост.
Как мало неба! Темная дорога —
Не видно звезд… 

* * *

Мне тяжелы с людьми порою встречи.
Их бойкий вздор невыносим уму.
Закрою дом и душу. Не отвечу.
Как хорошо быть только одному!
Переживу уныния и стужи,
И времени необратимый ход.
Никто не возмутит. Никто не нужен.
Но горько, что никто и не придет.

* * *

Живет душа моя на войне,
Военный твердит мотив.
А люди думают, я вполне
Терпим и миролюбив,

И будто любому привету рад,
И пьяных драк не люблю.
А я хочу купить автомат,
И кажется, что куплю.

На тихом складе среди корыт,
Кастрюль последних систем
Предложат мины и динамит,
И новенький АКМ.

Держу в руке я желанный ствол,
Душа живет на войне,
И сознаю вдруг, что зря пришел,
Что мне не сойтись в цене.

В комплекте штык. Удобен приклад.
И цвет спокоен и мил.
Но я, прости меня, тихий склад,
Денег не накопил.

И вижу — нервы напряжены,
И чувствую жесткий тон,
Можно легко схлопотать войны
Со всех четырех сторон.

Неосторожно среди корыт,
Кастрюль последних систем
Не взять ни мины, ни динамит,
Ни новенький АКМ.

На тихом складе не верят в долг,
Здесь платят и головой.
Зачем мне снился гвардейский полк
И снился неравный бой?

Зачем я слушаю черный мат,
Горячих юношей злю?
Зачем хотел купить автомат?!
И кажется, что — куплю.

АЛКАШ

Открой, братишка, что-то я продрог.
Холодный ветер. Да и климат влажный.
Открой свой бронированный ларек,
Я умираю над ручьем от жажды.

Каким ручьем? Так говорил Вийон.
Французский бомж. Похмельная цитата.
А, может, не ручей, а Тихий Дон? —
Где русский брат не пожалеет брата.

Один торгует пивом и вином,
Другой от них с утра невзвидит света,
От жажды умирая над ручьем,
По версии французского поэта..

Я говорю, конечно, невпопад,
Стараюсь быть своим. Родным. Любезным.
А денег нет —
Но разве ты не брат?!
Ты понимаешь русские болезни.

Как получилось, не возьму и в толк,
Как вышло, что в постыдной круговерти
Я должен всем?!
И не отдать мне долг.
Не расплатиться и до самой смерти.

Ты помоги.
Без шуток. Без обид.
Все помогают — как прожить иначе?
Во мне душа бессмертная болит.
Бессмертная! А это что-то значит.

И боль ее переполняет плоть
Мучительной и безутешной скорбью.
Прости меня…
Прости меня, Господь!
Я оскорблял Твой образ и подобье.

Сам выбирал дороги и пути,
И те мечты, что никогда не сбылись.
И я Тебя молю, долги прости
Тем, кто долги простил —
Воздай за милость.

Прости и скупость.
Ты всё можешь, Бог.
Душа горит — и значит, виновата.
Прости нам бронированный ларек,
Где русский брат
                не пожалеет брата.


* * *

Здорово, Лёха! Виноват,
Что не писал тебе лет двести,
Прости меня, мой младший брат,
Скупы мои слова и вести.

Скупы дела. Да что дела?!
Идут привычно и негромко.
О чем писать? Что жизнь прошла,
И ничего не вышло толком?!

О чем писать? Что суета
Заносит душу, словно вьюга,
Что мир спасает красота,
Спасает мир, но не округу.

Что времени колесный скрип
Итожит что-то да итожит,
Но я от скрипа не погиб,
И ты, надеюсь, брат мой, тоже.

Как всё стремительно прошло!
Но я не чувствую заката,
И на душе сейчас светло, 
Что буду я услышан братом.


* * *

Маленький город — большой огород.
Заспанный бродит какой-то народ.

Не во что верить. И не на что жить.
Как надоело от водки тужить!

Дела великого не предстоит.
Город зевает. А небо молчит.

Снова свою вспоминаю вину:
Душу спасали —
Проспали страну.

* * *

Поможет ночь, поможет непогода,
Укутаюсь в безумную пургу
И, обманув охрану, на свободу,
Желанную свободу, убегу.

Я ждал ее томительные годы,
Передо мной она в большом долгу.
Но щупальце прожектора находит,
Мои пути находит на снегу.

И что ему стихи?! Читает номер.
Собаки лают. Щелкает затвор.
И больше никакой надежды, кроме 
Стремительного бега на простор…

Охранник, деловитый и спокойный,
Не пожалеет на меня обоймы.

* * *

Монах по городу идет
И нас, усталых, замечает,
Как наши души круг забот,
Пустых и гордых, помрачает.

Нас удивляет его вид,
Скуфья и старенькая ряса,
И что на жен он не глядит,
И что не ест обычно мяса.

Идет  усердный нелюдим,
Творит молитву непрестанно,
Когда мы снова говорим
Замысловато и пространно.

Монах идет и мир суду
Невольному не подвергает,
Что все спасутся, полагает,
И лишь ему гореть в аду.

* * *

Ты спросишь меня:
Как живу
В своем городишке убогом?
Легко ли небес синеву
Коптить в нем ритмическим слогом,

Дыханьем ранимой души,
Когда по научным расчетам
Нельзя жить в подобной глуши,
В таких заполярных широтах?

Я в городе мертвом живу,
В обычном для нас городишке,
Где может у школы «траву»
Курить малолетний мальчишка,

Где часто вселенский размах
Кончается бабой и водкой,
И прячется солнце в глазах
Бомжа, что страдает чахоткой,

Где с каждым гуляньем скучней
Похмелье лечить и простуду,
Где нет сорок лет лагерей,
Но — странное! — чувство, что будут,

Где воля тщедушной братвы
Слезам, как столица, не верит.
Где люди скорее мертвы,
Чем живы. Но — люди, не звери!

Свидетель кромешного дня,
Сержусь на суровые стужи —
Природа изводит меня,
Из города гонит меня.
Но больше нигде я не нужен.

Нигде не преклонишь главу,
Хоть русская даль неоглядна…
Я в городе мертвом живу.
А как?
Да не умер. И ладно.

* * *

Провинция искренно губит —
Порядок такой,
Местный быт.
Зато не продаст.
И не купит.
Скептически лишь поглядит.

Посмотрит:
В просторе великом
Года исчезают,
И труд,
Столичные гномики с шиком
Народные песни поют…

Забавно, легко, пошловато.
И пусть — отвернись и молчи.
Какая шестая палата?!
Откуда возьмутся врачи?

Провинция медленно губит,
Смиряет душевный подъём,
Короткие улицы любит,
А всё остальное потом.

Пора бы светло удивиться,
Забыв про суды и гроши,
Забыв, что в районной больнице
Лекарств не найдешь для души,

Но мыслим ревниво и хмуро,
Сбиваясь привычно на штамп:
Столица — холеная дура,
Капризная женщина-вамп,

Красивая сытая сука,
Предавшая русскую честь…
Ах, провинциальная мука!
И провинциальная спесь.

Опять выдает интонация,
Опять с раздраженьем любовь,
Провинция, как радиация,
Меняет невидимо кровь.

И все-таки это планета —
Родная моя сторона.
Живи себе анахоретом,
А если однажды хана,

Она — та, что судит и губит, —
Находит от сердца слова.
И любит,
Выходит, что любит,
Раз плачет навзрыд, как вдова.

* * *

Человек, добывающий уголь,
Возвратится усталый домой,
И его трехэтажная ругань
Растревожит вдруг общий покой.

За какие, соседи, почеты
Вы не знаете шахтного дна?!
И не знаете черной работы…
И не пьете со мною вина?!

И нарвется на пьяную драку,
Разрешая глобальный вопрос.
А, проснувшись, потреплет собаку,
Поцелует в доверчивый нос.

Извини за сплошное расстройство,
Засветили ребята под глаз,
Со словами душевного свойства
Переборы бывают подчас.

Извини, получилось подраться,
На крутой разговор повело.
Вновь на смену пора собираться.
И собака вздохнет тяжело.

И собака поймет его ругань
И вчерашнее в сердце вино…
Изнурительна эта заслуга,
Что дарует нам черное дно.

* * *

Родимый город, как мне надоели
Твои кварталы и твои углы,
Твои неутомимые метели
И черный воздух заполярной мглы.

И ты меня не любишь, но прославишь,
Я знаю, что на северном ветру
Однажды ты мне памятник поставишь,
Когда я от красот твоих умру.

Сочтёшь, что будет юношам полезно
И моего лица узнать черты,
Мой дар отметишь... Как это любезно!
Жаль, не от сердца,
Так... от суеты.

* * *

Глубинка жалеет бомжей,
Здесь их алкогольные мощи
Не станут искать мавзолей,
Не выйдут на Красную площадь,

Не смогут заплакать в Кремле
От острой похмельной обиды,
А просто лежат на земле,
Не портя державные виды.

Дают им в ладони рубли,
Одежду дают им и хлеба
От провинциальной любви
И провинциального неба,

Не шейхи дают, не раджи,
Не гости из гордой столицы, 
А люди почти как бомжи,
Самим от любви бы не спиться.

* * *

Друзья мне пишут: снится Воркута —
И улицы знакомые, и люди.
И будет время, как-нибудь они
Заедут, если только время будет. 

Читаю письма, думаю о снах,
Где Воркута мне никогда не снится.
Хотя со мною рядом, как жена,
Зубная щетка, чаша и цевница.

Как я ни пил, о чем ни сожалел,
Какую бы ни выбирал дорогу,
Но мне не снится город Воркута…
И слава Богу.

Как может сниться мой убогий край?!
Где снег да пыль,
Да пыль со снегом снова.
Неужто в ваших светлых городах,
Друзья мои,
Порою так хреново?

* * *

Не вышло из нас генералов,
Уже мы седые с тобой.
Бутылку допили — и мало,
Да разве и хватит одной.

Не вышло ни гуру, ни гадов,
А время уходит в трубу.
Допили бутылку — и надо
Менять, не колеблясь, судьбу.

К чему мы ведем пересуды,
Усиливаем голоса?!
Не двинуть ли нам в Робин Гуды?
Давай подадимся в леса.

А то не дают отморозки
Житья, запугали народ.
Пусть ты — Кудеяр, я — Дубровский,
Согласен и наоборот.

Вставай — и пойдем в партизаны,
Пора воплощать свои сны,
Излечим душевные раны
И язвы огромной страны.

Тупеет без дела философ,
Ржавеет без дела топор,
Пора защитить негритосов
И светлый российский простор.

И сложат менты и шерифы,
Простой и признательный люд
О наших делах апокрифы,
Баллады и саги споют.

Мы жили вчера никудышно,
Найдем по душе ремесло
Из нас генералов не вышло,
Хоть в чем-то еще повезло…

Уснем в темном гуле вокзала,
За столиком в хмурой пивной.
Бутылку допили — и мало,
Да разве и хватит одной.

ОДНАЖДЫ УЕХАТЬ

Мой город убог, но любим без корысти,
Хоть в нем и живут, чтоб однажды уехать
От ночи полярной, метели докучной,
На юг — собирать в огороде клубнику
И внуков своих угощать,
Пусть лишь внука,
Пускай одного и капризного очень…
Однажды уехать!
Но всё что-то держит —
Совсем не нужда и не блажь,
А привычка,
Надежда — успею.
Зачем торопиться?
Не время еще паковать чемоданы.
Однажды уехать!
Да некогда только.
Порою до смерти — до гости незваной.
И тихо лежит патриот Заполярья
В гробу, что отправят в багажном вагоне
К желанному югу,
Где нету промерзшей
Навеки земли —
И копать будет легче
Могильную яму —
И можно послушать,
Как птицы ликуют, весну принимая.
Как птицы поют! Ах, небесные звуки!
Однажды уехать…

* * *
                Денису Зенцову

                Название поселка Хальмер-Ю,
                что находился рядом с г. Воркута, 
                переводится с ненецкого, как «долина смерти»,
                «река мертвых».

Совсем не беда, поверьте,
Привыкли, что отчий дом
Зовется долиной смерти.
Мы в этой долине живем.

Глядим на снега и смерчи,
На мрачный простор кругом.
Зовется долиной смерти,
Мы в этой долине живем.

Когда нас от зим знобило,
И небо с угрюмой силой
По тундре волок циклон,

Случалось гадать уныло —
Куда же с родины милой
Нас перевезет Харон?


* * *

Припомню вновь приветливые лица
Веселых одноклассников моих…
Один в психиатрической больнице
Пытается понять свободный стих.

Чтоб не тревожить строгих санитаров,
Бубнит верлибры небу и стене
И верует, что обладает даром
Скрывать созвучья в уходящем дне.

Второй в тюрьме, глядит через решетки
На Божий мир любви, беды и слез,
Где умирает от «паленой» водки,
Ранимый русский искренний вопрос.

И привыкает к паханам и нарам,
И к снам туберкулезной духоты,
И верует, что обладает даром
Плевать на всё с тюремной высоты.

Другой на подоконник встал —
Влюбиться
Хотел в родную спящую страну.
И сделал шаг навстречу вольным птицам
В растерянного неба глубину.

Упал на тротуар, но от удара
Никто не вздрогнул в хмуром городке…
А веровал, что обладает даром
Перекурить печаль на сквозняке.

Четвертый сгинул в кишлаках Афгана,
Восточный муж, имеющий трех жен,
Внимательный читатель сур Корана 
Ему отрезал голову ножом.

Росла чинара, блеяла отара,
Его «калаш» сгодился на калым…
А веровал, что обладает даром
Домой вернуться к матери живым.

А пятый — дьякон, учит мир молиться 
И сильно пьет за ближних и родных,
Припомнив вновь приветливые лица
Веселых одноклассников моих.

И выпью я, раз не звучит кифара,
И нет в душе спокойного угла,
И кажется, что всё проходит даром —
Напрасны наши думы и дела.

Мы исчезаем… Остается смута,
Ее бы словом дружеским унять,
Но, встретившись случайно, почему-то
Стараемся друг друга не узнать.


ВОРКУТА
(сонет)

Городу, что на краю планеты
Стынет в ожидании весны,
Не нужны хорошие поэты,
И стихи о небе не нужны.

Уезжаю — звезды и приметы
Скорым расставаньем смущены —
Чтоб не видеть и не знать воспетой, 
Самой близкой сердцу стороны.

Городу, где в лагерных бараках
Душегуб, служака и пророк,
Умирали от тоски и мрака,

Где родился в Богом данный срок,
И знаком был с каждою собакой, — 
Пригодиться все-таки не смог.


СТАРЫЙ ВОИН

Молодежь решила быть в сторонке,
Лечит грыжу, прыщики и сплин.
Кто — в ларьке, кто — на бензоколонке.
Старый воин во поле один.

У него не конь, а просто кляча.
У него не меч, а ржавый дрын.
Кто-то плачет, кто-то деньги прячет.
Старый воин во поле один.

Никакого боевого поля
Знать не хочет просвещенный сын, —
Это придурь, прихоть алкоголя.
Старый воин во поле один.

У кого-то тяжесть от обеда,
У иных пропал гемоглобин.
Старый воин, высмеян и предан,
Умирает во поле один.

И у всех — ответ и оправданье.
Столько убедительных причин!
Старый воин рядового званья
Умирает во поле один.

2. Увижу сумерки заката


* * *

Душа опять глядит в одну беду —
В одну страну,
Что не желает жизни.
Горим в бреду,
Потом сгорим в аду
За странную любовь к своей отчизне.
 
Что за любовь
До скрежета зубов
К немым камням последних городов?!

Где узкий путь?
Идем по бездорожью
Большой войны…
И только Свой покров
Нам подает в защиту Матерь Божья.


* * *

Обратятся империи в пыль,
И валы океанские — в сушу.
Но Господь сохранит Израиль,
Русь Святую — смиренную душу.

Прахом дума земная пойдет,
И надежда, и слава земная,
И от гнева устанет народ,
Знаков неба не распознавая.

И сгорит гордый мир, как ковыль, —
До последнего дома разрушен…
Но Господь сохранит Израиль,
Русь Святую — смиренную душу.

* * *

Верую!
Но вновь далек от Бога,
Далека спасительная суть.
И лежит передо мной дорога,
Зимняя дорога —
Русский путь.

И по ней вести стихотворенья —
Уводить, быть может, в никуда?
Нет, восходим к небу.
Ночь сомненья
Освящает русская звезда.

Непогодит.
Бесы суесловья
Увлекают в бездны времена.
Господи!
Дай русскою любовью
Рассчитаться мне за всё —
Сполна.

ОТЪЕЗД ИЗ РОССИИ

От недостойного труда,
Душевных смут и ран
Ты уезжаешь навсегда —
И собран чемодан.

Шумит российский алкоголь,
Зато с похмелья — в храм.
Такую вздорную юдоль
Ты оставляешь нам.

Всё это нам — и сон равнин,
И вой шальной пурги,
Полузабытый сельский тын,
Дороги, дураки,

Хандра и грязь, и вечный шиш
Общественных идей.
А ностальгия, говоришь,
Для пьяниц и бомжей…


* * *

Увы, страницы летописных книг
Не сохранили память о моих
Живучих предках. Но от них в наследье
Достались мне терпенье и усердье.
И в день мой смотрит молчаливый лик
Из дальнего забытого столетья,
И сознает душа свое бессмертье,
Пускай всего лишь на короткий миг.

ВОЙНА

Слепой войну не увидит,
Слагая судьбу из звуков.
Глухой войну не услышит,
Вникая в молчание книг.
Пойдем, расскажем слепому —
Ты чувствуешь каждый шорох,
Прислушайся, как играет
Тревогу последний трубач.
Пойдем, покажем глухому —
Война у самого сердца,
Взгляни на тихое небо
В густом орудийном дыму.
Господь не спросит с глухого.
И со слепого не спросит.
Как мы ответим, что были
С тобою глухи и слепы?!


* * *

Тревожно и трепетно ропщем
На темный безвременный час —
А водки-то выпили больше,
Чем сердце болело у нас.


* * *

Страна больше не умирает.
Ее просто нет. Умерла.
И западный ветер качает
Пасхальные колокола.

И все разговоры о жизни,
Чтоб смерть не казалась страшна.
Так  было когда-то на тризне
В языческие времена. 

* * *
 
Шумный рынок — фрукты и одежда,
Запах кожи и шашлычный дым.
Про какие русские надежды, —
Что не сбылись, — снова говорим?!

Завершились пьянка и халява,
Время браться за серьезный труд:
За прилавок встала вся держава,
И отцы, и дети продают.

Спрос и выбор, упаковок глянец,
Распродажи, скидки и расчет…
Вечером придет азербайджанец
Выручку у рынка соберет.   

ПОКОЛЕНИЕ ЗВЕРЯ

Пора собирать камни,
Надежные камни тротила,
Туманы последней надежды
Можно еще вдохнуть.
Век совмещает понятия
Гения и кретина.
И поколение Зверя
Ревниво выходит в путь.

Пора собирать силы,
А не криминальные вести,
Измена желает чести —
Пусть захлебнется войной.
Для поколения Зверя
Чувства растерянной песни,
Что написал Обломов, —
Это «полный отстой».

Пора врачевать и строить,
И ненавидеть баранов,
В стылом хлеву свободы
Жующих свою трын-траву.
У поколения Зверя
Обломовских нет диванов
И снов наших нет,
Которыми грезили наяву.

Пора собирать камни,
Надгробные камни расплаты —
Пространство проявит волю
К расслабленным временам.
Но мы, унылые лирики,
Молимся, чтоб волчата
Затеплили с нами свечи,
Пришли покаянно в храм.

А поколение Зверя
Рычит нам: — Вы что — ослепли?!
Кругом одни фарисеи,
И только делают вид,
Что могут любить и верить,
И толку-то больше — в пепле,
В пепле великой Родины,
Что в юных сердцах стучит.

И толку-то больше — в камне,
В привычном камне тротила.
Камень — не лепет присяжных,
И суд совершит всерьез.
А мы говорим: — Не судите!
И убеждаем: — Сила —
Это еще не правда,
Всего лишь настырный вопрос…

Пора вставать на молитву,
Но снова влекут туманы
Последней надежды
Сердце,
Мирное сердце мое.
И поколение Зверя
Великие строит планы.

Как многое нам яснее! —
Многое,
Но не всё.

А им надо — всё.

И порой ловишь себя на мысли:
Пусть они придут —
И возьмут всё.

* * *

Кроткая моя Отчизна,
По твоим святым пределам
Европейский бродит призрак,
Одержимый бродит демон.

Нет, не ищет он приюта,
Души робкие умело
Побуждает к темным смутам,
К самым черным переделам.

Потому война и тризна —
Признак близкого эдема.   
Вновь земле не предан призрак,
И отвергнут небом демон. 

Для земли он — вихрь, стихия,
А для неба — наважденье…
Упокой его, Россия.
Успокой его, забвенье.

* * *

Как грустно плачет над рекой ветла,
Что жизнь течет в каком-то Вавилоне,
Что в лик Спасителя вонзается стрела,
Что снова кровь сочится по иконе,

Что снова плен. Ржут за Сулой комони.
Горят костры — незваным несть числа.
И память выжигается дотла.
Куражится чужанин: «На  гармони

Сыграй, Иван, хочу народных сцен!» —
Но как избыть державный ропот рода?! —
Дочь Вавилона! Капище разброда,

Измены, разрушения! Блажен,
Кто с чистым сердцем чистыми руками
Твоих младенцев разобьет о камень.

* * *

Вам пора собираться —
                опять за картонной стеной
Что-то грозно мычат
                и ругаются грязно спросонок,
Вам пора уезжать — пахнет
                долгой войной и пивной,
Умирает страна, и безудержно плачет ребенок.

Сколько можно терпеть,
                что зима остается зимой,
Сколько можно страдать
                от общественных головоломок,
А от пьяной обиды вдруг выхватит нож наборной
И ударит под сердце
                какой-нибудь русский подонок.

Как легко говорить, что родились
                в проклятой стране,
Как легко повторять о ее неизбывной вине —
Так легко будет вам уезжать.
                Я о вас помолюсь.

Да улягутся страсти, попутные дуют ветра,
И судьба обретает простые заботы.
                Пора!..
Или вы, или Русь.


* * *

Не верь шишигам и халдейским книгам.
Отстой заутреню. И торопи отъезд.
И путь прямой лежит через Чернигов
И мимо славный Леванидов крест.

Во стольный град.
                Грозят хазары игом
И разореньем князю. А окрест
Разбойный свист.
                Ни милостей, ни выгод.
Но Бог не выдаст,
                а свинья не съест.

Не верь волхвам,
                их ведовским уставам,
Их ворожбой беды не отвести.
Спеши —
          уже стоят на переправах
Сторожевые зоркие посты.
Черным-черно.
               В усобицах держава.
Лукавые советники в чести.

* * *
                Н. Кузьмину

От русской Непрядвы остался ручей
И ропот стиха или бреда.
По этому поводу водки не пей,
В незваных гостях не обедай,
Заслуженных гениев не матери,
Мы сами свое заслужили,
Ревнивой стилистики пономари
В нетрезвой лирической силе.
Мы всех обличили до самого дна
Беспечной души и стакана.
И нету Непрядвы — неправда одна
В народных мечтах и туманах.
От русской победы остался музей,
Словарь и привычки пехоты.
По этому поводу водки не пей
До патриотической рвоты.
В незваных гостях не растрачивай дни
И светлую душу поэта.

И русскую Родину не хорони,
Пока есть стихи и ракеты.


* * *

Кто-то тайно приказы изрек,
Кто-то свел в напряжении скулы,
Чья-то мысль, словно пуля, мелькнула —
И я выбран, как верный залог.

Эй, поэт, затаись между строк
И смотри в автоматное дуло! —
Гаркнет резко исчадье аула,
Палец свой положив на курок..

Я — заложник столетней беды,
Мне в лицо она весело дышит…
Праздный мир с одобреньем услышит,

Что меня, приложив все труды,
Обменяли на сумку с гашишем
И на остров Курильской гряды.


* * *

Нас легко предавать —
                мы доверчивы, словно киты,
наши грезы не замки воздушные строят —
                скиты,

чтобы в них поселить первородное чувство вины,
строят бомбоубежища, чтоб отдохнуть от войны.

Мы не ждем — невдомек,— что герой
                по-хазарски лукав,
аккуратный трибун, адвокат человеческих прав.

Странный колокол, Герцен —
                пугать европейских ворон,
низводить бородинское небо и веру, и трон.

Из подвальной бойницы ударить и в честь,
                и в беду,
в прописную присягу
                в кромешном чеченском году,

в нашу юную, светлую, присную, русскую рать.
Нас легко предавать —
                до смешного легко предавать.

* * *

Что нам остается? Да просто жить,
А если пригнет нужда —
Молиться
И Бога благодарить
За хлеб насущный —
Есть в поле сныть,
Крапива и лебеда.
И есть еще один день
Возлюбить.
И в небе светла звезда.

А им,
Нашедшим свой случай предать,
Решившим, что совесть — бред,
Что им остается? —
Пересчитать
Тридцать тяжелых монет.

Пересчитать
От души барыши,
Вдохнуть эпохи бензол,
Вернуться и крикнуть: — Я согрешил!—
И деньги кинуть на пол.

И слушать
Их погребальный звон,
Предчувствовать вечность мук.
Что им остается?
Скорее, вон —
Веревка, осиновый сук...

* * *

В Отечестве нашем любезном
Дела словно сажа бела —
Сойдет по указам железным
На дол неоглядная мгла,

И кто-то с досадой, но сладко
Взовет до соседних морей:
«Извека здесь нету порядка!
Придите и правьте скорей!»

Надвинутся грозные мраки,
Прольются густые дожди —
Из них себе черные фраки
Сошьют волевые вожди.

И скажут спокойно и кратко:
«Поищем простые пути,
Извека здесь нету порядка,
Придется его навести».

Должно быть светлее, не так ли?
Раздуем побольше костер —
Зажгутся халдейские пакли,
Затянется гарью простор.

И кто-то ругнется украдкой,
Украдкой — до дальних морей:
«Извека здесь нету порядка...
Придите и правьте скорей!»

Поправьте законы и прясла,
Дороги, а лучше народ,
Которому вечно неясно —
Никак ничего не поймет.

И мне непонятно — загадка —
Зачем до британских морей
Шуметь: «Нет извека порядка!
Придите и правьте скорей!»

Неужто без этих болезных
Призывов к варяжским князьям
В Отечестве нашем любезном
На хлеб заработать нельзя?


МОЛИТВА РУССКИХ

                О. Михайлову
1.

Наполеон в подзорную трубу
рассматривал российские холмы
и поле генерального сраженья,
рассчитывал маневры и атаки
и в стане неприятельском заметил
движенье непонятное.
                Как странно!
Великое собранье московитов!
Зачем?!
Вгляделся повнимательней:
хоругви, священники, восточная обрядность...

(Молитва за Отечество творилась
перед святой иконой чудотворной
Смоленской Богоматери).

— Нелепо!—
воскликнул император-полководец,
властитель образованной Европы.—
Нелепо уповать не на искусство
военное, не на расчет и гений,
а на каких-то идолов.
                Но завтра
я одержу еще одну победу —
над дикостью...

А русские молились.

2.

Как модны ныне чувства корсиканца! —
Привычно усмехнуться:
разве может
помочь нам пенье церкви?
Не влияет
оно своим искусным благозвучьем
на курсы акций и процент кредита.
Спасут Россию биржи и юристы,
и вклады иностранных капиталов,
а не богослужения.
И вскоре
расчет одержит полную победу
над дикостью...

Но русские молились.
И молятся светло и терпеливо.

Молитва за Отечество творится
перед святой иконой чудотворной
Смоленской Богоматери.

Аминь.


ПОД КОЛЕСАМИ

Друзья трезвы, а я, пожалуй, пьян —
Зачем они так рано протрезвели?!
Бубнят нас унижающий обман,
Как будто понимают, в самом деле!

Как будто это можно понимать?!
Не объяснить ради какой идеи
Понадобилось ноги поджимать
И вешаться на трубах батареи.

Что он орал?! В пылу последних слов
Зачем он угрожал небесным сферам,
Что не забыл и что идти готов
На выручку расстрелянным  Бендерам?

Орал стране? Так в ней оглохли все —
И нет ее по воле комбайнера.
Вот я пойду спокойно на шоссе,
И брошу на дорогу помидоры.

И пусть раздавят красные плоды
Тяжелые и легкие машины.
Какие брызги! Никакой беды.
Томатный сок. И радость без причины.

И в это время смерть мне не страшна,
И в это время кажется занятным,
Что нашей жизни красная цена
Такая же, как на дороге пятна…

Он  наорался… Что орете вы?
И что со мной вам ясно, в самом деле?!
Какие цели?! Как же вы трезвы! 
И он был трезвым. Зря вы протрезвели.

ФЕВРАЛЬСКИЕ ДУМЫ

«В эту самую ночь Валтасар был убит своими слугами».
Надпись на месте убийства святого Царя-мученика Николая II. (Из стихотворения  Г. Гейне «Валтасар»)

Еще февраль не до безумья пьян,
Не до горячки думских депутатов,
Еще убийца чистит свой наган —
Ему из Гейне помнится цитата.

Еще готовят толпы горожан
Призывы к безначалью на плакатах
«Кругом измена, трусость и обман»,—
Предчувствует российский император.

И молится
              о сумрачной стране,
Где веру разменяли на идеи,
Где запросто предавшие лакеи
О царской исповедуют вине:

«Прости, Господь, им злобные слова,
Прости, Господь, им гордые деянья.
Россию не оставь без покрова,
Кончины прежде — дай ей покаянье».

Еще февраль — оратор и тиран —
Не заморочил юного солдата,
В походный не ударил барабан,
И брат еще не пролил крови брата.

«Кругом измена, трусость и обман»,—
В дневник еще не пишет император,

Но знает,
Ибо холодно душе —
Как холодно и в ставке, и в столице!
И тайна беззакония уже
Свершается —
И скоро совершится.

* * *

— Какой там Бог,
Когда мне плохо?!
Печаль теснит со всех сторон,
Бормочет нервная эпоха
И варит мутный самогон.

— Довольно разводить бодягу
О строгой милости Небес… —
И допивает свою брагу,
И заряжает свой обрез.


ДИАЛЕКТИКА ОЖИДАНИЯ

В ожидании земного рая.
В ожидании свободы.
В ожидании Годо.
В ожидании конца
этого беспредела.
В ожидании России.


НЕБО РОДИНЫ

Нас небо не влекло,
Как сложная шарада,
На плечи нам легло —
Держать кому-то надо.

Держать тяжелый свод
Приходится отныне —
Как уберечься от
Заносчивой гордыни,

Что курит фимиам
Про терпеливый гений,
Про светлый труд, что хам
Подпивший не оценит.

Вдохнешь лукавой лжи,
А небо и придавит.
Спокойнее держи.
Господь нас не оставит.


* * *
                А. Пашневу

Если вдруг доживем до расстрела,
То поставят, товарищ, к стене
Нас не за стихотворное дело,
Нет, оно не в смертельной цене.

Мир уже не боится поэта,
И высокое слово певца
Он убьет, словно муху, газетой,
Пожалеет на это свинца.

Для чего сразу высшая мера?
Водка справится.
И нищета…
Но страшит его русская вера,
Наше исповеданье Христа.

В ней преграда его грандиозным
Измененьям умов и сердец.
И фанатикам религиозным
Уготован жестокий конец.

Вновь гулять романтической злобе,
Как метели, в родимом краю…
Если только Господь нас сподобит,
Пострадаем за веру свою.

А солдатикам трудолюбивым
Всё равно, кто поэт, кто бандит —
Не узреть им, как ангел счастливый
За спасенной душой прилетит.


* * *

Мы — не скифы, мы — русские,
                дело не в скулах, а дух
Православный нас зиждет,
                хранит девяностый псалом
Нас не тьмы азиатские —
                несколько древних старух,
Иерей и епископ — 
                но мы никогда не умрем,

Не исчезнем в пыли новостроек, побед и разрух,
Третий Рим обращающих
                в скучный всемирный Содом.
Примем русское бремя,
                насущного хлеба укрух —
В храм войдем со смиреньем,
                себя осеняя крестом.

Это время последнее.
                Это последний итог.
И поэтому нашей соборной молитвы страшится
Велиар —
     гордый гений бездольных страстей и морок.
И да будут светлы наши старые юные лица.

«Разумейте, языцы,
И покоряйтеся, яко с нами Бог!»

* * *

Что-то в этом году и на соль не повысили цены,
И сосед не палил по кометам за смятый укроп,
Лес горел, но не сильно, и женскую баню чечены
Штурмовать не собрались,
                и, к счастью, никто не утоп.

Поворчала погода, и яблоки к Спасу поспели,
Медный бунт был коротким —
                и всех помирил самогон.
А газеты шумели, да больше о теле в постели,
Для души — предлагали
                мобильный купить телефон.

Обошлось без потопа и язвы, войны и дракона,
Подновили дорогу, открыли еще гастроном…
Только в церкви о чем-то
                заплакала скорбно икона,
Богородица плачет, а мы Её слез не поймем.

* * *

В окне, что русский император
Державной волей прорубил,
Увижу сумерки заката
И увяданье светлых сил.

Так неужели это благо —
Безверье, скепсис и разлад?!
Зачем опять пугать ГУЛАГом?
В окне — трагичнее закат.

* * *

Напрасно подростковый вождь
В делах упрям,
В идеях пылок,
И выбрил наголо затылок —
Россию этим не вернешь.

Но, может, нищий инвалид,
Не ждущий милости от жизни,
Молитвой кроткой
И Отчизну,
И милость жизни воскресит.

* * *

Надежда живет, хоть хандрит от невзгод.
Надежда сильней год от года,
Что сердце народное Русь соберет…
Но где оно, сердце народа?

В селениях праведных — на небесах?
Так петь ему вечную память…
А мы его ищем в кержацких лесах,
В стихах и в заброшенном храме.

* * *

Деревня Потрава. Июль. Пять утра.
Названье деревни что надо!
Обочина жизни. Понятно, дыра.
Хотя автотрасса и рядом.

Звенит у дороги потравный ручей,
И здесь предприимчивый житель
Открыл незатейливый дом для гостей,
Где выспаться может водитель.

Всего пять утра. Но в деревне не спят.
Не в радость ни утро, ни лето.
Игральный в гостинице есть автомат.
В него опускают монеты.

И ждут, что решит «однорукий бандит»,
Мужчины похмельного вида,
Печальные старицы и инвалид, 
Жена и сестра инвалида.

Кидают монеты, забыв трактора,
Овины и фермы, и гумна.
Деревня Потрава. Июль. Пять утра.
Российский Лас-Вегас безумный…


В ПРИВОКЗАЛЬНОЙ ПИВНОЙ

                Г. Спичаку

В привокзальной пивной, темным хмелем томим,
Мрачно буркнул мужик, как ругнулся:
                «Кильдим!»

Непонятное слово, чудной оборот,
Но его не забыл привокзальный народ.

Не ответить уже, сколько лет, сколько зим
Прозывается эта пивная «кильдим».

В ней любые сословья изводят досуг,
В ней врачуют хандру и похмельный недуг.

И, устав от ума, набираются — в дым,
И судьбу поминают нелестно — кильдим.

И судьбу запивают унылым пивком,
И толкуют, что делать, — идти в гастроном?

Или в колокол бить? — Как ударить в набат!
Что же делать? И кто, наконец, виноват?!

Кто же русский аорист пустил на распыл,
Что бормочем, бубним свой кильдим —
                «дыр бур щил»?*

Самовитый абсурд, невеселый итог —
Морок, пьянка, свобода (!) —
                кильдим да бобок…**

Безыконный барак и безвольный протест,
Басурманская кривда нас поедом ест.

В тридесятых пещерах угрюмый колдун
Насылает, как порчу, — властителей дум.

Осеняет просторы заклятьем своим —
Чернокнижным, двусложным, надежным —
                кильдим.

Нет! Пока еще ведомо зренью сердец —
На нечистую силу есть меч-кладенец.

Так не медли, приди и веди, светлый князь!
В привокзальной пивной твоя рать собралась.

Но приходит не кесарь, не витязь — монах,
Юный инок — обычные четки в руках.

— Поспешите к обедне, — спокойно зовет. —
Вы же русский народ, привокзальный народ!

Отжените гордыню, уныние, блажь,
Надо Богу молиться и петь «Отче наш…»

Но смиренному иноку мы говорим:
— Да пошел ты подальше, пошел ты…
                в кильдим.

Тут такие дела начинаются, брат!
Тут решают, что делать и кто виноват,

Кто тут враг, кто агент иностранных держав,
Кто захватит вокзал, кто возьмет телеграф…

Хватит демонам править великой страной! —
Гнев выходит, как пена из кружки пивной.

Гнев мешает молиться, хотя бы сказать:
Боже наш! На Россию излей благодать…


ЗАМЕРЗАЮЩЕЕ СЕЛО

Батюшку сослать на острова,
Соловки-то ближе к Богу место,
Порешили ради торжества
Первомая в светлый день воскресный.

Церковь же во имя Покрова
Пресвятой Владычицы Небесной
Разобрали дружно на дрова,
Поделили всем колхозом честно.

Батюшку никто тогда не слушал:
Что творите?! — плакал он навзрыд.
Да никто не ведал, что творит.

Климат первомаями нарушен —
Не согреть никак дома и души.
Храм сожгли в печах… Село знобит.


ЗВЕЗДА РУБЦОВА

Терзаться — так державным русским словом,
А не игрой усталого ума:
Легко гореть в огне ее лиловом,
Но на душе не исчезает тьма.

Чадит, чадит ленивое безверие,
Но нам нельзя принять его дела,
Нельзя забыть, что мы сыны Империи —
А не колониального угла.

И потому взойдем на холм — и снова
С него увидим и зеленый шум,
И крест церковный, и звезду Рубцова —
Звезду полей, звезду российских дум.

И силы обретем стерпеть измены,
И, не таясь, расплакаться навзрыд.
Постойте, братья, резать свои вены.
Бог не простит, Россия не простит.

Когда чадит ленивое безверие,
То кто-то должен бить в колокола
И сохранять высокий дух Империи,
А не колониального угла.

И сохранять молитвенное слово,
И сохранять непомраченный ум,
И храм, и волю, и звезду Рубцова —
Звезду полей, звезду российских дум.


* * *

Преподобне Антоние Сийский,
О предивный помощниче наш,
Жизнь уходит с просторов российских,
Остаются — печаль и пейзаж.

Вдаль — дороги, как судьбы, разбиты,
Вдоль — деревни, пусты и черны…
Помяни наши митрополиты,
Удрученный народ помяни.

Умираем в похмелье тяжелом
Среди самых великих полей.
Ты стоишь перед Божьим престолом,
Помолись своим чудным глаголом
И любовью блаженной согрей. 

* * *

И если Русь им — не жена,
А шемаханская девица,
Лишь из-за тела распря длится,
Идет гражданская война,

И если вовсе не нужна
Душа ее упрямым ратям,
Непримиримым кровным братьям, —
То наша вечная вина,

Что о любви звучит цевница,
И не сгорает купина,
Что на заброшенных гробницах

Святые ищем имена,
Что будем верить и молиться,
Читать Ивана Ильина.


* * *

Утро вошло,
Я глаза разжимаю от сна,
Освобождаюсь
От темных вечерних страстей
И не грущу,
Ибо утро — и дышит весна.
Только не стало
Великой Отчизны моей.

Чтo мне слова,
Что не выпита чаша до дна,
Споры идей
Беспокойного мира вещей?!
Дышит весна,
Я глаза разжимаю от сна.
Не о чем спорить
Не стало Отчизны моей.

Не о чем спорить
И всуе терзать имена —
Опровергать,
Кто герой, кто кумир, кто злодей.
Тает великое прошлое.
Это весна.
Утро. Мудрею.
Не стало Отчизны моей.



3. Воспоминания о плохой погоде

* * *

Пока я собирался написать о зиме,
Наступила весна.

Пока я собирался написать о тебе,
Ты ушла от меня.

Пока я собирался написать,
Что ты ушла от меня,
Наступила весна.


ОНИ…

Когда я возвращался домой,
Меня остановили двое незнакомцев,
Спросили — который час?
И сколько звезд на небе?..

Кто не натыкался
На такие неожиданные вопросы?
Потом идешь, ругаешься,
Объясняешь близким,
Что звезды не поддаются счету —
Неужели мир сошел с ума?..

А по морде ты уже получил.

* * *
 
Тяжело…
И хочется быть другим.


* * *

Иконы плачут,
бесы хохочут,
а люди спорят, кому жить хорошо.


* * *

Разобрался в умении жить,
только это уже не имеет никакого значения.
Слава Богу за все.

* * *

Повеситься
нет никакого желания.
Видимо, это и есть счастье.


* * *
                С. Журавлеву

Не рифмуются мысли,
что-то в душе изменилось.
Не стать ли японским поэтом?

* * *

Еще один нищий на помойке.
Следует ждать потрясений.
Надо копить на небесах.

* * *

Господи!
Жена моя не виновата
в моих стихах.
Она даже советовала
не писать их.


* * *

Я — не вижу будущего?!
Да каждый день,
спускаясь по лестнице
в подъезде,
вижу —
шприцы, шприцы…


* * *

Неприятно признавать,
но это оказалась не лампочка,
а звезда. 

* * *

Молодость-то прошла —
жажда денег и славы уже не томит,
но странный вопрос остался —
если каждый день
заказывают сейфы,
значит, это кому-нибудь нужно?


* * *

Русь опять напилась.
Что может быть отвратительней
пьяной бабы?
Чистеньких любить легко,
полюби нас, какие мы есть.


ДОСТИЖЕНИЕ

Мы всегда были смелыми —
ничего не боялись,
кроме правды.
А теперь нам и правда нипочем.

* * *

Солнечный день — на душе хорошо!
Жизнь я свою прожил не так,
как хотел.
Господи, Ты всё время вразумлял меня.
И вразумил.   

* * *

Приноровимся и к этим порядкам.
Русская земля!
Страна православная!
Неужели
ты уже за холмом?


* * *

Молитва поэтически несостоятельна,
ей не до искусных
аллитераций и ассонансов,
не до неожиданных сравнений и образов,
она — лишь дыхание души.


* * *

Такое небо —
будто его постелили над порогом
вытирать грязные шляпы и головы. 


* * *

До чего же грязно!
Крысы бегают по подъезду.
Разбирай после этого Марселя Пруста.


* * *

Иду —
но восхожу ль к молитве?


* * *

Жители первых этажей
стали ставить железные решетки на окна.
Время свободы. 


КОНЦЕРТ ДЛЯ ФЛЕЙТЫ
С ПОЗВОНОЧНИКОМ

На сцену вышел
Маяковский
мальчик вынес ему флейту
а Маяковский стал
надевать буденовку
но она оказалась ему мала.

ИСТОРИОСОФИЯ

Голландцы
во всем виноваты,
подменили царя Петра,
настоящего
в бочку заковали,
да в море пустили.
С тех пор
живем в рамках
голландского проекта.
Без царя не можем,
но и царь постоянно
не нравится —
голландский какой-то.

* * *

Живу, как в эмиграции,
Вокруг всё меньше русского,
Поэтому ближе становятся
Ходасевич и Георгий Иванов.

* * *

Не знаю, что делать:
знаю, где можно купить гранатомет,
но даст ли на это благословение батюшка?

* * *

В мире избыток тоски…
Снова философствую.
Но в зеркало на этот раз плевать не буду.

* * *

Вчера я был философом.
А ныне
Голова болит от этих сумрачных напитков,
Что пробуждают любовь к мудрости.

* * *

Любовь и преданность
к родной земле
не оставлены без награды —
ныне
свободно,
без всякой очереди,
почти в любом продуктовом магазине
купишь
пакетик отменного
чечевичного супа
быстрого приготовления,
с ним
совсем несложно
перебиться до зарплаты
и без печали
встретить будущее.   

ФУТУРОЛОГИЯ

Зима в Воркуте большая,
всем места хватит.

* * *

Даже православные писатели
интересны страстями. 

* * *

Пилат в угоду народному мнению
отпустил Варавву.
И это ты, демократия?
Кровь на тебе и твоих детях.

* * *

Стал мудрей?
Да, стал мудрей!
Ну и что?!
Так ведь и состарился.

ЛИТЕРАТУРНАЯ ПОЛЕМИКА

Музе свернули шею.
Критик обстоятельно доказывал,
что такое положение ее головы
соответствует определенной форме правды
и возросшим запросам читательских масс.
Но не все с ним соглашались.
Были мнения, что надо свернуть шею
в другую сторону.

* * *

Какие-то странные люди —
не хочется с ними выпить
и поспорить о русской идее.

* * *

Пойду, как шел.
Святой отче Николай,
помолись об одиноких путниках.

* * *

За каждое неверное слово
придется отвечать,
за каждое слово
держать ответ перед Богом —
подумал я
и испугался своей мысли.

* * *

У птицы цель —
Она летит на Север,
На родину, где даже смерть мила.
А я брожу по Северу без цели
И не могу забыть —
Но не простор,
Не климат неприкаянной судьбы,
А только Родины позор.

* * *

Развиваются человеческие отношения,
Предательство всё чаще становится
во имя будущего,
во имя дружбы,
а то и совсем бескорыстным...

И я подумал: — А не добавлять ли в водку
синильную кислоту?!
Надо же когда-то покончить с пьянством.

* * *

Неплохие стихи,
им только не хватает детали —
выпить бутылку водки,
закусив семечками,
разбить витрину
и подраться с милиционером.
Но этого не хватает всем.

* * *

Духовный повод для стиха всегда есть —
Приближение к смерти.


* * *

Это живые сраму не имут,
А мертвые — молиться не могут. 

* * *
 
Мне говорят:
— Зря ты такие стихи пишешь.
Сам же понимаешь…
А я — не понимаю.

* * *

Презираю
свою первую любовь:
в ней была только душевная беспомощность
и смерть.
И никакой жизни.


* * *

Мир упал мне на плечи,
а я не умею —
ловчить, как Геракл.

* * *

Только ублажишь
свою суетливую волю,
так и подкатывает
смертельная тоска.   

* * *

Декабрьской ночью
священник умер,
не святой,
всей сонной округе
грехи отпускавший,
и округа,
жевавшая хлебы
Филипповского поста
и невольно судачившая
о несвятости иерея,
вкусила слезы
и желала понять,
почему он умер
декабрьской ночью,
не дожив даже до тридцати.
Выходит,
мы так и остались
медью звенящей? 

МОЛИТВА МЫТАРЯ

Боже, помилуй мя, грешного,
Фарисея окаянного. 

* * *

Народ пошел какой-то угрюмый —
угрюмый
без всякого великого смысла.

* * *

Даст Бог,
жить я буду долго —
и еще испорчу вам
статистику
русской смертности.

* * *

Нас окружают чужие боги —
Чего же мы терпим?!

* * *

Широка русская душа,
А отступать некуда…

* * *

Смысл жизни в тех,
кого мы любим.
Почему мы так просто
теряем этот смысл?..

ПАМЯТИ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА

Классическая лира умерла.
Но страна по ней не заплакала.
Страна умерла еще раньше. 

* * *

Великий поэт Ли Бо
утонул в озере —
разгорячившись вином,
пытался поймать свое отражение.

Не так ли и мы —
ловим отражение, а не истину.

Жертвуем жизнью ради отражения,
а не ради истины. 

* * *

Учитель географии продает в электричке
атласы мира и автомобильных дорог,
душевную склонность не зароешь в землю.

* * *

Правду Божью
не прочитаешь,
ей не научишься,
ее надо вымолить.

* * *

Я не утверждал,
что Россия умрет на Пасху,
я только сказал:
раз смерть неизбежна,
пусть она будет на Пасху,
когда двери рая отверсты. 

* * *

Чужие камни
никто, кроме нас, не оплачет.
А наших пророков
никто, кроме чужих, не поймет.

* * *

Русские были солью земли,
Да потеряли силу —
Теперь и в навоз не годятся,
Нас просто выбросят вон.

* * *

В пастыри не пошел —
не решился,
не хватило духа.
А тем, кому хватило духа,
дай Бог, пусть хватит
и моего страха.

* * *

Как лютует зима!
А все-таки утро —
И на душе светло.

* * *

Кроткие наследуют землю…
И я, безземельный,
кладу земные поклоны —
не умирай во мне, Родина.

* * *

В Японии
Новый год встречают весной,
когда цветет сакура.
А у нас —
в Рождественский пост,
когда его строгость усиливается.
И по улицам бродят пьяные
и орут:
«В эту ночь решили самураи…»
и другие патриотические песни.

* * *

Неужели и тяжелый сон
после двух рюмок за обедом —
тоже судьба?

* * *

Все русские дороги
ведут в Третий Рим.

* * *

Воли у нации осталось —
только написать ругательство на заборе:
«Чурки вон!»

* * *

Советского Союза нет,
Советский поселок остался,
осталась Советская улица —
какая-то мелочь осталась,
и все стало мельче — и споры, и счастье.

* * *

…вынуждают стать юродивым.

* * *

Мой поезд шел по Украине,
на станциях
в вагонное окно
порой прохожие глядели —
глядели, словно иностранцы.

* * *

Иду и пытаюсь молиться.
Молитва сбивается на стихи,
но досада и страх временно побеждены.

* * *

Литература низводит Христа до поэта.

* * *

Нет февраля,
и нет унылых мыслей.
Я засыпаю, положив голову
на колени весны.


К ВОПРОСУ О ПАТРИОТИЗМЕ

Зилотов было много,
но только Симон
стал апостолом.

* * *

Вышел из храма —
и где она, вера?
Хочется нарушить все заповеди.
Если бы не выстоял службы,
не удержаться. 

* * *

Мучался вечным вопросом,
а он снова оказался русско-еврейским.

* * *

Выдавливаем из себя раба —
оставляем в душе только гордыню.

* * *

Сколько восторженных слов
пишут о сердце народном —
о его щедрости,
мудрости,
вере,
надежде,
любви…
А печень народа гниет.

* * *

Алкоголик — не синоним поэта.

* * *

Еще один день пролетел — канул.
И живу я снова неправильно.
А правильно жить — когда?

ПОЧТИ СЧАСТЛИВЫЕ МЫСЛИ

Философия ищет счастья,
а счастье
бежит от философии.
Мир полон философией,
а счастья нет.
Кто виноват?
Тот, кто обещал счастье.
Темна его философия,
и вероломно счастье.   
Господь — защита моя
и прибежище мое.

* * *

Сочиняешь стихи,
иногда их внимательно слушают,
но даже безногий нищий,
пьющий стеклоочиститель,
считает тебя неудачником.

* * *

К чему витийствовать,
что испокон веков
в характере народном на Руси
преобладает женское начало?
Зачем трепать напрасно языком?
Ты про себя скажи:
вот я — не баба,
и с этим очень строго у меня.

* * *

Рождество…
Как за обычным весельем
увидеть Рождение Бога?

* * *

Монах уходит от мира,
Потому что мир не устоит без монаха.

* * *

Хватит выдумывать,
идеализировать
прошлое —
там тоже страдали запоями
от унижения Родины. 

* * *

Зима с каждым годом
Стареет,
Становится ворчливее и ворчливее.

* * *

Я не смогу простить измену,
Поэтому я в нее
Никогда не поверю.

* * *

Чего бы ни перестраивали,
чего бы ни меняли,
а без слезы ребенка — пока не обошлись.

* * *

Всё в жизни делал неправильно…
Зачем только это понял?

* * *

Исключений не будет.
Всё сгорит.
И рукописи тоже.

* * *

Жизнь наша маленькая,
тесная,
красота в нее не вмещается —
некуда.
Спасает себе где-то мир...

* * *

Кто я такой? —
Посмотрю в Интернете.

* * *

Нам нельзя отступить.
От России остались цитаты.

* * *

Бог везде и во всем,
Даже в строке Георгия Иванова
«Хорошо, что Бога нет».

* * *

Как тихо!
В природе покой.
Почему все говорят о конце света?



4. Вам будет очень не хватать меня


* * *

Вновь наступит весна,
                возвращая надежды приметам.
Но студентка — красивая! —
                в библиотеку войдет,
Книгу выберет «Сборник
                совсем неизвестных поэтов»
(Никому не известных в тот
                очень двухтысячный год),

Терпеливо и бережно перелистает страницы —
Многолетних раздумий и опытов краткий итог.
По счастливой случайности
                в сборнике том сохранится
Мое лучшее стихотворение — несколько строк.

И она их прочтет — не поймет
                невеселый мой юмор,
Но она улыбнется — на улице будет весна.
И подумает: «Бедный, когда, интересно, он умер?
И какая была у него, интересно, жена?»

1986

* * *

С востока запах гари доносило.
Как ни милы любовные утехи,
Я облачился в ратные доспехи.
И в путь.
             Пора. Взошло уже светило.
Со мною Бог да молодая сила.
— Ты пропадешь!— жена заголосила.—
Куда тебя несет?
                Сильна орда,
Угроз твоих не убоятся ханы,
Ни храмы не спасти, ни города.
Придет Илья — он
                отомстит поганым...
Терпела Русь. Ждала приход Ильи.
А у него как будто нет семьи.

* * *

В лесу, где лешим сломана нога,
Спасаясь от химических отходов
И от греха нетрудовых доходов,
Живет в избушке старая карга.

Собрав росы,
                готовит горький морс,
И чует:
         гордый дух идет с поклоном.
Идет к ней,
              хоть страшил ее законом,
Стыдил за длинный и сопливый нос.

Его уже нисколько не смущает,
Что ведьма в непогоду превращает
Лягушку, испеченную в золе.

Так женщины
                от здравых слов скучают,
Журналы мод листают и мечтают
О праздничных полетах на метле.


* * *
                Ей в другую сторону...
                (Из песни)

У нас теперь семья — единый дом,
И каждый день терпения уроки.
Я говорю: — На запад не пойдем!
А ты не хочешь думать о востоке.

Стоим на месте — усмиряем нрав,
Друг друга открываем с удивленьем.
Но не гляди, прошу, на книжный шкаф,
Не увлекайся модным направленьем.

Не искушайся книгой о пути,
Что укрепляет только в укоризне.
Семья хрупка, ей не перенести
Горячий спор о смысле нашей жизни.

Терпенью учимся — докучливый урок,
Зерно согласья осторожно сеем.
И чем тебе не нравится восток?!
Тогда — на юг. Там все-таки теплее. 

* * *

Ты говоришь, что ты — народ,
Его мечта и суть,
А я — нечаянный просчет,
Недуг, обратный путь.

Я говорю, что я — народ,
Его ревнивый взгляд,
Что это я иду вперед,
А ты идешь назад.

Пока мы спорим от души,
Рвем разум пополам,
Народ торопится, спешит
Привычно по делам —

Построить дом, посеять рожь
Иль отыскать алмаз.
И — слава Богу! — не похож
Ни на кого из нас.

* * *

Деревня Вешки смотрит телевизор,
Крутой американский боевик.
Сбивает на экране грузовик
Сенатора.
            Гадает экспертиза.

И нет улик. Но есть звезда стриптиза.
И челюсти акулы. И тайник
В гробу раджи. И призрак. Женский крик!
Убийца-робот прыгает с карниза.

И напрягает зрение и нюх
Рябой упырь. И рокер стриты рушит.
И за измену босс девицу душит

И прячет тело в ящик для подушек.
Деревня Вешки затаила дух.
Былин не помнит. Не поет частушек.

* * *

От железного слова планета
Умирала, дыша тяжело.
Незаметное сердце поэта
За планету сраженье вело.

Кто кого одолеет — решалось.
Но внезапно вернулась жена,
В роковой поединок вмешалась:
— Помоги. Не могу я одна.

Напряжение воли насмарку,
Напряжение целого дня.
— Самобранку найди, скороварку,
Почему ты терзаешь меня?!

От железного слова планета
Задыхалась, смертельно больна...
Но важнее дела у поэта,
Если есть у поэта жена. 

* * *

Интеллигент в лихой попойке
Спустил на ветер идеал
Да поменял дома и койки
На воздух улиц и подвал,

Привычно разгребал помойки,
Поесть чего-нибудь искал.
Но видел я характер стойкий, 
А не трагический финал.

В отходах рылся он вонючих,
Мечтатель и библиофил,
Не клял судьбы превратный случай

И не терял последних сил.
Он рядом с мусорною кучей
Не умирал — терпел и жил.

* * *

Вновь метель сменяет вьюга,
Кружит звезды и снега,
Никаких приветов с юга
С четверга до четверга.

Нет ни юга и ни друга,
Ни покоя, ни врага,
Только белая округа
С четверга до четверга.
 
А как только стихнет вьюга — 
Начинается пурга. 
И она ревет белугой,

И трубит во все рога
С четверга до четверга.
И не видно ни фига.

* * *

О чем поет гиперборей?
Об упоительных туманах,
О кораблях и капитанах,
О страсти северных морей.

А что найдешь в душе моей? —
Каких-то русских тараканов,
Друзей, растерянных и пьяных,
В снегу, без денег и вещей.

Я погляжу в чужой туман
И со своей сравню погодой —
От чепухи такого рода
Душа разбита, как стакан.

Как будто бы гиперборей
Разбил стакан с душой моей.

ВСТРЕЧА С ЦЫГАНКОЙ

— Постой, красивый!
— Все у вас красивые.
— Дай погадаю.
— Ни к чему мне знать
твои рассказы,
всё равно соврешь.
— Ах, не совру,
услышишь только правду,
не сомневайся —
скоро в твоей жизни
изменится всё к лучшему,
красивый,
ты обретешь и власть, и состоянье.
— Тоска какая!
Грустное пророчество!
— Постой, постой,
слова мои сбываются —
счастливым будешь.
— Вот еще несчастье…

СУП ИЗ ТОПОРА

             Наваришь горячего супа, —
            и жить веселей.
                Ду Фу

Трудновато живем, но с охотой.
Что нам бедность, раз беден, кто скуп.
Есть вода — это больше, чем что-то —
Значит, будет готовиться суп.

А с нехваткой  жиров и приправы
Разберемся и выход найдем —
По преданиям нашей державы
Сварим суп со своим топором.

Объясним мудрецам-инородцам —
Не берется народ на измор,
На Руси непременно найдется
На веселое дело топор.

* * *

Сказка — ложь, зато намек сгодится,
Сбережет от глупости и скуки...
Полюбил Добрыня еретицу,
Волочайку, знавшую присухи.

Для нее спешил на шумный рынок
Покупать шелка и орхидеи,
А к любимой приходил Горыныч,
Потому что змеям ближе змеи.

И о лжи узнав, на полнолунье
Богатырь завыл — навзрыд заплакал,
Что его красивая колдунья
Обратила верною собакой,

Водовозной клячей,
И пудовый
Меч покрылся ржавчиной от слез.
По молитве матушки крестовой
Выжил, а не сгинул,
Аки пес.

По молитве спали чары —
                духи
Разбежались вон по закутам.
Волочайку, знавшую присухи,
Разрубил Добрыня пополам.

Говорил, нисколько не жалея,
Говорил, обиды не тая:
— Любодейка!
Ты ласкала змея.
Умирай по праву, как змея...

Называешь вымыслом досужим
Древний опыт (сказка — это ложь),
Но невольно ищешь — ах, как нужен! —
Добрый меч.
               Иначе пропадешь.

* * *

Мы встретились с радостью.
                Хлеб преломили.
Хлебнули вина. И затеяли спор.
Я стал объяснять, что считает Вергилий.
А он говорил, что сказал Пифагор.

Смешное упрямство! Подобного тона
Сомнительной мысли не стерпит никто.
Я резко спросил: «Ты читал Честертона?»
Он буркнул в ответ: «А читал ты Кокто?»

И мы разошлись — отчеканивать слово.
И всё было ясно. И не по пути.
Я крикнул вослед: «Почитай Соловьева!»
А он огрызнулся: «Толстого прочти…»

ГРАЖДАНИН НИКТО

В больнице избивают — бьют в живот,
По почкам бьют. Уеду в Сан-Франциско.
Не близко, но зато поменьше риска,
Открою дело и валютный счет.

Я здесь никто, напуганный илот,
Отказано во всем — в судебном иске,
В пособии, субсидии, прописке,
А врач меня поставил на учет.

И плачет мать: да в чем я виноват?!
Не понимает — через телевизор
За нами беззастенчиво следят.

Но ничего, вот скоро будет виза,
Харкну в экран — и не вернусь назад.
Займи рублей хотя бы пятьдесят.

ПРИВИДЕНИЕ ПОЭТА

Канул день,
Только смута изводит,
Не проходит — покоя мне нет.
Ночь гнетет,
Привидение бродит,
Шепчет метафорический бред.
Громко шепчет.
Болеть от сомнений
Заставляет.
На сердце темно.
И смотрю —
Предо мною Есенин,
Пьет плохое сухое вино.
Пьет вино.
Шепчет вслух.
Улыбается.
Говорит: — Поэтический путь
Не осилит какой-нибудь
Пьяница,
Что не может без рюмки уснуть.
Не выходит из пьяницы гений.
Зря терзаешь ты душу свою.
Я мрачнею:
— Ты врешь мне, Есенин!
Твоего-то поменьше я пью.
Не Есенин?!
Легко обознаться
В темноте.
Ты, наверно, Рубцов?
Или Блок?
Да не лезь целоваться!
Страшно мне
Целовать мертвецов.
Но спасибо тебе за науку,
Не забуду прямые слова.
На прощание жму ему руку,
Постигая секрет мастерства,
Смысл метафор,
Желанье полета,
Сокровенного знанья зерно…

Отчего же так выпить охота?
Почему так на сердце темно?

ПОИСК

Удивительны линии гор!
Восхитительны глади озер!
Но о тундре начну разговор,
Не скупясь на высокие чувства…
Да не движется что-то строка,
Видно, память моя коротка
Или тема сложна для искусства.

Вспоминаю простор и туман,
Я — дитя кочковатых полян
И живу в этой скудной природе,
Утопаю во мхах и снегу,
Потому и молчать не могу…
А сказать ничего не выходит.

Не поэт, бессловесная тварь,
Я листаю толковый словарь
И «Теорию стихосложенья»,
И томлюсь, и не сплю, как сова,
И лысеет моя голова
От отсутствия воображенья.

Жизнь проходит, а где результат?
Результат — и не в склад, и не в лад.
Неужели всё только причуда?
Где талант? Никаких перспектив.
Выпью водки. Прочту детектив.
Выжму гирю, что весит два пуда.

Разломаю затылком кирпич,
Ничего мне не надо опричь.
Не вздохну по родимому краю —
Тундра-тундра, лишайники, мхи…
И сижу — сочиняю стихи.
И сижу — и стихи сочиняю.

О ЛЮБВИ

1
Ухожу — отвергнутый любимой...
Как весна мгновенно изменилась!
Осенью угрюмой обернулась
И еще немного — и заплачет,
Разревется, не стыдясь прохожих.

2
Нет, пожалуй, я преувеличил,
Нет, душа смятенна не настолько,
Чтоб весну и осень перепутать,
И дождя, я думаю, не будет.
И любимой называть не надо
Женщину — красивую, и только.

3
Ухожу — отвергнутый красивой
Женщиной. Но день стоит весенний,
Облачно и ветер, но на завтра
Обещали ясную погоду.
И красивых женщин очень много.
И весна недавно наступила.
Женщина как женщина — и хватит...
С внешностью совсем обыкновенной!

4
Женщиной отвергнут. Неприятно,
Но бывает с каждым человеком.
Слово-то неточное — «отвергнут»,
Не идет оно к моим привычкам —
Из иного стилевого ряда,
И подходит больше для романсов,
Чувственных романов с эпилогом.
Не отвергнут — просто «нет» сказала.
Нет, так нет. Всё к лучшему на свете.
В том числе весенние прогулки!

5
Я иду и напеваю песню
О лазурном небе, южном море
И о стройных девушках на пляже,
И о светлом креме для загара...


ПЕРСПЕКТИВА

Зима прошла, и наступило лето,
Душа не потемнеет от тоски.
Я летом знаменитым стал поэтом,
Таким, что можно не писать стихи,

Что можно прочитать в любом журнале
Рецензии на мой упрямый труд.
Те, что зимой меня не узнавали,
Теперь — гляди-ка! — сразу узнают.

Те, что смеялись над моей заботой,
Дань отдают таланту и уму…
Но не хватает, чувствую, чего-то.
Чего же не хватает? Не пойму.

Здоровый дух в здоровом организме,
Ни бытовых, ни половых проблем.
И памятник воздвигнули при жизни,
Недалеко от Пушкина совсем.

А именем моим назвали ВУЗы
Театры, комбинаты, корабли.
Все девушки Советского Союза
Мне говорили о своей любви.

В кармане мелочь Нобелевских премий,
Я с королями пью на брудершафт!
Почетный пионер и академик,
Почетный гражданин и космонавт.

Зима прошла — и лед на сердце тает.
Однако непонятно — почему
Чего-то постоянно не хватает?
Чего еще?! Не знаю. Не пойму.

Какого мне не достает порыва,
Волнения какого и пути?
И осеняет — где же перспектива?!
Нет перспективы, Господи прости.

1979


* * *
                Не богатые ли притесняют вас,
                и не они ли влекут вас в суды?
                Иаков. 2,6

Судьба безжалостна к богатым —
На золотое бросит
Дно.
В их белокаменных палатах
Страстей полно,
Чертей полно.

Зажгут и свечи, и лампадки,
Споет о них архиерей.
А на душе не всё в порядке —
И от страстей,
И от чертей.

От важных дел,
Отмытых центов,
С устатку или с бодуна
Невинных в суд влекут зачем-то,
Бесславят честных имена.

Чернеет сердце от коммерций —
На нрав и гнев обречены…
И жить, как эти страстотерпцы
(печальники и горемыки),
У нас мечтает полстраны.

ПОСЛЕДНИЙ СТЫД

Был пионером, только первым
Я так и не был никогда,
Мешало что-то — нервы, стервы,
Жара мешала, холода.

Да всё мешало — что попало:
Упрямый сон, внезапный страх,
То заболел, то денег мало, 
То много мыслей о деньгах

И обольстительных мечтаний,
Неисполнимых всякий раз.
Конечно, и последний станет
Однажды первым. В Судный час.
 
Я шел обратно. Пил, не брился.
Не помогало, что не брит —
Пока в последние стремился,
Легко терял последний стыд. 

А без последнего стыда
Не стать последним никогда.

Куда идти? И сам не знаю,
Зато мучение дано —
Быть первым иль последним с краю
Как это скучно и темно!

И поневоле стал я чутким —
Меня уже нигде не ждут.   
Не к месту сказанные шутки
Смягчить хочу — напрасный труд.

Простите мой характер жуткий,
Что, извиваясь, как змея,
Не к месту сказанною шуткой
Вдруг обернулась жизнь моя.

А шутка помнится, когда
В ней нет последнего стыда.

МЕСТО МЕСТИ

                Град пустынный, град увечный,
                Град — презрения предмет!
                И. Куратов, «Усть-Сысольск»

Волнуясь, заметил поэт, а не злясь,
Высокое чувство не злится —
Какая на улицах давняя грязь!
Как мрачно в зырянской столице!

И то, что открылось душе и уму,
Доверил стиху безоглядно...
За это и памятник ныне ему,
Чтоб было другим неповадно,

Поставлен не там, где порядок и свет,
Где мысли чисты и трактиры,
А именно в граде, который — предмет
Презренья гражданственной лиры.

Но здесь и признанье теперь, и престиж —
Какое изящное мщенье!
И в каменном платье никак не сбежишь
Из мест своего вдохновенья.

Да кто и помянет, что жил человек
И умер от смуты сердечной —
Пустынная улица, сысольский брег
И северный город увечный...
                вечный...

ЛИТЕРАТУРНАЯ СТУДИЯ

Есть в гордом мире уголок,
Где собираются поэты,
Стихи читают и куплеты,
Поэмы, мыслей пару строк.

У каждого особый слог,
Души особая примета,
Своя повадка и планета,
Сознанья творческий поток,

Свое высокое чело,
Своя смертельная расплата
И славы яркая заплата,

Своя манера и стило…
И на душе у них светло…
Так для чего бранятся матом?!


ПАСТОРАЛЬ

Ни света, ни просвета,
Ни сердца, ни ума,
Ни ясного ответа,
Ни темного письма.

Ни силы, ни успеха,
Ни мира, ни войны…
Пора бы мне уехать —
В Большие Колпаны.

Не то дышу на ладан
Все дни и вечера.
В деревню! Там отрада,
Прохлада и жара.

Там сразу возле дома —
Крыжовник и ранет.
И телевизор сломан,
И никаких газет,

Ни суеты, ни гонки,
Ни бессердечной мглы.
Там девы, как буренки,
Торжественно круглы.

Попарюсь в русской бане,
Очищусь от забот,
Понюхаю герани,
Попью густой компот.

Прощу друзьям измены,
Раскаюсь сам в грехах,
Познаю жизни цену,
Присевши в лопухах —

На…чхать на ваши званья,
Награды и чины
В деревне под названьем
Большие Колпаны.

Мычит светло корова,
Гудит полдневный зной,
И пахнет главным словом,
Навозом и судьбой.

Здесь не живут угрюмо,
Темно, как сиволдай…
Эх, жаль, что лишь придумал
Я этот сельский рай.

Названье слышал где-то,
Цветные видел сны —
Придумал я планету
Большие Колпаны.

Гляжу на город тесный —
Где воля и покой?!
Ни басни и ни песни,
Ни сказки озорной.

И ни слезы, ни смеха,
Ни солнца, ни луны…
Пора бы мне уехать —
В Большие Колпаны.

СРЕДСТВО ОТ ОДИНОЧЕСТВА

Не ворчи, что холодно от мира.
Одиноко — позови гостей.
Не жалей закуски и гарнира
И напитков крепких не жалей.

Наливай — чего итожить хмуро?
И друзья, которые навек,
Скажут прямо: «Цельная натура!
Ты же настоящий человек!

Ты всегда даешь серьезный повод
Выпить за своеобразный дар.
Лет-то тебе сколько? Просто молод!
Ну, не молод, так еще не стар.

Жить во мгле и бесконечной смуте
Все устали, только ты один
Видишь ясно и идешь до сути…»
Надо еще сбегать в магазин!

Пустоту, что в душах, и в бокале,
Лишь поэт поймет, а не верблюд…
А друзья — поймут твои печали
И забудут, как тебя зовут.

* * *
 
От жизни ты еще устанешь —
По-настоящему прижмет,
Наступит время испытаний,
Еще наступит черный год.

И черный день придет неспешно
Непредсказуемой порой —
Такой откроет ад кромешный,
Что смерть покажется сестрой.

А ныне — ни любви, ни злобы,
Лишь скука юности, поэт.
Какие в комнате сугробы
В твои неполных двадцать лет?!

И двери сердца ты и шкафа
Зачем открыл для долгих зим?!
Простынешь от таких метафор.
Сходи-ка в винный магазин,

Отпей глоток хмельного солнца,
Припомни скверный анекдот.
И, может, все и обойдется,
Зима немного подождет.

Сугробы в комнатах — тревожно,
Придется долго убирать.
От жизни уставать несложно —
Как от нее не отдыхать?

* * *

На Севере жил я —
Не ведая горя,
Роптал, что простыла душа от морозов,
Мечтал, что уеду на Черное море,
Мечтал, что спасательным стану матросом.

Кричать буду в рупор, жарой вдохновляем,
Чтоб в зону купанья вернулись мужчины,
Детей буду плавать учить баттерфляем,
И женщин красивых спасать из пучины.

Оправиться им помогая от шока,
Шептать, что уже волноваться не надо,
Легко утонуть в этом месте глубоком,
Но им повезло — оказался я рядом.

И верить, что женщины, вспомнив про лето,
Расскажут с восторгом подругам и боссам
О том, как смотрели на море с поэтом,
Который работал на пляже матросом.

* * *

Не мечтай о славе,
Знаешь сам, поэт,
Слава — это дура
И здоровью вред,
Ветреная дева…

А быть может, нет.

Может, после смерти,
Через много лет
О тебе напишет
Смелый краевед.
Мир тебя услышит.

А быть может, нет.

А и не услышит —
Есть же белый свет!
Лучше выпьем водки —
Наливай, сосед.
И — здоровы будем…

А быть может, нет.

* * *

Не в башне живу я из кости слона,
А в самой обычной квартире,
И дела желаю, когда из окна
Гляжу на державные шири,

Когда разбираю веков письмена,
Пророчества русской псалтыри…
Увы, моя жизнь никому не нужна
В скучающем граде и мире.

Занятней глядеть на прыжки кенгуру,
Любовь разбавлять карамелью,
А я предлагаю, скорее, хандру
С не очень понятною целью —

И лишнюю трезвость на шумном пиру,
И лишнюю боль на похмелье.

* * *

Темный воздух метелей и смут,
Не хватает здоровья и солнца.
Но привыкли все — как-то живут.
Почему только мне не живется?

Чтоб забыть свой нерадостный труд
И тоски благозвучное имя,
Люди водку старательно пьют.
Почему же не пьется мне с ними?

Вот живу на седьмом этаже,
В небогатой отдельной квартире.
Выпью водки — но скучно душе
В этом быстро хмелеющем мире.

* * *

Подумал муж, что дома одинок,
Что жизнь течет, особо не волнуя,
Зато жену решительно увлек
Мудреный смысл восточного фэншуя:

Вот переставишь в комнате кровать —
Уменьшатся сомнения и риски, 
Зато придут покой и благодать,
Успех в делах и уваженье близких.

Судьба в предметах! Камни вместо книг
Разложишь гармонично — то, что мимо
Прошло вчера, — вернется. И мужик
Вдруг любящим вернется.
И любимым.

А муж слегка качался от вина —
Перестановка в доме к пьянке клонит —
И думал: надо раньше, чем жена,
Однажды умереть — и пусть она
Меня с фэншуем этим похоронит.

* * *

Пора убирать коноплю.
Какие канаты и масло?!
Становится с нею опасно,
Рискованно в нашем краю.

Не надо нам темных забот.
Когда драгоценное время 
Упустим, созревшее семя
На добрую почву падет —

На чью-то беду прорастет. 
А мы только брови нахмурим,
И снова нам с зарослью дури
Бороться на будущий год,

Стараться лишить барыша
Неведомых наркокурьеров,
Греша на милиционеров,
На пенсионеров греша.

* * *

Печали мои и тревоги,
Мои беспокойные сны,
Мои рассужденья о Боге
Тебе не ясны и смешны.

Не очень тебе интересно,
Что здесь я имею в виду.
«Пошел бы ты с этим…» —  всё честно.
Что делать? Конечно, пойду.

Не прав я… Плохая идея —
Делить с тобой таинство дум,
Ритмический кризис спондея,
Эсхатологический бум.

Зачем тебе знать о законах
Далеких и сложных наук.
Живем-то не ради Платона,
Хоть он совопросник и друг.

ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ

Я не искал у Байрона в стихах
Ни глубины, ни силы, ни свободы,
Читал их через строчку, впопыхах —
К экзамену, в студенческие годы.

Запоминал, что Конрад был пират,
Унылый романтизм — примета века,
Что Манфред — маг, Шильонский замок — ад,
Светлы природа и восстанье греков.

Я сдал экзамен. Мне достался Скотт.
И Байрона забыл я, как химеру…
Но слышу: — Байрон! Байрон! — 
То по скверу
Гуляет школьница, эрдельтерьера
Знакомым звонким именем зовет. 

Эрдельтерьер визглив, да не уныл,
И даже мил. Какой чертою морды
Или характера он повторил
Английского романтика и лорда?

А, может, и ничем. Пустой вопрос.
Царит каприз, легко соединяя
Поэта, умиравшего, как пес,
И пса с визгливым и банальным лаем.

Пустой учебник — зря я прочитал,
Что Чайльд Гарольд тиранов презирает.
Вот вижу: хвост купирован и мал,
А все-таки виляет и виляет.

* * *

Нелепый сон: огромный черный дог
Клыки вонзал в протянутую руку.
А я терпел,
Как терпят жизни скуку.
Что там бежать! —
Я двигаться не мог.

В оцепенении казалось мне,
Когда смотрел в глаза звериной страсти,
Озлобленного дога черной масти,
Что это наяву, а не во сне.

И я терпел свой непонятный сон,
И даже думал: научусь на лире
Играть одной рукой в собачьем мире,
Считая годы, звезды и ворон.

НА ОЗЕРЕ

Привычное внимательное чтенье —
Листать за идеалом идеал.
Ты в водах жизни на червя сомненья —
Консервной банки даже не поймал.

Другой, смотри, наматывает леску
И подсекает мудрого сома.
А гордым — тина. Именно в отместку —
Для просветленья нрава и ума.

Чтоб не искал свой философский камень,
Напрасно погружаясь в глубину,
И не хватал неюными губами
Лукавой мысли мертвую блесну.

Вон сом, как том, лежит в траве устало,
Не для него погода хороша.
Что опыт жизни? Много или мало,
Когда прозреет навсегда душа…

НЕ БРАТ

Начинает развиваться хандра,
Подчиняюсь незаметно хандре —
Рассуждаю, что мой город — дыра,
Что забыл я в этой мрачной дыре?!

Жду, когда простудят душу ветра,
Заметут стихи снега сентябрей?
Ни тепла и ни простора. Пора
Уезжать мне. И как можно скорей.

Дом найду я, что седая гора
Охраняет, словно страж. Во дворе
Созревает виноград. И жара!
 
Катит воды, как поэма, Кура,
А навстречу ей Арагва-сестра…
Жаль, не брат я этой горной сестре.

* * *

Совсем не плохо и декабрьским днем —
Обычная, не траурная дата,
Отмеченная темным декабрем.
Да, декабрем немного темноватым.

Но ничего трагичного с душой —
Не на панели и не на диете...
И будет все на свете хорошо!
Все хорошо на нашем белом свете!

Пожалуй, я не стану богачом.
И москвичом. Дышу морозным мраком.
Однако не жалею ни о чем.
Не сожалею ни о чем, однако!

* * *

Хорошо лежать на пляже,
Есть горячий чебурек,
И никто тебе не скажет,
Что ты голый человек.

Хорошо глядеть на горы,
На турецкую страну,
Хорошо запить кагором
Набежавшую волну.

То, что я, как правда, голый
И счастливый, как мираж,
Ничего не скажут горы,
Промолчит песчаный пляж.

Сам не лезу к ним с советом,
Не вступаю в разговор.
Просто жаль: проходит лето,
И кончается кагор.

И молчат мои глаголы,
Размывают волны брег…
И лежат на пляже голый
Человек и чебурек.

ВЕКОВОЙ ОПЫТ

1.
Ни в устье Колымы
И ни в краю хурмы,
Ни под шафе,
Ни в резкости полемик,
Ни с баррикад,
Ни в собственном гареме
(И ни в чужом!),
Ни близким, ни богеме,
Ни тет-а-тет
Не зарекайтесь от тюрьмы…

В любой стране
И при любой системе.

2.
Ни отступленье тьмы,
Ни светлые псалмы,
Ни мудрости прозрение
И бремя –
Не обещают,
Что наступит время
Забыть совет –
Не зарекаться от тюрьмы.

В любой стране
И при любой системе.

3.
Свобод сладки дымы,
И пылкие умы
Спешат открыть,
Что в тягостном яреме
Цензуры
Принуждали в каждой теме
Скрывать протест.
Но в прозе и в поэме
Суть между строк –
Не зарекайтесь от тюрьмы…

В любой стране
И при любой системе.

1988

* * *

Иду на пляж, где золотой песок,
Морской песок курортного досуга.
И как мне было раньше невдомек —
Культурным нервам не хватает юга,

Так не хватает зноя, шашлыка,
Фотографа с больным орангутангом,
Анапы, Темрюка, Геленджика,
Прогулки в горы, пьянки с аквалангом,

Величия необозримых вод, 
Блаженных рыб и недовольных чаек,
Видения, где белый теплоход,
Как зыбку, море Черное качает.


* * *

Хмельной кураж желанней хлеба —
Бродяга, обретя алтын,
Благодарит невнятно Небо
И в винный входит магазин.

На цены черствой трезвой пищи
Он с безучастием глядит.
А мы хотели, чтобы нищий
Забылся булкой от обид.

Он поит душу миражами
На все случайные рубли.
Мы б на его-то месте сами,
Пожалуй, выпить предпочли.


* * *
                Да будь я хоть негром преклонных годов…
                Я русский бы выучил только за то…
                Владимир Маяковский

Если б я родился в Гане,
Негром был бы я, поди.
И смотрел бы, как в саванне
Льют муссонные дожди.

На берег слоновой кости
После дождичка в четверг
Я ходил бы к неграм в гости
На костер и фейерверк.

И, томим духовной жаждой,
Ел бананы на обед,
И состарился однажды,
Негром стал преклонных лет.

И готовился на небо
Уходить, да в некий миг
Вдруг решил, что надо мне бы
Русский выучить язык.

Эх, ребята-негритята,
Дожил до седых волос,
А ни слова русским матом
Мне сказать не довелось.

А на нем под звуки лиры
Говорят любимцы муз —
Например, Тимур Кибиров
Или Алешковский Юз.

Рано жизнь еще итожить,
Умирать я не готов.
Как же это с черной кожей
Прожил я без черных слов?!


КРИЗИС

Не живут в моем доме бродяги,
Не находят бандиты приют,
И менты после утренней браги
На полы от души не блюют.

Не ругаются матом поэты,
Не кропят шаромыжники карт,
Не поет в туалете куплеты
Три недели не брившийся бард.

Вызывающе лысая дева
Не вопит, что она королева.

Не дымят ваххабиты кальяном,
Никаких карнавалов невест,
И на кухне знакомый Ульянов
Не ведет победителей съезд.

И герой боевой подготовки
Молодой, но седой капитан
Не палит по врагам из винтовки
Под задорные крики цыган.

Тихо в доме. Покой и диван.
Как работать в такой обстановке?!
Как писать про сердечный туман?!

ЛЮБОВЬ И ЧЕШУЯ

В селе Песец, для жизни непригодном,
Последний житель, полупьяный дед
Рассказывал, что в озере холодном,
Жила русалка. Как-то раз поэт

В Песец приехал подбирать глаголы,
Высокие и главные слова,
Он был незнаменитый, но веселый,
Окончил восемь классов средней школы,
И музыкальной школы — где-то два.

И восхитился грудью девы голой,
И у него вскружилась голова.

И он воскликнул: «Как же ты красива!
От кончиков ногтей и до хвоста!
Ты — достопримечательность залива,
Из всей нечистой силы ты чиста».

И дева, что в воде сырой скучала,
В унынии пуская пузыри,
Приветливо поэту отвечала:
«Твои слова мне по сердцу, сначала
Всё, что сказал, сначала повтори.

Давай с тобою плавать у причала,
И будем целоваться до зари.

И обретем телесную истому,
Когда любой контроль теряет плоть.
С тобою, милый, хоть в озерный омут,
Да и со мною тоже — в омут хоть.

Иди ко мне! Зови меня голубкой,
А хочешь — рыбкой. Не обижусь я.
Твои слова нужны мне и поступки,
Вот только жаль, ко мне нельзя под юбку,
Большой любви мешает чешуя».

И плакал дед, раскуривая трубку,
В селе Песец, негодном для житья.

И стало страшно в этом гиблом месте,
И я приезду был сюда не рад.
А что поэт? Погиб невольник чести.
По пьянке утонул, как говорят.

В ЗООПАРКЕ

Отдохнем, внимательный прохожий.
Завели дороги в тупики.
Но смотри, как мило корчат рожи
Обезьянки Джонни и Кики,

Как глотают желтые удавы
Время и пространство и мышей,
И не знают недостатка славы,
Черных дней, неискренних речей,

Как плюют на суету верблюды 
И не копят зависти в горбу,
И в пустыне жизни зря не судят,
Не клянут колючую судьбу.

Почему же нас так гложет что-то,
Так однообразие томит?!
Посмотри, как просто бегемоты
В луже принимают царский вид.

Стерпится — пускай никто не слышит.
Одиноки сердце и строка.
Вон жирафы тихо небом дышат
И жуют привычно облака.

Выпала нам редкая минута —
Обрести покой среди зверей.
Жизнь проходит, только почему-то
На душе вдруг стало веселей.

Побредем, внимательный прохожий,
Отдохнем от приступа тоски…
Как забавно всё же корчат рожи
Обезьянки Джонни и Кики.

* * *

Рассуждали об интиме,
В этом деле все сильны.
Вдруг сказал Владимир Тимин:
«Две достаточно жены
Для поэта, в брачном плане
Две — вот так! Как ни крути,
Хватит. Мы ж не мусульмане,
Православные почти».

Те, кому необходимо
Много жен на стороне,
Заворчали: «Как же, Тимин,
Двух достаточно вполне?!

От тебя не ожидали
Мы подобной чепухи.
Как бы мы тогда писали
Гениальные стихи?!»

Но еще неумолимей
И решительней на вид
Говорил Владимир Тимин:
«Две — и хватит. И лимит.
Мы же с вами не собаки,
Чтоб иметь по сто подруг.
Первая — в законном браке,
А вторая — все вокруг.

Все, которые бывали
К нашим чувствам не глухи,
Чтоб мы как-то сочиняли
Гениальные стихи.

Надо быть скромней  в интиме
Все-таки не двадцать лет!»—
Говорил Владимир Тимин,
Очень опытный поэт.

* * *

Я вас люблю. И потерять боюсь.
Как мне без вас принять седые зимы,
Чьи сроки на века необозримы,
А с ними — одиночество и грусть?

Доверчиво с кем словом поделюсь,
Догадкой, что тревожно поразила,
И кто поймет, что жизнь невыносима
И невозможна без любви… И пусть,

Как незабвенный римский прокуратор,
Чудные речи вежливо ценя,
Со мной решите незамысловато.

И перед неизбежною расплатой
Я вас люблю. И знаю, что когда-то
Вам будет очень не хватать меня.


5. Январь и вечность


* * *

Снедает душу вовсе не нужда,
А теплый ум, его скупой расчет.
Мой добрый ангел и моя звезда —
Одна любовь спасает и спасет.

Но искушает варварская речь,
Чужой закон и собственный разброд,
И гибнет от меча поднявший меч —
Одна любовь спасает и спасет.

Со мною помолись, осилим страх,
Злосчастие в сердцах и у ворот.
В земных исканьях и на Небесах —
Одна любовь спасает и спасет.

* * *

Страсти, страсти —
                гордые стихии —
Стихли вдруг в сердечной глубине,
Слышу я смиренье литургии:
Кто-то помолился обо мне.
Кто он, мой заступник перед Богом?
Кто сумел простить, не упрекнуть
И моим бесчисленным тревогам
Попросил спасение — и путь?
Верую.
Как долго и как странно
Я блуждал, как будто жил вчерне.
И вхожу я в Церковь покаянно —
Кто-то помолился обо мне.


* * *

И храм взорвут, искрошится гранит,
И страх ночной войдет в сердца, мятежен,
И город запылает и сгорит,
И юный брат глаза навеки смежит.

И новый день стыда и панихид
Восславит век, для душ готовя мрежи...
Читай псалом, Господь тебя хранит —
И нет иных покровов и прибежищ.

Читай псалом и медленно вникай
В холодный дол, в его печаль густую,
И объясни своим ученикам —

Падут и десять тысяч одесную...
Но Бог хранит твой небогатый дом,
И твой тяжелый слог, и твой псалом.

* * *

В норе греха я утолю печали —
Не только сон и старость впереди.
Но вспомню, сделав шаг к небесной дали,
Что тот велик, кто может снизойти,

Спуститься вниз,
                где мыслят в пьяном виде,
И морды бьют, планиды не терпя… 
Мне надо жизнь свою возненавидеть —
Как ненавидеть и спасти себя?

КРЕЩЕНИЕ

Январь и вечность... Только полночь бьет —
Земные воды, как душа трепещут.
Их колебанье разбивает лед.
Нисходит голубь в углубленье трещин

Крестообразных. И небесный свод
Светлеет. И затон печорский плещет
Волною иорданской. И народ
Спешит во храм, спешит на водокрещи.

Спешит избыть житейский темный прок
В морозную торжественную пору,
Предпочитая тропари и прорубь,
Свечу, Россию, веру и Восток.

И радуется сердце, что как встарь —
И зримей вечность, и знобит январь.

ВОСПОМИНАНИЕ О СТАРОСТИ

Старый-старый человек плакал.
Он не научился утверждать:
«Не зря прожил…»
Не умел ворчать,
Что сутки стали короче,
А  врачи невнимательнее.
Старый-старый человек плакал.
Он не хотел радоваться
шумным переменам и тихим дням.
И никак не мог вспомнить,
где же расстался с молодостью.
Старый-старый человек плакал.
Ему исполнилось двадцать лет…
Огромный возраст!
Жизнь стремительно исчезала.
И не было рядом
Доброго старца иеросхимонаха Анатолия,
Который бы просто сказал:
«А ты не торопись».

2000

* * *

Ни конца не чувствует ни краю
Жизнь, спеша к итоговому дню.
Смерть придет — давно я это знаю.
Только знанье мертвое храню.

Ведаю о тленности природы, 
Но дышу бессмертно поутру —
С мертвым знаньем коротаю годы.
Знанье станет жизнью — и умру?

* * *

Храм, исповедь, тропарь, моленье…
Врачует дух Благая весть.
И всем векам и поколеньям
Исход из тьмы аптечной есть.

Умрешь — уйдешь в миры иные,
Но вновь разбудит Русь звонарь.
Душа очнется: литургия,
Молитва, исповедь, тропарь.

* * *                Н. М.

В светлый час смертельного ристанья
Станет мир невыносим, как ложь, —
Ты слова Священного Писанья
Русским сердцем медленно прочтешь.

Повторишь их, разгоняя страхи,
Что терзали Божию рабу,
И уйдешь — искать среди монахинь
Песню и свободу, и судьбу.

Путь до неба предстоит неблизкий —
Восходить в молитвенном труде,
И тебя благословит епископ
Печь просфоры на святой воде.

И, внимая делу упованья,
Посрамишь уныние и ложь,
И слова Священного Писанья
Русским сердцем медленно прочтешь.

И сольются перед образами,
Освещая келью и миры,
Благовест и горечь предсказаний,
Боль поэта и любовь сестры.

* * *

И наши скорби Богу не чужды —
Вдруг озаряет
Свежую могилу,
Утраты боль,   
Беспомощную силу
И суетные планы и труды,
И горькие раздумья о былом
И будущем,
Пустом и заурядном, —
Небесный луч —
И жизнь не безотрадна,
А связана таинственно с Христом.

* * *

Душа по широкой дороге
Совсем не умеет идти.
Помыслит тихонько о Боге,
Но к Богу не знает пути.

Не видит пути покаянья,
А видит во всем пустоту.
И просит душа подаянья —
Куда же идти ко Христу?

И вместе с ней души слепые
Возносят молитвенный зов —
И ловят обрывки скупые
Растерянных искренних слов.

* * *

Молитвы время…
Сердце строго верит.
Но снова спорят в нем наперебой
Двуликий Блок, огнепоклонник Рерих
И граф непротивленья Лев Толстой.

И как избыть их искренние смуты,
Метельные сомненья и пути,
Рассудка чернокнижные цикуты?..
Молитвы нет — России не спасти.

1993

* * *

Качает время — вправо, влево,
Неровен час…
Неровен шаг.
Прольется скоро чаша гнева
На этот мировой бардак.

Подавится глобальной стынью
Вся мировая саранча,
Звезда готова стать полынью,
И кладезь бездны ждет ключа.

Не обойдется полумерой,
И тайный грех, и явный прыщ
Надышатся огнем и серой,
И горьким дымом пепелищ.

Свернется небо на закате,
И подведет Господь итог.
Восстань, душа моя, с кровати,
Оставь в покое потолок.

Ты увлекаешься тщетою,
Рифмуя утренний пустяк.
Не стала до сих пор святою,
И вновь молилась кое-как.

* * *

На кладбище тихо…
                Не хочется слов,
В них нет непременной нужды,
Но грозно несем мы своих мертвецов,
Свершая над ними суды, —

Одним произносим сурово хулы,
Другим воздаем похвалой…
А мертвые только, как долг, тяжелы,
Хранят себе вечный покой.

И дела им нет, что они не правы
Иль всё предсказали впопад,
Что не пожалеет забвенье травы.
— Чего вы молчите?
Молчат.

Предались простак, и мастак, и мудрец
Иным — искупительным — снам…
Душа, помолчи глубоко, как мертвец.
И мертвых
Оставь мертвецам. 


* * *

Счастливые повести наши скучны,
Дела благочестия кислы.
О, бедная душенька, как мы грешны,
Как сумрачны тайные мысли.

Зачем возлюбили житейские сны,
В расчет принимали везенье, —
О, бедная душенька, как мы пьяны!
И как далеки от спасенья!

Построили дом  — только падает дом,
Стоял на песке и на глине.
О, бедная душенька, мы пропадем
По нашей безмерной гордыне.

Нас радовал пепел, а не благодать,
Не веры строительный камень, —
О, бедная душенька, как нам рыдать
Такими сухими глазами

1999

ОБЕЗЬЯНА БОГА

Видения торопит наркоман,
В неприбранной квартире городской
Плоть уязвляя маленькой иглой,
Чтоб серый мир стал чуточку румян.

И вот уже — расходится туман
Над тихою равниной и рекой.
И солнце дарит волю и покой.
Так подлинно, что верится в обман.

Село проснулось. Утро настает!
И сладко слушать даже скрип ворот
И, возлегая на перине стога,

Светло смотреть — погнал коров-толстух,
Козлов и коз решительно пастух…
Нет, не пастух, то — обезьяна Бога.

* * *

Прельщенные нежданным урожаем,
Рассчитываем будущие дни
И смыслы тайные невольно не стяжаем,
А душу убеждаем — отдохни!

Возрадуйся, надкусывая грушу,
Что в житницах плодов земных не счесть…
Да ангелы торопятся по душу,
И даже груши спелой не доесть.


* * *

Любимая дщерь Вавилона.
Нужды не имея ни в чем,
Ты храмы во имя мамоны
Творишь на песке — золотом.

Но только напрасны работы —
Песок размывает вода.
Не скажут твои звездочеты,
Откуда наступит беда.

Внезапно краса оскудеет —
По всей изобильной стране,
И души твоих чародеев
Сгорят, как солома в огне.

* * *

Не взвоют враждебные вихри,
Не грянет всемирный салют, —
Придет незаметно Антихрист,
Начнет свой обыденный труд.

Откроет бюро и конторки,
Куда, не ропща на судьбу,
Толпа потечет — три шестерки
Послушно поставить на лбу.

«Где ваше духовное зренье!—
Младенца воскликнут уста.—
Терпите позор и гоненье,
Но не предавайте Христа!»

Но скажут, что даже монахи
Признали Верховный Указ,
Что грубы библейские страхи,
Иная эпоха сейчас.

Эпоха широких понятий.
Прогресс победил на земле!
И лишь не хватает печати
Вам на православном челе.

* * *

Луговые цветы завтра выбросят в печь,
Но Господь не скупится для них на одежды.
А тебя извели о достатке надежды
И о хлебе насущном высокая речь.

И на воронов взглянешь — не сеют, не жнут
И на черные дни не имеют хранилищ,
И Господь их питает.
А ты не осилишь
Жребий птицы — крылатый обыденный труд.

* * *

Возвышенные Средние века,
Ученью Рима трепетно доверясь,
Решали: надо сжечь еретика —
Простолюдинов искушает ересь.

У Господа испрашивал костел
Упрямцу дать в последние минуты
Раскаянье — и да спасет костер
Благословенный край от всякой смуты.

Снедало пламя и крамольный мрак,
И гордый разум, и страстей избыток.
Скорбел — не зная, а иначе как? —
Душевный работящий инквизитор.

Сгорали строки бойкого пера,
Горели сны, сомненья и химеры…
Я не приемлю римского костра,
Деяния неправославной веры.

И тесен мне готический простор,
Где милость так торжественно жестока.
Но это чище, чем безвольный вздор
Свободы прекословий и порока

* * *

Войду я в Божий храм
В холодный день печали.

И в строгой тишине
Затеплю я свечу.

Во мне так много слов,
Что сны мои устали.

Во мне так много слов,
Что просто помолчу.

Как суетно живу!
Больны мои реченья.

Обиды и суды
Творю я сгоряча.

Обдержит душу тьма,
Лишает утешенья.

Молчи, моя печаль.
Согрей меня, свеча. 

* * *

Идем-бредем
К отчаянным друзьям,
Что поспешили
Дольний мир покинуть,
Они решили,
Что честнее сгинуть,
Чем удивляться
Вероломным дням.

Идем навстречу —
Но в небесный час
Мы повторим ли,
Что бормочем ныне:
«Смирись, душа!
Их извела гордыня».

А что изводит нас?
Изводит кротость —
Темная, как месть?
Что за смиренье — лишь наполовину?!
Друзья решили,
Что честнее сгинуть...
Так гордость или честь?

* * *

Ненавидящих мя не боюсь,
Не желаю им слез и могилы,
Я о жизни врагов помолюсь,
Чтобы всё у них праведно было.

Чтобы жили со всеми в ладу,
Не болели от черной обиды,
Не погибли их души в аду
От того, что меня ненавидят.

Пожелаю им ровных дорог,
Благодати и милости свыше…
Только всё же надеюсь, что Бог
Моих правильных слов не услышит.

***

И день спешит мой, и сон тревожит,
Смятенье множит вину.
Я раб ленивый — уныл, ничтожен —
В житейском море тону.

Я раб лукавый — кто мне поможет,
Просить кого я дерзну?
Святой избранник, угодник Божий,
Твой меч срамит сатану,

Небесный инок, чудес источник,
Умилосердись, подай
Десницу помощи, светлый отче,
Молитвенник Николай.

И разум — плоть, и душа во мгле,
Святой Николай, моли Бога о мне.

* * *

Помилуй, Боже, и от беззаконий
Очисти мя — терзает душу стыд.
И слышу я, что мчатся Твои кони —
Какой тревожный, грозный стук копыт!

Сняты печати. Скорбь на небосклоне.
И звук Трубы колеблет трон и скит.
И близок час — и гнев Твой непреклонен —
Грядет великий день. Кто устоит?

Так сокрушайся, сердце! Слышишь топот?
То кони Апокалипсиса...
                Стих —
Корыстный ямб, лукавый темный ропот

Аз пред Тобою только сотворих.
Помилуй, Боже, — окропи иссопом
И отврати лице от грех моих. 

* * *

Анекдот принял время —
И бороду сбрил,
Время приняло форму и стиль анекдота.
А душа уверяет,
Что только работа
Во спасенье,
Да времени нету и сил.

Начинается утро со чтенья примет —
И на это есть время
И силы,
И страхи —
В этом соль анекдота
О нашей рубахе,
Ближе к телу которой
У времени нет.

В этом сумрак печали
Оставшихся лет...

Как в стихире
Стиха не расслышат монахи?
Как молитву
Никак не осилит поэт?

* * *

Когда поймешь, что ничего не значишь,
Что виноват кругом,
О счастье переменчивом не плачешь,
Льешь слезы о другом.
Что я ищу — каких великолепий,
Событий и услад?
В них смысла нет —
                исчезнут, словно пепел…
И вижу — младший брат
Лежит в объятьях смерти безобразной,
Глядит в небесный свод.
Душа его, ослепшая в соблазнах,
В какой предел бредет?
И как моей — растерянной, незрячей —
Предстать перед Судом,
Когда наступит час?..
                И тихо плачешь.
И виноват кругом.

ОСЕННИЙ СНЕГ

Обычный день. Сержант угрюмый
Не держит душу в кулаке.
И не везут в тюремном трюме
Меня по северной реке,

Чтоб я молчал, а лучше умер
От мест родимых вдалеке.
И никаких больных раздумий
Не пропиваю в кабаке.

Но на душе так мало света,
Такая странная тоска,
Что — всё напрасно, песня спета.
 
Чего вдруг — спета?! Нет ответа.
Всего-то снегом стало лето.
…А кажется, что смерть близка.


* * *
                Civis Romanus sum!
                (Я римский гражданин!)

Декабрь в душах…
«Так и надо,—
Мне говорит в ответ юнец,—
Зато приблизился порядок».
А, может, конец.

Не до глубин, не до вершин —
И мелочность непоправима?
И я — последний гражданин
Третьего Рима?!

Декабрь жмет…
«Так время года,—
Мне говорит юнец,— зима».
В лед обращается свобода.
А, может, тюрьма.

Противоречье для равнин
Обычно
          и необходимо,
Как одинокий гражданин
Третьего Рима. 


ВЕНЧАНИЕ

В роковые минуты явились мы в мир,
Всеблагие пируют, не зная покоя.
Но умолкли надменное время и пир —
И священник повел нас вокруг аналоя.

Тихо скажем, что будем друг другу верны,
И поверим, что сможем любви не утратить.
В роковые минуты нельзя без жены,
Без торжественной тайны и без благодати.

Только время исчезнет — что будет за ним?
Обретем полноту мы небесного дара?
Иль останется наше единство земным
И спасительным лишь от ночного кошмара?


ПАМЯТИ МАМЫ
 
1.

Помолись, моя мама, и сердце твое успокоится,
Возжелает любви, просветлеет от утренних слез.
Только ты помолись —
               и прострит Свой Покров Богородица,
И утешит тревогу, дорогу и осень Христос.

Без молитвы душа наша мается и не раскается,
Без молитвы твоей замыкаюсь я в темные дни.
Даже самая длинная жизнь
                удивительно быстро кончается,
Помолись, моя мама, в молитвах меня помяни.

Помяни меня мама, иначе так просто отчаяться
Без прощающих слов твоих:
                «Боже, спаси и храни…»

2.

Я верю, смерти нет,
Но есть тревога.
Нет человека, что не согрешит.
Я о тебе молюсь, прошу у Бога,
Прошу покоя для твоей души.

И верю я
В неведомые дали,
Где не считают ночи и года,
Где не бывает никакой печали
И никакой болезни никогда,

Где никакие страсти не бушуют.
«Поправший смерть, спаси и разреши
От всяких уз рабу Твою»,— прошу я…
Прошу покоя для твоей души.

И жизнь моя коротенькая длится,
Тревогу повторяя наизусть —
Хотел я научить тебя молиться,
Но только сам никак не научусь.

* * *

Нас ожидают яма и петля —
Точнее я не нахожу ответа
В священных книгах Ветхого Завета:
Позорный плен, бесплодная земля.

Внимайте, огрубевшие сердца,
Что говорят пророческие главы,
Восплачьте же, имеющие право
Отвергнуть милосердие Творца.

Восплачьте же, пока сухая смерть
Не прибрала одну шестую суши,
Пока еще слепые наши души
Способны разрыдаться и прозреть.

ИСПОВЕДЬ МОИСЕЯ

Мне тяжело нести удел народа,
Трагедии несдержанных судеб,
Прости, Господь, — им не нужна свобода,
И труд пророка темен и нелеп,

Когда народ пьянеет от разброда
И к милости и знакам Неба слеп,
Когда в путях великого Исхода
Он обрести желает сон и хлеб.

Но разве я носил его во чреве,
Но разве я родил его на свет?!
Прости, Господь, — безумные во гневе,
Седые от лишений и от бед —

Не внемлют строгим истинам Синая.
Они клянут и плачут, умирая.

ПЛАЧ ИЕРЕМИИ

Над скорбью и любовью воронье.
И ночью плачет мой великий город.
Безлюден праздник. Унижает голод.
Воззри, Господь, на бедствие мое.

Враг превозмог. Умелое копье
Разит моих сынов. А женский ропот
Встречает брань, встречает злобный хохот.
И входит скот в святилище Твое.

Презрен, ограблен, предан, уязвим —
Так согрешил мой Иерусалим,
Так возвеличил смуты и разлады,

Что плен и смерть — теперь его юдоль.
Воззри, Господь!.. Теснит мне сердце боль.
В день гнева Ты не ведаешь пощады.

ВАРТИМЕЙ

Его сжимала темнота,
Но он предчувствовал дорогу,
Предчувствовал, что слепота
И приведет однажды к Богу,

Что в долгожданные шаги 
Преображается терпенье.
О, Сын Давидов, помоги!
Как высока цена прозренья!

Так почему же темный час
И скорбь, что сердце одолела,
Не открывают наших глаз,
Не знают смысла и предела?!

Как тяжела такая суть!
Но прозреваем понемногу,
Что темный час — смиренный путь,
Ведущий нас навстречу Богу.

* * *

И земля, и все дела сгорят,
Все дела сгодятся только в пламя. 
Как же верим в то, что говорят
Души неизбежными словами?

Как же нам, поверженным грехом,
Мнится, что коснулись самой сути,
Что бессмертным каемся стихом
О короткой, как судьба, минуте?

* * *

Поселился в типографской краске,
Со страниц журналов и газет
Шумные рассказывает сказки,
Жизни замечательный сюжет,

Смелым чувствам посвящает главы,
Новости последние ведет
Бес обыкновенный и лукавый —
У него система и расчет.

Приручает он глаза и уши,
Так издалека заводит речь,
Чтоб увлечь доверчивую душу
И на муку вечную обречь.

Человек однажды разгадает,
У кого находится в плену.
Господи! Но силы не хватает
Небо созерцать и тишину. 

* * *
                Природа никогда не создает шума…
                Иван Ильин

Души коснется, а не слуха
Ночного неба глубина —
Безмолвию и силе духа,
Величью учит тишина.

Но бьют часы  —  мечтой о малом
Смущает душу шумный быт,
Гул тесных рынков и вокзалов
Вновь оглушает и томит.

И снова грохот, скрип и скрежет
Машин, засовов и ворот.
И человек взирает реже
На молчаливый небосвод.

И человек невольно дышит
Крикливым воздухом тревог,
Своей молитвы он не слышит —
И как его услышит Бог?

* * *

И видел я, где свет,
Но забывал о цели.
Лишь свой недужный день
Переводил в глагол.
Всё тяжелей душе —
Дар покаянья велий,
Дар покаянных слез
Я так и не обрел.

Всё чаще мысль моя
Скорбит о смертном часе —
И мой упрямый стих
Охватывает стынь.
Куда же я пойду,
Презрев Тебя, мой Спасе?
И камо аз гряду?
Господь мой, не отринь.

2001


* * *

И вновь Твою
Потерпим, Боже, волю —
И скорбь, как благодать.
И побредем по жизненному полю
Учиться умирать.

Терпи, душа, — не жди к себе поблажки —
Любую тесноту.
Прости, Господь, что так порою тяжко,
Невмоготу.


ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВЕЛИКОГО ПОСТА

Лицо умою — это же лицо,
На добродушье соберу я силы.
Поскольку держишь пост перед Отцом, —
Перед людьми не надо быть унылым.

ИЗ ЕККЛЕСИАСТА

Всё никчемно — нет пользы в трудах.
И ворчлива судьба, как старуха, —
Множим грех, возвращаемся в прах...
Суета и томление духа.

Всё никчемно — всё было в веках.
Не насытить ни зренья, ни слуха.
Жаждем сути. Живем впопыхах.
Суета и томление духа.

Но печальные мысли отринь
И оставь состязанье гордынь, —
Весели свою кровь медовухой.

Взыщет Бог — будет время Суда.
Помни это.
              А всё — суета...
Суета и томление духа.


СТРОИТЕЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ

Весенний день!
Помечтаем давай,
И хмель сердца разберет —
Высокою башней украсим край,
Упрется в небесный свод!

Но чем ты расстроен, чем удручен,
Надежный товарищ мой?
Красивый город у нас — Вавилон!
Работай и песни пой.

Свечой исполинской из кирпичей
Прославим и век, и миг…
Ломать — не строить,
Ломаешь зачем
Наш общий, как цель, язык?!

Да будь же ты прост!
И я буду прост.
За всё, что не так, прости.
Пускай не хватали мы с неба звезд —
Сожмем их в своей горсти.

Великую башню построить должны,
И всё пока шло на лад.
Зачем слова твои снова темны?
Чего ты придумал, брат?!

Мычишь и мычишь свой тревожный вздор.
Какой подаешь мне знак?
Весна не красна? Не готов раствор?
Прости, не пойму никак.

Какая идея! Небесный свод
Пронзила бы, как игла.
Но, видно, отвергнули камень тот,
Что станет главой угла.

* * *

Кто-то осторожно помешал
Плавному теченью долгих лет?
Как нежданно тихая душа
Ощутила жизни сущий бред.

Всё ничтожно.
Совестно уму
Принимать привычные пути.
Почему так ясно не пойму,
Как мне душу темную спасти?

Верил, что всё будет впереди.
Верил, не устану.
А устал...
Может, нищий Лазарь приходил
И о богаче напоминал?


* * *

Душа притихла.
Ни о чем не просит.
И провожает
Отрешенно взгляд,
Как за окном зима сменяет осень —
Совпали листопад и снегопад.

Душа притихла.
Ни о чем не судит.
Пустеет сердце,
И пустеет дом.
Душа молчит,
Что умирают люди…
Зима сменяет осень за окном.

А строгие последние вопросы
Вновь не спасают,
Хоть и не казнят.
Уходит жизнь, как северная осень —
За листопадом сразу снегопад.


ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ

По воде как посуху пойду,
Задевая по пути звезду,
Что в полночном море отразилась.
Господи, а если пропаду?

Взгляд теряет звезды и луну.
Шаг ныряет в шумную волну.
Маловерный, что ж я усомнился?!
Только усомнился — и тону.

Мысль, как камень, падает до дна,
Чтобы стала жизни глубина 
Постижима  страннику по водам — 
Как она темна и холодна!

Как темны подводные края,
Где скользит упрямая змея —
Мысль моя, как проходить по водам
До небесной тайны бытия.


* * *

Нет во мне никакой перемены —
Снова в тягость молитвенный труд.
Словно кровь из разрезанной вены,
Дни мои, исчезая, текут —

Истекают по капле.
И длится
Череда одинаковых лет…
Неужели я самоубийца?
И тогда мне спасения нет?


* * *

Смерть решит этот спор, старина,
А иного итога не вижу…
Час настал пробудиться от сна,
К нам спасение ближе и ближе.

Обсуждаем с тобой дребедень,
Говорим об обидах поэта…
Ночь прошла — и приблизился день,
Облачимся в оружие света.

Пусть прозрение или просчет
Смерть не очень-то и разбирает,
Но никто для себя — не живет,
Не мечтает и не умирает.

ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

Я приехал из ночи в весенний рассвет,
Я оставил полярную мглу и тщету.
Все надежды оставил
Всех прожитых лет,
Чтобы заново душу понять на свету.

Я приехал смотреть, как ломаются льды,
Как, разлившись, несет к океану река
Темный скарб, и осколки Полярной звезды,
И пугливое время,
Чье бремя тоска.

Возвращаются силы в безвольную плоть.
В храме, тесном от веры и познанных бед,
Освящается верба, и входит Господь
В новый город души.
И в весенний рассвет.

ПОСЛЕДНИЙ МОНАХ

Монах,
творящий неустанную молитву,
вероятно, не ведает,
что он-то и есть главная угроза
будущему.

Но только по его молитвам —
некоторые души волнуются,
начинают прозревать
мерзость запустения,
говорить о конце света.

Какой еще «конец света»,
«фанатики» и «фашисты»,
когда надо покупать
телевизоры и гамбургеры,
пить колу
за процветание и новый порядок?..

Это всё молитва последнего монаха,
она неустанно колеблет
этот мир и эту безопасность,
как ни колдуй
по социологическим опросам.

Да воскреснет Бог
и расточатся врази Его!

* * *

Помыслить о смерти трушу…
Ни облачка, летний зной —
Вином ободряю душу
И минеральной водой.

Брожу по песчаным дюнам,
Гляжу на морскую гладь —
И кажется день мой юным.
Зачем же тогда на струнах
Мне реквием подбирать?

Совсем и немного прожил,
Не пробил еще мой час.
Но что-то меня тревожит,
Что также тревожит вас.

* * *

Когда нас к собранности душ
Напевно призывает дьякон,
Хочу молиться я и плакать,
Как воин веры, кроткий муж,

Освобождаться от обид
С несокрушимым постоянством.
Но вдруг помыслю — дьякон пьянством,
Не очень-то таясь, грешит.

Помыслю про чужой запой —
В душе рассеянность и вялость.
Ах, жизнь! Разымчивая малость —
И пропоют за упокой.

Еще немного — и предел,
И обживайся на том свете,
Где все небесны, словно дети…
А я зачем-то повзрослел.

* * *

Обещаний громких не жалея,
Возглашает мир на все лады:
Наступает эра Водолея! —
Царство без страданий и нужды!

Но зачем мне той счастливой эры
Самые удобные места,
Если в ней не будет русской веры,
Православной веры во Христа. 

* * *

И алтарям показывали спины,
И гневу предавались в постный день,
И точно не платили десятины,
Предпочитая выпивку и лень.

И колокол гремел неутомимо,
И в третий раз кричали петухи,
А мы смотрели на пожары Рима
И сочиняли новые стихи.

В них удивлялись, что сердца разбиты,
Что благодати не было в огне,
И вдруг вздыхали честно, словно мытарь:
«О, Боже, буди милостив ко мне…»

НАДЕЖДЕ МИРОШНИЧЕНКО

Они умели строить и молиться,
Прощать и верить, и не помнить зла.
У черной сотни праведные лица,
У черной сотни светлые дела.

Но существует мненье преисподней:
Чернец свободу гонит как беду.
Ах, как пугают бесы черной сотней!
А я за нею в белый храм иду,

Где принимают Кровь Христа и Тело
Из общей Чаши воин и поэт.
Ты этого боишься, видно, белый,
А, может быть, уже не белый, свет?!

* * *

Нет радости в душе милей — 
Идти по кладбищу, взирая,
Как приняла земля сырая
И незнакомых, и друзей.

Иных столетий имена
Увидишь на могильных плитах.
Как много навсегда забытых!
Как многозначна тишина!

Умолкли скорби и расчет, 
И только редко крикнет птица,
Да время строгое страницу
В урочный час перевернет.

И я прочту: какой пустяк
Тревоги и земные блага.
Да вот — кладбищенская влага
И состоит из этих благ.

* * *

Свежа осенняя прохлада.
И краски осени свежи!
Но смысл дождя и листопада —
В преображении души.

Приму я узкую дорогу
И поздней осени порыв,
Что надо подниматься к Богу,
Любовь и дождь соединив,

И слышать в невысоком слоге
Иной покой небесных лир,
И видеть, пребывая в Боге,
Себя и весь осенний мир.

* * *

Смерть оказалась земной и телесной,
Только телесной и только земной.
Вечная жизнь на квартире небесной —
Вечная скорбь или вечный покой?

Всё, что толкало, влекло, раздражало, —
Снова сжигает.
Или спасет? 
Смерть, где твое ненасытное жало?
Вечный огонь или вечный полет?

Ангел-хранитель и демон двурогий
Не покидают, ведут, как патруль,
По незнакомой последней дороге —
В вечный декабрь или в вечный июль?
 
Там за чертой, за звездой неизвестной —
Суд, но не судьбы,
И смерти там нет.
Смерть оказалась печалью телесной…
Вечная тьма или вечный рассвет?

Вечный вопрос задан с вечным размахом —
Что же, душа, отвечаешь тоской
И тяжелеешь от смертного страха? —
Вечная скорбь или вечный покой?

* * *

                Надежда моя сидит одесную Бога.
                Св. Тихон Задонский

Прости, Господь, что я извел года
В сердитых спорах, бойких диалогах.
Все ближе, ближе страшный день Суда…
Моя надежда одесную Бога.

Прости, Господь, лукавому уму
Изысканность сомнения и слога
И помоги неверью моему…
Моя надежда одесную Бога.

Прости, Господь, что в суете сует
Кружили бесы по кривым дорогам
И плоть терзала, что спасенья нет…
Моя надежда одесную Бога.

* * *

Только смерть привычней, чем весна,
Хоть душа совсем не умирает.
Жизнь необъяснима. Цель ясна.
Цель загробна. Счастья не бывает.

Что мне счастье? Гордый человек,
Я не верю встречам и утратам.
Мне привычней пепел, серый снег,
Одинокий труд…
Без результата.


СВОБОДА

Нечистый дух,
Обживший русский пыл,
Вдруг удалился из страстей народных,
Ушел скитаться —
                и в местах безводных
Искал покоя, но не находил.
Покоя нет.
Решил тогда: вернусь
В знакомые пределы и приюты,
Откуда вышел, где я сеял смуты.
В пустыне — скука...
И спешит на Русь.
И видит,
Что оставленный им дом,
На время исцеленный от терзаний,
И выметен, и убран —
                но не занят! —
Украшен, но не поселилась в нем
Молитва.
И с собою семь других
Нечистых духов, и мрачней, и злее,
Берет —
           и входит в смелые идеи,
В горячий спор и в бесшабашный стих...
Что с Родиной растерянной моей?!
Ее недугам нет никак исхода,
В ней бесы пляшут и кричат: — Свобода!
А матери хоронят сыновей.

1995

* * *

Беспечные братья, мы стали седы,
Прижившись в чужой стороне,
Не ведали горя, не знали нужды,
И хмеля хватало в вине.

Смеялись, писали пустые стихи,
Забыв про Отеческий дом,
Но голод настал — и пошли в пастухи,
И стадо свиное пасем.

А ночью холодной томится душа,
Что время подходит к концу.
Как жили легко! — и спеша, и греша…
Вернемся скорее к Отцу.

Вернемся, оставим чужие пути,
Падем на колени пред Ним
И горько заплачем: прости нас, прости…
И вдруг — умолим, умолим.

* * *

Беззакония чада и болезни сыны,
Мы должны исцелиться, ибо мы прощены.

О бессмертной печали подбирали слова.
Всё у нас получилось. Что же вера мертва?!

Всё у нас получилось,
                да страшит в судный миг —
В разногласие с сердцем вступает язык.

И в бессильном молчанье уповает строка,
Что есть милость Господня,
                что есть Божья рука.

* * *

…А жизнь оказалась талантом,
                что надо пустить в оборот —
Не своим серебром.
И как же мы с ней поступили,
                беспечный и робкий народ, 
Позабыв про заем?

На что сохраняли ее, завернув
                поплотнее в платок
Или в землю зарыв?
На что же потратили, зная,
                что заимодавец-то — строг,
Ибо был терпелив?

О чем изводились?
                Каким полагали удачный черед?
Пожалели рубля?
И скажет взыскательно вдруг господин,
                что не сеет, не жнет: 
Где же прибыль моя?!

Что сердце стяжало, скупые рабы?
                И что разум постиг?
Приближается срок.
Зачем же любовь, что так щедро
                взаймы нам ссудил ростовщик,
Завернули в платок?


* * *

Днем или, может, порою полночной
Сердце поймет, что болит к непогоде,
Что разыграется ветер восточный —
Ветер Господень.

Ветер придет из далекой пустыни
И занесет родники и колодцы,
Горькие речи и храмы гордыни.
Кто же спасется?

Кто же, привязанный к родине милой,
К жизни своих гаражей и домишек,
Выкрикнув, выдохнув: «Боже! Помилуй!»,—
Будет услышан?


* * *

Усталость, зима и морока
Блаженные гонят слова —
Для праведников и пророков
Камней не жалеет Москва.

Народ-богоносец… Да ношу
Не может никак удержать.
Неужто три Рима падоша?
Четвертому же — не бывать.

Идет литургия неверных,
Проклятья срываются с уст.
Зима и усталость, и скверна,
И дом оставляется пуст.

* * *

Души спасением разбойники
Займутся, бросив свой разбой,
Когда им тихие покойники
Во сне расскажут про покой.

От неожиданного мрака
Охватит их великий страх —
И обретут уменье плакать
И сокрушаться о грехах.
 
А мы, полжизни промечтавшие
О светлом дне и ни о чем
И ни полушки не укравшие, —
Каких еще знамений ждем?!

Какие ангельские речи
Внушат движению строки,
Что смерти следуем навстречу
Желаньям сердца вопреки.

* * *

Граждане небесных городов,
Проведут долиной смертной тени
Нас молитвы за своих врагов
И восторг пасхальных песнопений.

Путь покроет неземная мгла,
А душа решительна — и рада,
Что врагов молитва сберегла, —
Может, и спасенье наше рядом.

* * *

Как воет метель! Как темно!
Проходят минуты и годы.
Душа моя смотрит в окно
На грозную смуту природы.

Зачем я живу на земле? —
Стареет душа и томится.
Зачем мои звезды во мгле
Тревожные спрятали лица…

* * *

С душой, крылатой и тяжелой,
Через обыденную стынь,
Через холмы иду и долы
К истокам сказок и святынь.

И открываю я глаголы,
Вдыхая утреннюю синь:
Онега, Пинега, Веркола,
Ветлуга, Вырица, Медынь.

Избыть томящие разлуки
Иду к началам, к алтарям.
Надежда — свет сердечной муки —
Встречает памятные звуки:

Кемь, Белогорье, Семилуки,
Печора, Углич, Валаам…

* * *

Душа вступает в горние псалмы
И начинает восходить по строкам —
«Умножиша стужающии ми…» —
Внимает удивлению пророка.

Стужающии…
Аз уснух и спах.
Ночною тьмой переполнялись годы,
И сон мой охранял житейский страх,
Сомненья умножались и невзгоды.

Воскресни, Господи!
И ото сна
Встаю и о спасении взыскую.
И потому вокруг меня война.
Ты поразишь враждующие всуе.

2007

* * *

Правила похожи на идеи,
Да скорей берутся за дела.
Гонят прочь сомненья фарисеи,
Не из их ли мы, душа, числа?

Полагаем, истинная вера —
Строгих правил знанье и расчет
И хотим обидчивою мерой
Исчерпать бездонный небосвод?

А любовь?
И правило немеет.
Не хватает правилу тепла.
Промолчать не могут фарисеи.
Но, душа, — мы... не из их числа?

* * *

Слова звучат почти бесстрастно,
Без суеты и торжества.
Как на душе сегодня ясно
На тихий праздник Покрова!

Как будто бы я не растратил
Жизнь на никчемные дела.
Спаси нас грешных, Богомати,
Избавь от горечи и зла.


6. Как несбыточно слово!


* * *

Я вижу свет,
Еще во тьме скитаясь,
Созвучий благодатных слышу ритм.
Душа моя — пока неандерталец,
Она еще пока не говорит.

Не ведая про собственную косность,
Но чувствуя необъяснимый стыд,
Душа вдыхает безглагольный космос.
И видит свет.
И путь к нему торит.

1987

* * *

Живем! Остальное забыто,
Не очень заметно, что стар.
По кружечке пива — напиток
Меняет душевный состав.

Нам главное — сразу не спиться,
Принять мировой неуют.
Сократы российских провинций
Цикуту и славу не пьют.

Но склонны и мы к диалогу,
И всё же себя познаем,
Отравленный век понемногу
Хлебаем —
              глоток за глотком.

Хотя нашим искренним вздором
Никто от души не смущен,
Но чувствуем вкус приговора —
Железный и пошлый закон.

И чем же мы так ненавистны?!
И чей потревожили нрав?!
Любовь к независимой мысли
Меняет душевный состав.

И тем неизменней решенье —
Упрямая воля суда.
И нет для нас, кроме терпенья,
Иного святого труда.

* * *

Мне говорили, надо ремесло
Найти такое, чтоб тебя кормило.
А я был молод, и меня влекло
К нестройным душам и стихам унылым.

А я смотрел в окно, как гибнет строй,
Как выцветает на плакате Ленин,
И Анненский тоскливою строкой
Мне подтверждал, что мир несовершенен.
 
Я повторял за ним, что мой фиал
Не идеалом полон —
Светлым пивом.
И ничего совсем не понимал
Я в ремесле, к поэзии ревнивом.

И в девушках.
Со мною заодно
Они о символистах щебетали,
Но долго не могли смотреть в окно
На времени усталые детали.

И улетали, словно бы они
Какие-то непонятые птицы.
А я смотрел в окно, как гибнут дни,
Почти забытых книг листал страницы.
 
А я был молод — драгоценный бред
В тетрадь писал
И юностью томился,
При этом полагал, что в тридцать лет
Жизнь не имеет никакого смысла.

До тридцати я посмотрю в окно
На суетные серые фигуры,
А после будет скучно и темно.
И старость. И конец литературы.

Где то окно? Где из окна тот вид —
На горизонт? Куда моя дорога
И жизнь спешат?! Пусть Анненский забыт.
Но смысл есть, да времени немного.

И смысл есть. Нет только ремесла.
И сожаленья нет о том, что было.
И вновь влечет морозная весна
К стихам и звездам — ко всему, что мило.

* * *

Хоть и поэты, да — сократы:
Нас мысли тешат и пьянят.
Поэтому и виноваты —
Глядим не так, нетрезвый взгляд.

Во взгляде явная опасность —
Открытый, как велосипед,
Теряет мир былую ясность
От иронических бесед.

Кому судьба, кому утрата,
Не сразу, впрочем, разберешь…
Не знает имени Сократа
Скучающая молодежь.

И нет идей его в народе.
И наших — нет, их просто нет.
Так почему любой свободе
Сократ мешает?
И поэт.

* * *

Подумал: ничего я не успел.
Зима сжимает сердце или старость?
И столько светлых безнадежных дел
В моих черновиках еще осталось.
Проходит жизнь —
                и не берет в расчет
Неторопливость русского поэта.
Пусть ничего меня уже не ждет,
А я вот жду — еще наступит лето.
А я вот жду…
Прости, Господь, раба,
Что ропщет на погоду и усталость.
И понимает, что его судьба
Не началась.
И всё же состоялась.

* * *

Поэты — себялюбцы, гордецы,
Но что напишут — сбудется построчно:
Сойдутся все начала и концы,
Сойдется всё — до полуслова — точно.

Стихов не будет, если скажешь ложь,
И если дан мне скромный дар поэта,
То я предвижу, что переживешь
Ты много лет — не только это лето.

Твоя болезнь
Пройдет,
Пройдет,
Пройдет...
Пусть на полвека, но еще осталось
Делить с тобой нам кров и небосвод,
Делить с тобою нам любовь и старость.

Еще полвека...
Время есть пока —
Взглянуть на звезды,
Помолиться Богу,
И долго жить,
А унывать — слегка.
И ты меня переживешь немного.

Однажды утром попрошу позвать
Священника. Жаль, рядом нету сына.
И, причастившись, лягу на кровать.
Глаза сомкну.
И не проснусь, Марина.
Душа моя отправится в полет,
Преодолеть воздушные мытарства...

Но о другом хочу сказать:
Вот-вот
Твоя болезнь
Пройдет,
Пройдет,
Пройдет...
Помогут и молитвы, и лекарства.

Стихи помогут — и сомнений нет.
Стихи помогут, знающие точно,
Что скромен дар, да все-таки — поэт.
Мелю пустое —
                сбудется построчно.

* * *

Как несбыточно слово!
Незваный глагол
Убеждал не молчать и спешить напролом,
И сложилась строка — я, волнуясь, прочел.
Всё не так,
Надо было писать о другом.

Я мрачнел, становился чернее чернил.
Я хотел говорить, но не ведал о чем,
И незваный глагол неумело чертил,
Понимая, что надо писать о другом.

О другом... Но о чем?! О мерцанье светил?
О борьбе, о погоде? Как злобно в трубе
Воет ветер, как гаснет свеча?..
И решил:
О другом — это просто сказать о себе.

И постиг черновик и последнее дно,
И глубокое небо, и шорох в избе,
И гул времени...
Снова изводит одно:
Как спокойно и просто сказать о себе.

* * *

Как поживаешь, не молчи,
Старинный друг мой, — в Петербурге
С тобой не возятся хирурги,
А также прочие врачи?

Не пьешь ли водку так, что плоть
Покоя ищет под забором,
Под кафедральным спит собором?
Да упаси тебя Господь.

Какой идеей одержим,
Каким талантам рукоплещешь?
Вновь утешаешь падших женщин,
Со злом сражаясь мировым?

Конечно, лучше не греши,
И мировое зло — не шутка,
Закончишь язвою желудка
И расслаблением души.

И скажут — выдохся поэт,
Остался скряга и филолог.
А нам с тобою только сорок,
И сорока-то нету лет!

Всё можно снова — накупить
Таблеток и боеприпасов,
Уныние урочным часом
В Неве широкой утопить.

Пускай уже  который год
Среда снедает и округа,
Пиши. И мы поймем друг друга —
И мы посмотрим, чья возьмет.

* * *

Проедет поезд мимо Ираёля,
Обыкновенной станции на вид, —
Но здесь поэт Илларионов Толя
На звезды смотрит, с небом говорит,
На светлый лад настраивает лиру,
Отмаливает грустные грехи,
И суетному городу и миру
Слагает здесь негромкие стихи.
Взволнован он судьбой, а не успехом.
Ах, как спешат и поезд, и года!
Я снова в гости к другу не заехал,
И, видно, не заеду никогда.
Не расскажу за чашкой с крепким чаем,
Что хорошо беседовать вдвоем,
Что, постигая небо, умираем,
Да только — ради этого живем.
Нет невезенья, есть лишь Божья воля,
Так на нее и будем уповать.

Не унывай, Илларионов Толя.
И постараюсь я
Не унывать. 

2000

* * *
                К. Вагинову

Кастальская каста, вельможи
Ритмических правил и грез,
Какая-то тайная ложа,
Где мастером — туберкулез.

И ты — рассудительный — тоже
Уставам их веришь всерьез,
И споришь с упрямым  прохожим
О русских объятьях берез.

А мысли по древу, как мыси.
И правды нагольны. И присен
Случайный мальчишеский стих.

И ты — непреклонный — зависим
От лир Городских Дионисий,
От сказов и рун избяных.


* * *
                То вид Отечества: гравюра,
                На лежаке солдат и дура.
                И. Бродский

Не лик, а вид Отечества — гравюру,
Лубок — мыслитель созерцать привык:
Кривую улицу, согбенную фигуру,
Железную кровать, священный броневик.

И потому всё следует к сумбуру,
К распаду и крушенью,
                и мужик
Пьет политуру, славит диктатуру
И не читает запрещенных книг.

Холодный ум подлог не покоробит —
Он созерцает вид, а не юдоль.
Изыскан слог, его признал бы Нобель —
Решит академический Стокгольм...

А на Руси — и чернозем, и снег,
И сон, и бунт, и Бог, и человек.


* * *

Жил русский поэт — он от Бога обрел
Сердечное слово, державный глагол,

Молитвенный вздох валаамской тиши,
Смиренье и меч православной души,

Лицейский бонтон, холмогорский подзол…
В крещенский мороз он ко Спасу ушел.

Но только и ныне в тревожных стихах   
Ревниво находят имперский размах.

Находят нелепый имперский аршин
И веру в имперскую волю равнин.

Дано претерпеть и посмертную месть
Тому, кто не предал российскую честь.


* * *

Темна душа поэта.
Но странно — белый свет
Ждет от нее ответа.
Какой с нее ответ?!

Какой-то шепот пьяный
Сомнений и обид.
А белый свет — как рана
Смертельная — болит.


* * *

Разбавят спирт убогим сериалом,
Забудут непокой и неуют,
Тела закроют ватным одеялом
И завтра на работу не пойдут.

Недобрые слова переживут,
Долги потерпят, с ними горя мало.
А горе от ума, чей тихий труд
Блажит, не принимая сон — устало,

И топит в спирте синюю звезду,
И привкус ночи чувствует в напитке,
И привкус неба чувствует в аду,
В котором длятся творческие пытки…

И у меня долгов, увы, в избытке,
Я завтра на работу не пойду.


* * *

Опускается серое небо,
Приближается к серым глазам.
Никакому румяному Фебу
Я бессмертной души не отдам.

Жертвы требует идол кудрявый,
Искушает свободой стиха.
А взамен ни покоя, ни славы —
Одиночество, лира, тоска.

Пусть летят аполлоновы стрелы
Мимо строк моего бытия.
Смерть — вот самое важное дело.
Умирать — так за други своя.


* * *
                А. Ш.

Как вертится твоя планета
И на каких китах стоит?
Какие вечные приметы
В ночных сомнениях творит?

О чем судьбы молчат сугробы,
А над решением строки
Какие долгие учебы
Проводят вновь черновики?

И как — поэт?! С какой отравы,
С какой крепленой белены
Он скромно падает в канавы
Смотреть запутанные сны?..

И все же вертится планета
И не теряет свой полет.
И укрывает до рассвета
Поэта тонкий небосвод.


* * *
                В. Ц.

Как часты с унынием встречи,
Без веры на сердце темно.
Ты пишешь —
                от мира не лечит,
Зато понимает вино.

Ты пишешь без всякой утайки —
До самого черного дна,
Где бесы сбиваются в стайки,
Что снова — вино
                и вина.

Но чем безнадежней дорога,
Сильнее и трепетней страх,
Тем строже движение слога,
Яснее присутствие Бога
В безбожной тоске и стихах.

* * *

Не желайте поэту стихов
В наше время глухое,
Пожелайте прощенья грехов
И покоя, покоя.

Чтоб не рухнул в холодный сугроб
От обиды и водки,
Помолитесь, чтоб тихо усоп —
Незлобивый и кроткий.

Хоть и весело жил, но тужил,
Унывал без причины.
Помолитесь, чтоб он заслужил
Христианской кончины.

Православно, по чину отпет —
Шел небесной дорогой.
И вздохнули бы: умер поэт,
Написал-то — немного.

* * *

Чему я рад?
И солнце редко светит,
И светит без особого тепла,
И на душе холодный грубый ветер,
И остывает юности зола. 

Так это возраст?
У него причуды.
И потому, убог и одинок,
Чему-то улыбаюсь?
Будь, что будет.
А что-то — будет… И со мною Бог.


2006

* * *

Время рьяно взялось за работу,
Подбирало и цвет, и прием,
На леса и поля позолоту
Наносило холодным дождем.

Изводило бессонные чувства,
Не жалело ни света, ни мглы.
Но открылось вдруг — краски искусства
Для лесов и садов тяжелы.

И вчерашние силы и страсти
Снегом медленных дум замело…
Так решает взыскательный мастер
Всё сначала начать.
Набело.

* * *

Война наступит завтра?
                Нет, сегодня —
Уже идет и ставит блокпосты.
Но радуются бесы в преисподней,
Что храмы православные пусты,

Что мы глотаем слезы на могилах,
Забыв о Боге, веря в миномет.
И потому нам нужен поп с кадилом,
Блаженный поп — он души отпоет.

Он отпоет решительных в печали
И за друзей рискнувших головой,
Что милость Божью грубо отвергали,
Но Родину и душу не отдали
Демократичной злобе мировой.

Нам нужен поп, чтоб не чернеть от мести,
Ветхозаветной мести…
                Сердце, пой —
Тихонько пой с церковным хором вместе
Молитву «Со святыми упокой…».

* * *

Корпим над стихами, а дни — сочтены.
А юные дни — не вернутся.
Земные слова нам не очень нужны,
Небесные — нам не даются.

Нам уличной песни не нравится слог,
А наша судьба — не поется.
И тонкому чувству досаден раек.
Нам дерзость никак не дается.

Молитва отрадна. Оттает душа.
Но жажда стиха остается.
А дни сочтены — исчезают, спеша.
Молчание нам не дается.

* * *

Не может народ без урода —
Обычный семейный синдром.
Занятно, какая погода
На северном сердце моем?

А в нем — беспросветная вьюга,
А в нем — заполярная тьма,
И честен народ: по заслугам
Уроду сума и зима.

Не может урод без народа,
Урода изводит вина,
Я должен сказать, что погода
На сердце народа скверна,

Что в нем беспросветная вьюга,
Что в нем заполярная тьма…
И грустен урод: по заслугам
Народу сума и зима.

ИЗГОТОВИТЕЛЬ АМУЛЕТОВ

Гордый жрец, седой пророк Перуна,
Толкователь басен и кощун,
Кобник, исчисляющий кануны
Засух и потопов, и горбун,

Звезды поглощающий и луны,
Облакогонитель и колдун,
Ведьма, возвращающая юность,
Сторож кладов и травы Плакун —

Все спешат ко мне купальским летом
За волшебной силой — амулетом —
И устало просят: «Изготовь

Знак судьбы, чтоб в наши заговоры,
В чары и в проклятья, и в потворы,*
В ненависть вошла твоя любовь».

* * *

К кому приходят ангелы? Не к нам,
Ведущим речи о судьбе и духе,
Приникнувшим к обидам и долгам
И раздраженным тихой песней мухи.

Пой, муха, пой,
А мы сотрем туман, 
И слой музейной и вчерашней пыли.
Увидим птицу и аэроплан,
Увидим ведьму на автомобиле.

Но ангелы избегнут с нами встреч…
Зачем глядим беспечно и сурово?
Куда заводит утренняя речь
В славянской матрице молитвослова,

Когда приходят ангелы не к нам,
Когда поспорив о богах с соседом,
Лишь с Богом продолжаем по душам
Вести смиренно горькую беседу?..

* * *

Его в сосновый гроб положат,
Заплачут горько, что поэт
Душой мятежною извелся,
Отмучился во цвете лет.

Не разобрались в нем соседи,
Бездушный век, дотошный ЖЭК...
И я подумаю: от водки
Хороший умер человек.

Зачем унылому запою,
Бессмысленному кутежу
Он отдал дни свои? Не знаю.
Не понимаю. Не сужу.

* * *

Расхваливаешь точную науку,
Что исцелит
Внезапную тоску, любую муку,
Аппендицит...

Достаточно пытливого расчета —
И смуты нет.
И всё прошло. И даже жить охота,
Как в двадцать лет.

По всем подвалам сердца и сусекам
С огнем числа
Бреду, чтоб стать здоровым человеком,
Да всюду мгла —

Скучнее сон, томительней свобода,
Темнее свет.
И не проходит даже непогода,
Как в двадцать лет.

* * *

Живу вот…
Не умер.
За что и везет?!
А вам со мной не повезло.
Поэт пропадает,
Да не пропадет
Смертям и сомненьям назло.

Подумаешь дело —
Плевать в потолок
И век пролежать на печи.
Живу вот…
И самый удачливый бог
Попросит меня: «Научи!» 

СОВЕТ ОПТИНСКИХ СТАРЦЕВ

Подвижники молитвы и поста,
Чтоб гордых дум преодолеть прельщенье,
Шли убирать отхожие места —
Так души обретали очищенье.

Хорошее лекарство для ума,
Врачующее самый здравый гений,
Послушное сгребание дерьма —
Весомей философских рассуждений
(И сложных стихотворных сочинений).

Но мы горды — и собираем мысли,
Как словари, храним  благой совет,
А мест отхожих никогда не чистим.
Поэтов много…
Вот и я поэт.

* * *

Пророки читают молитвы,
Твердят покаянный канон,
Им зримы грядущие битвы,
Печали последних времен.

Поэты не очень серьезны,
Не дал им Господь глубины.
Вглядевшись в высокие звезды,
Заметят лишь — зимы морозны,
И мысли людей холодны...

* * *

Уже поэты, но еще мальчишки,
Защитники идеи и земли,
Ушли на фронт…
Ни записные книжки,
Ни головы свои не сберегли.

Неторопливо, деловито, хмуро
Убила их великая война.
История родной литературы
Не вспомнит их простые имена.

И только незаметно краеведы
Опубликуют сбивчивый рассказ
О посвященных в чаянье победы,
О трепетно молящихся за нас.

КОСТРЫ

1.
На печальные закаты
Тихо смотрят Геростраты —
И сжигают храм дотла.
Пусть рассеются потемки
И далекие потомки
Знают яркие дела!

2.
Человек сгорел у Фета,
И теперь судьба поэта —
Храм души спалить стихом,
Чтобы помнили немного,
Кто был автором поджога —
В гордом мире роковом.

* * *

Видимо, лирику близок Пилат —
Вот прокуратор умыл свои руки,
И провожает сочувственный взгляд
Божьего Сына на крестные муки.

Жаль человека ему, не Христа,
И ничему он не верит на свете.
— Что же есть истина? — Только мечта.
Истины нет,— он привычно ответит.

Так же и лирик, что ищет деталь,
Чтоб избежать назиданья любого,
Чтоб передать преходящность земного.
Истины нет — снова дождь и печаль,
И ощущение власти над словом.

Но и во власти лишь горечь утрат.
Истины нет. Только сны и разлуки.
И провожает сочувственный взгляд
Божьего Сына на крестные муки. 

* * *

Прочтут стихи, что ничего не значат,
И некролог,
И кто-то нерешительно заплачет
В цветной платок.

И вытирая чувственные слезы 
И сняв берет,
Начнет рассказ высокопарной прозой,
Что жил поэт.

Я это «жил» услышу, напрягая
Посмертный слух.
И я воскликну, что душа живая,
Что жив мой дух.

Что вижу вас — всех, кто пришел проститься —
Простить меня.
Но зря, друзья, унылы ваши лица, 
Не умер я.

Не умер я, поверь мне, брат мой лирик,
Что я живой!
Поверь мне, завсегдатай поликлиник
И сын пивной.

Оставим несчастливые глаголы —
Слова, слова…
Я вижу вас! — воротники, подолы
И рукава.

Я вижу вас! — носы, усы, бородки,
Разрезы глаз
И складки губ. Как явственно и четко
Я вижу вас!

И так милы мне чувственные слезы,
И мил сюжет,
Изложенный высокопарной прозой,
Что жил поэт.

Касаюсь плеч и трогаю за руки,
И в этот час
Осознаю всю трогательность муки,
Что вижу вас.

Осознаю, никто мне не ответит,
Вздохнув: «Привет!» —
Когда я рядом с вами, словно ветер.
И словно свет.

* * *

Снова времени гул оседает в душе, словно иней,
И надежда готова признать, что грядут холода.
И рождается ропот порой по ничтожной причине,
Неожиданный ропот понятного сердцу труда.

И в ответ заиграют небесные арфы и трубы.
Как мне это знакомо! В мелодию гул перейдет.
Жизнь уходит на убыль, уходит на убыль,
                на убыль…
А куда ей еще уходить?! Я отчетливо
                слышу уход.

* * *
                Мир ловил меня, но не поймал…
                Г. Сковорода

Уловит мир в большом и малом,
Возьмет высокую цену —
Душою платим,
И устало
Живем в безмилостном плену.

Мелькают купленные годы,
Свершают строгие суды,
Изводят жаждою свободы
Григория Сковороды.

Прочь мира вечная усталость!
Зачем ищу я твой уют,
Когда мне жить всего осталось
Каких-то несколько минут?!

* * *

Рассеянной жизни упорство,
Не знающий отдыха труд —
Сложенье стихов, стихотворство…
Года, как минуты, бегут.

Куда я, слагая реченья, —
К какому пределу иду?
И даст ли мне это спасенье,
Утешит ли это в аду?

* * *

Их нет уже, а мне поверить трудно…
Характеры упрямы и резки,
Искали песню зло и беспробудно
До безысходной гробовой тоски.

Но неудачно выбрали концовку,
Перетянули слабую струну.
Искали песню, а нашли веревку,
Нашли себе последнюю жену,

Что поняла и проповедь, и ругань
На здешние угрюмые места —
И обняла последняя подруга…
Сошли во тьму со своего креста.

А я их знал, и горько удивился:
Как увлекает помраченный пыл…
И никогда о них не помолился,
Так по душам и не поговорил. 

* * *

Читаю рыжего поэта,
Который пел легко, как чиж,
И знал, что для любого света
Любой поэт немного рыж.

Имел он вредные привычки
И несколько гражданских жен,
Но не лежал в психиатричке,
Дождливой жизнью оскорблен.

Бывал в милиции за драку,
Душой и телом от вина
Болел, но никогда не плакал,
Что жизнь скучна и не нужна.

Когда однажды стал известным
И модным, словно ерунда, —
Сдавил судьбе своей и песне
Веревкой горло навсегда.

И кто-то скажет — мог иначе,
И написать бы сколько смог!
Не смог бы. Я о нем не плачу.
Я понимаю — мир жесток.

Читаю рыжие печали, 
Стихов листаю тонкий том,
Он выбрал, чтоб его читали
И говорили бы о нем.

Что для него души спасенье?!
Неясный и натужный труд.
Ему важнее наше чтенье
И наш посмертный пересуд.

* * *

И черен хлеб мой, да не пресен.
Неприбыльное ремесло —
А все-таки от темных песен
Кому-то станет и светло.

И во дворце или в лачуге,
На севере или на юге
Мудрец иль юный баламут
И обо мне, как лучшем друге,
Помыслит несколько минут.

Его в сюжете стихотворном
Заденет странная строка,
Туманной грустью, хлебом черным
Душе покажется близка.

Жаль, что слова перебирая
И поправляя темный слог,
Об этом даже не узнаю
И так же буду одинок.

* * *

Во дворе только я и собаки,
Только я и веселые псы…
Что-то чуют в полуночном мраке
Наши чуткие к ветру носы.   

Что-то, видно, в домах происходит —
И вокруг ни души не найти…
Что-то чуют в сырой непогоде
Наши чуткие к небу пути.

ВЛАДИМИРУ ЦИВУНИНУ

Что там в Интернете?
То правда, то ложь,
Чудны там дела в Интернете.
И ты даже водки-то толком не пьешь,
Попав в электронные сети.

Чужая душа,
Не увидишь ни зги —
Потемки, возмездия кармы.
Но ясно:
Таежник живет без тайги,
Без хвойного леса, без пармы.

Пустынник!
И как тебе надо помочь,
Когда и самим безысходно,
Когда даже самая темная ночь
Светла в Интернете свободном?

* * *

Человек слагал свои реченья,
На слова извел сердечный пыл…
Выполнил свое Предназначенье
Или душу лишь разбередил?

Странных строк движение в блокноте
Записал стремительным пером:
Для чего, пришедшие, живете? —
В самом деле, для чего живем?!

Это — весть благая от поэта?
Вот и все?! Обычный честный вздох.
Словно никакого нет ответа
От безвольных и крутых эпох.

Записал душевные мученья
И глотнул, как воду, корвалол…
Вот и все. От Неба Порученье
Завершил. Так просто?!
И ушел.

Порученье?! —
Отчего ж обиды?
Для чего писал, что жизнь пуста,
Уповал,
Что песни панихиды
Вечного испросят живота?

ПЕЧАЛЬ ЕВРИПИДА
(сонет)

Не оценят Еврипида труд,
Скажут — непонятно и уныло,
Премии поэту не дадут,
Но запомнят лучше, чем Эсхила…

Жизнь прошла, как несколько минут,
Критиков исправила могила,
И Великих Дионисий суд
Время незаметно позабыло.

Изменился и любимый край,
Стал иным, о прошлом сожалея.
Объясняет каждый попугай,

В чем судьбы трагичная идея.
Друг, — пиши! — стихи не убивай,
Как детей ревнивая Медея.

* * *

Вина отхлебнем понемногу.
Какое у нас торжество?
Все грустно, постыло, убого,
И хуже нас нет никого.

За это и выпьем, товарищ,
За истины ломаный грош,
Что прожитого не поправишь,
От сказанного не уйдешь,

Что небо по-зимнему хмуро —
Без всяких словесных прикрас,
Что русская литература
Вполне обойдется без нас.

Что жизни, нескладной и темной,
Кончается скоро строка,
Что гордых, седых и никчемных,
Касается Божья рука.

АНАТОЛИЮ ИЛЛАРИОНОВУ

Темнеет ночь,
Пустеет Воркута.
И водка выпита,
Но жизнь — не прожита.

Жизнь не совпала с водкой.
И со мной.
Зато совпала с ночью
И зимой.

Вся водка выпита,
Зато не тает снег,
Пустеет дом
И двадцать первый век.

Жизнь не совпала с веком.
Что за век?!
Не волкодав,
Но и не человек.

Но что мне век?!
И что мне Воркута?!
Меня изводит мысль,
Что жизнь пуста!

Порой пуста.
Порой свежа, как снег,
Что заметает город,
Дом и век.

ТВОРЧЕСТВО

Горшки обжигают не боги,
А мы обжигаем горшок.
Но снова, в конечном итоге,
Совсем не конечный итог.

Не точка — вопрос и терзанье,
Что чувство не выразит мысль,
Что снова не стоит признанья
Счастливо-паршивая жизнь.

НА РАСПУТЬЕ

Куда идти?
Что ждет в пути меня?
Любовь и слава?
Горе да мытарства?
Свернешь направо —
И съедят коня,
Пойдешь налево —
В Тридесятом Царстве
Отдашь коня и сбрую, и клинок —
Заплатишь обязательный оброк
За скачки на общественных дорогах.
Порядок! Никому не нужен Бог.
Пойдешь направо — потеряешь Бога,
Его забудешь ради барыша,
Чтоб обрести богатые печали.
И повернешь налево —
                Храм взорвали,
И смерти ждет бессмертная душа…
Куда идти?
Ни в правой стороне,
Ни в левой — нет ни Бога и ни Храма,
И нет Любви.
Власть идола и хама.
Куда идти?
И остается мне
Продолжить прямо путь.
И только прямо.

1988

* * *

С осенним холодом и тленьем
Приходит странная пора,
Когда плохое настроенье
Вдруг увлекает, как игра.

Как увлекает огорченье,
Что жизнь твоя не удалась —
Ни праздник, ни стихотворенье,
Ни одиночество, ни страсть.

И нет унынию исхода.
Сгибает травы первый снег.
Какая скверная погода!
И как несчастлив человек!

Как он томится и боится,
От самого себя тая,
Признать, что жизнь его, как птица,
В иные движется края!

И наконец-то виновато
Найдет негромкие слова,
Что он легко умрет когда-то,
Как первый снег. И как трава.

* * *

Ритм поиска стучит в мои виски,
Раскачивая жизнь мою строкою.
Стихи я написал — и нет тоски,
Перечитал — и заболел тоскою.

Перечитал — в стихах тоска одна, 
Все мои мысли плавит, словно домна,
Как будто нет ни терпкого вина,
Ни светлых звезд над головою темной.
 
Как будто нет ни детских голосов,
Ни летних дней, ни музыки дворовой,
Ни добродушных и лохматых псов,
Ни драк из-за Натальи Гончаровой.


7. Поднят выше

* * *

Тоже помнишь, как твоя душа
По небу кружила в полудреме,
Прежде чем стать криком малыша,
Голосом земным в родильном доме?

Помнишь — утро, солнечный восход,
Распорядок медицинских буден?
Завершался медленный полет…
И другого выбора не будет.

Так душа из неба вышла вон, 
Выпала из горнего простора.
Было ли?
Быть может, только сон.
Снова и тебя тревожит он,
Тоже невозможностью повтора?

* * *

Ты помни, что мы никогда не умрем.
Ты не сомневайся, душа моя, в Боге.
Продолжим движенье по узкой дороге.
Смотри, как проходят широким путем
Величье и мудрость.
Ах, только бы в чем
Они помогли нам в дорожные стужи,
Когда путь становится уже и уже?
Оставь же сомнения в Боге твоем.

В невидимом мире — все смыслы тревог,
В нем — правда, а не в обозримых предметах.
Свободная вера подобна рассвету,
Светать начинает — и день недалек.

* * *

Привычно начинаю: «Нам...» Кому?!
Кто эти «мы»? Кого я обобщаю?
Что с ними разделяю — чашку чаю,
Вину, молитву, русскую суму?

Нет никого. Опять сижу один.
Гляжу в окно, веду борьбу с тоскою.
И понимать, что в сердце нет покоя,
Никто не расположен... Даже сын.

* * *

Всуе сон и в душах и в природе.
Словно птица,
Скорби не тая,
Улетает слава чадородий,
Покидает русские края.

Всуе шум и темный труд на рынке —
В нем ни откровений, ни судеб.
Всё привычней горькие поминки,
Хлеб печали и болезни хлеб.

Всуе сила гордых тайных знаний…
И моим сомненьям несть числа:
Сыновья — что стрелы, да в колчане
У меня всего одна стрела.

* * *

Нашим детям
холодно с нами,
и они жмутся к теплу телевизора,
к искусственному огню…
Господи, как мы слабы!

МАТЬ И СЫН

В русском городе Грозном под музыку пуль
Жизнь со смертью идут, как военный патруль.
Сын — хороший водитель, он возит бензин
В русском городе Грозном.
Единственный сын.

Мать глядит в телевизор, слепая от слез,
Вновь ей видится факел — горит бензовоз.
Комендантское время тревожит страну —
Мать с дорожною сумкой пришла на войну,

Закрывает собой чей-то дальний прицел,
В сумке брюки и куртка, чтоб сын их надел
И бежал бы — и бросил бы минную твердь,
Обманув командира, присягу и смерть —

От нелепого, страшного, злого труда.
Сын ей тихо ответил:
— Нет, мам, никуда
Не поеду я — надо кому-то и здесь.
Ты же, помнишь, учила,
                что главное — честь,

Что на страх и на трусость есть совести суд.
Я сбегу, а Серегу и Женьку убьют?
Я сбегу — новобранца посадят за руль,
И, считай, что мишенью он станет для пуль,

Что таит — и не ведает — каждая пядь.
И его тоже ждет одинокая мать.
Комендантское время, лихая пора,
Убегай — и до сердца не тронут ветра.

Убегай, хоронись непогоды и смут.
Убежим — хладнокровно Россию убьют,
Не жалея на русскую долю свинца,
Расстреляют в упор, как мальчишку-юнца.

Мать рыдала, внимая сыновним речам.
И с последней надеждой вступила во храм,
Где исходит от строгих икон благодать,
И в смятенные души зрит Божия Мать —

И молитва простая звучит в тишине
О единственном сыне и скорбной войне:
Сбереги их, Владычице, юных солдат,
Отведи от судьбы их смертельный снаряд.

И пехотные роты спаси — проведи
Через минное поле безглазой беды.
Пресвятая, простри Свой незримый покров,
Сохрани их, единственных наших сынов...

В русском городе Грозном под музыку пуль
Жизнь со смертью идут, как военный патруль.

1996

* * *

Упрямый сын мой постигает век,
Век энергичный и самолюбивый.
И я гадаю, что за человек
Мой сын, что постигает век пытливо.

И я гадаю, что это за век,
Который так старательно я прожил,
В котором человека человек —
И даже близкого — понять не может.

И я гадаю, что за человек —
Я сам, что не умею толком слушать
Ни сына, ни самолюбивый век…
Лишь огрызаюсь, пряча свою душу.

* * *

Тоску позовешь — больше нет друзей,
И с нею начнешь кутеж.
Вот наглая гостья — водки налей
И душу вынь да положь.

Судьбу ей подай, а не общий хмель,
Не хочет меньшей цены.
Расстелит — разделит с тобой постель
И станет тревожить сны.

И будет твердить до скончанья дней,
Что Бог — далек и суров.
А с нею ты нарожаешь детей
И набормочешь стихов.

* * *

Мой сын, мне кажется, что много
Распили водок мы и вин,
Чтоб спорить о природе Бога,
О таинствах первопричин. 

Ход исторических событий,
Поверь, всегда меня томит.
Ты, может, сильный аналитик,
Но у тебя нетрезвый вид.

Волнениям на русском поле,
Предощущеньям катастроф
Хватает крепких алкоголей
Без наших возмущенных слов.

Как пьют степенные страдальцы!
И если пьянке нет конца,
Ассимилируют китайцы
И споры наши, и сердца.

Я тоже выпил, тоже грешен,
И на душе сплошная ночь —
Не знаю, чем тебя утешить,
Не знаю, чем тебе помочь.

И только думаю, что всё же
Проедем сумрачные дни.
Нет никого тебя дороже…
И дальше.
Бог тебя храни.

* * *

Сердце болит от шума,
Знобит от магнитной бури.
Можно о смерти подумать,
О милой литературе,

Что годы судьбы и света
Куда-то легко уносит,
О том, что в душе поэта
И в небе — поздняя осень.

На небе моем огромном
Сегодня темно и хмуро.
О чем остается помнить?
Что смерть — не литература.

* * *

Перед отцом и сыном виноват,
Судьба никак судьбы не обещает,
Зато душа в судьбе души не чает,
А время-Каин уверяет: «Брат!»

Я — сторож брату.
И слежу, как страж, —
Как грезит время  о кончине света.
И стынет парниковая планета,
В ней стынет сердце...
Это климат наш.

Чему же удивляться?
Русский снег.
И человек, не выстояв обедни,
Тревожит небо: «Что это за век?!»
Как будто он не знает, что — последний.

* * *

То птицу видел, то звезду,
То солнце яркое в зените…
Трехлетний сын просил в бреду:
— Повыше, выше подымите!

Отец брал на руки его,
Заботливо и осторожно,
Не понимая ничего,
Приподнимал насколько можно.

— Повыше! Низко так кругом!—
Был мальчик Господом услышан.
И эпитафия о нем —
Всего два слова: «Поднят выше!»

И ты, поэт, в своем бреду,
Устав от низменных событий,
То птицу видишь, то звезду,
То солнце яркое в зените…

И, может, после снов больных
Стихи когда-нибудь напишешь,
Которые Господь услышит,
И мир подумает о них
Всего два слова: «Поднят выше!»

В ПРОКУРАТУРЕ

Я весь седой и многогрешный —
Юн старший следователь, он
Ведет допрос, чтоб потерпевшим
Признать меня.
Таков закон.

Рассказывает без запинки,
Придав словам суровый вид:
Мой сын единственный,
Мой Димка
На Пулковском шоссе убит. 

Привычны горестные были
Для умирающей Руси:
Клауфелином отравили         
И выбросили из такси.

И он замерз.
Скупые вздохи
Кто может слышать в темный год?!
Замерз от февраля эпохи
Всепобеждающих свобод.

И ни молитва, ни дубленка
Не помогли его спасти,
И Богородицы иконка
С ним замерзала на груди.

Какую выдержал он муку,
Не перескажет протокол!
И ангел взял его за руку,
В селенья вечные повел.

А мне произносить с запинкой
Слова кафизм и панихид.
Мой сын единственный,
Мой Димка
На Пулковском шоссе убит. 

Нет больше никаких вопросов,
И прокурор, совсем юнец,
Мне говорит, что я философ.
Я не философ, я отец.

Ах, следователь мой неспешный,
Ты не поймешь, как я скорблю…
Я потерпевший, потерпевший.
Я потерплю, я потерплю.

2 марта 2008

18 ФЕВРАЛЯ

Звонят друзья сына.
Прочли в Интернете, что он погиб.
С надеждой спрашивают:
— Может, он еще в реанимации?

Что им ответить?
Я только что вернулся из морга.

В ПРОЩЕНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

О сыне погибшем моем молиться
Друзей прошу я. И пью вино.
Не знаю, светло ли душе убийцы, 
А у меня на душе темно.

Не знаю, как скорби выносят.
Снова
Мира душе моей не дано.
Глотаю я воздух молитвослова,
Молюсь и плачу. И пью вино.

А надо трезветь от лихого века   
И повторять покаянный стих,
Чтобы простить все грехи человекам,
Чтоб отпустить согрешенья их.

Себя убеждать — нет такой причины,
Чтоб не прощать до последних сил,
Мне надо простить, что убили сына, 
Простить тому, кто его убил.

Быть может, прощение всё изменит — 
Меня и время, седой простор. 
Простить тому, кто ни тени сомнений
Не знал. Не ведает до сих пор…

9 марта 2008

* * *

Обо мне скажут:
— Это тот, у которого
убили сына…
Что обо мне, никчемном,
Еще можно сказать?!

* * *

Сколько зим и сколько лет —
В суете и шуме!
И уже не до бесед,
Человек-то — умер.

Сколько неба и земли,
Севера и юга…
Что делить?! Да не смогли
Мы понять друг друга.

Сколько споров и дорог,
Дорогой товарищ!
Наш упрямый диалог
Скорбью не поправишь.

Сколько всякой чепухи!
Жизнь проходит. Мне бы
Написать тебе стихи
На седьмое небо.

Может, ангел — тихий свет — 
Вдруг в душе начертит
Молчаливый твой ответ
О любви и смерти.

* * *

И вновь представляю я светлые дали,
Благорастворение райских высот,
Где нет ни болезни, ни горькой печали,
Где жизнь бесконечная плавно течет. 

И души уже ни о чем не жалеют,
Словам подбирают молитвенный лад,
И сын мой убитый по дивным аллеям
Гуляет, и ангелы с ним говорят.

И он улыбается жизни и свету,
Небесному счастью —
На каждом шагу!
Я так представляю. И плачу при этом.
Чего же я слезы унять не могу?!

* * *

Помолись обо мне, сынок,
Расскажи про иной покой,
Я от скорби совсем продрог,
Помолись обо мне, родной.

Я с утра разгоняю тьму,
Из души выметаю сор.
Я живу еще потому,
Что с тобой веду разговор.

Снова плачу. И плачет мать.
Поминальный едим обед.
Расскажи, как же нам понять,
Что тебя с нами больше нет.

Может, спустишься с высоты,
На минутку зайдешь домой?..
Я так верю, что слышишь ты.
Я так верю, что ты живой.

* * *

Житель небесный
эдемских садов и долин, 
время обрел ты,
которое не постареет, 
мой убиенный,
мой юный
единственный сын,
в вечном покое
ты старше меня
и мудрее.   

Наши надежды земные
рассыпались в прах,
ты уже ведаешь суть
этой горькой
потери,
ты уже ведаешь
как я ищу тебя в снах,
только сильнее люблю,
и поэтому верю —

нет никаких
для сердечной
молитвы преград,
смерть наши души сближает,
молитву услышав.
Нет в нестареющем времени
вечных утрат,
вечных разлук,
и Любовь
всех сомнений превыше.

* * *

Темнеет мой вечер.
И жизнь представляется темной.
Как скорбно!   
И вороны воспоминаний
Летают над темной душой.
Ах, Дима, я помню:
Как был ты приветлив,
Как с мамой нас обнял, 
И как ты сказал:
— Я приехал!
Мне очень хотелось домой!

Какими счастливыми были
Беспечные наши беседы!
О будущих планах мы спорили
Тою счастливой порой.
Кто думал о смерти,
Когда говорил ты: — Я летом приеду!
Кто скажет теперь:
— Я приехал!
Мне очень хотелось домой!..

Ах, Дима,
Темнеет мой вечер,
Я Богу твержу твое имя,
Тебя, как на ниве зерно,
Положили в могильный покой.
Ты в вечную радость взойдешь,
Но кого ты на небе обнимешь
И скажешь кому:
— Я приехал!
Мне очень хотелось домой!

* * *

Дима, у нас наступает весна,
Время светлеет от теплой погоды.
Птицы поют. А в душе тишина.
Скорбь приумолкла, хотя не проходит.

Там, где Господь поселил тебя в рай,
Что открываешь в небесной минуте?
Пьешь с бергамотом заваренный чай,
Сутками не выключаешь компьютер?

Дали весенние вижу во сне,
Чувствую свежесть весеннего сада.
Солнце разбудит — и кажется мне:
Всё, как и прежде. Ты жив. Где-то рядом.

И не скрывают тебя облака.
Ты на работе — пришлось задержаться.
Надо мне только дождаться звонка.
Ты позвонишь. Надо только дождаться.

17 июля 2008

* * *

Поймут соседи, если я напьюсь,
Начну кричать о скорби,
Выть и плакать,
И объяснять, как давит сердце грусть,
И угрожать немедленною дракой.

Добавлю громкой речи куражу —
И к небу обращусь высоким матом.
И улице о горе расскажу,
И улица примолкнет виновато.

Оставлю церемонии и стыд,
И прямо из бутылки мутной дряни 
Хлебну. И скажут: «Пусть себе кричит.
Сын у него погиб. Вдруг легче станет».

Но я не пью.
Хотя меня поймут —
Простить готовы злобу черной брани,
Нетрезвый и несправедливый суд.
Вдруг легче станет…

Легче мне не станет.

* * *

Не так уж мало — верить и молиться,
Мой юный сын,
Не так уж это мало…
Твоей жене не суждено родиться,
Смерть за нее тебя поцеловала.

Твоя жена мне не покажет внука,
Немного развернув из одеяла…
Остались у меня любовь и мука,
Скорбь и стихи.
Не так уж это мало. 

Не так уж мало светлых попечений.
Не жалуюсь сердито и устало.
Прошу у Бога, преклонив колени,
Тебе блаженств.
Не так уж это мало.

Не так уж мало — повторять кафизмы
И вынимать из сердца смерти жало.
И уповать на встречу после жизни…
Мой юный сын,
Не так уж это мало.

НА МОГИЛЕ СЫНА

У холодной стою могилы,
У твоей последней земли…
Что же ангелы твои силы —
Молодые — не сберегли?!

Не укрыли тебя туманы,
Звезды не развели с бедой…
Дышат юные твои планы
Под такой холодной землей. 

Как на небе сегодня серо —
Облаков густых пелена…
Обрести бы такую веру,
Что разбудит тебя от сна.

* * *

Облако, редея, исчезает…
Так и отошедший в мир иной
Медленно пройдет по неба краю —
Не вернется никогда домой.

И уже не будет знать округа,
Что он мыслил про небесный свод,
И его печальная подруга
Слезы сокрушения сотрет.
 
Только я ищу слова и силы,
Чтобы изменить свою беду…
Помолюсь о воскресенье сына
И по краю неба побреду.

* * *

Ах, какие мои дела!
Сын погиб. И дел никаких…
Как легко покидают тела
Души смелых и молодых.

А в моем холодном дому,
Только слезы дают тепло.
Жив еще я. Но почему?
Потому что мне тяжело?!

И жена у  меня жива,
Да жива лишь одной бедой.
Словно камень, сидит мертва,
Не услышать ей голос мой.

Вот на шею камень! Нырнуть —
И на дно! И уснуть на дне.
Ничего уже не вернуть,
А любить так хотелось мне.

* * *

Смертью наполнился воздух,
В порывах души
Смолкли элегии —
Что их туман и тревога?!
Смертью наполнился воздух —
Ты глубже дыши,
Глубже дыхание
У неутешного слога.

Грусть помолчит,
Только скорбь
Мне твердит о былом.
Смерть оказалась таким
Безыскусным приемом —
Как ей привычно
Сидеть за семейным столом
И обживать каждый угол
Счастливого дома!..

* * *

В день скорби
Утрата теснит нашу грудь…
А сами когда-то умрем,
К обителям света
Отправимся в путь,
Хотя тяжелы на подъем.

Я верю, что, жизнь
Созерцая с высот
Небесных,
Мы слезы сотрем,
К обителям света душа побредет,
Хотя тяжела на подъем.

Утешила вера,
Да скорбь не прошла —
И снова я плачу о том,
Что души легко покидают тела,
И так тяжелы на подъем!

* * *

Люди-люди, человеки,
Почему темнеет свет?
Уходящему навеки
Что сказать могу вослед?

Попрошу о том, кто близок
Господа, чтобы покрыл
Светоносной Своей ризой
Темноту последних сил,

Чтоб прошел дорогой рая
Через низкий небосвод…
И душа моя больная
Снова тихо слезы льет.

Верит или уверяет —
Никакой разлуки нет,
Зная, как земля сырая
Принимает жизни свет?


* * *

Воскресения мертвых чаю.
Станет плотью сырая глина.
Боже, скорби свои смиряю,
Воскреси же моего сына! 

Помолиться о нем я ближних
И не ближних прошу с терпеньем.
Сын на кладбище лежит — в Пижме,
Спит с надеждою воскресенья.

День привычно, порою грубо
Обсуждает дела и вести —
Не слышны последние трубы,
И сегодня сын не воскреснет.

Может, завтра… Псалтырь читаю.
Промедленью ищу причины.
Воскресения мертвых чаю —
Воскреси же моего сына! 

* * *

Ищешь чувственною дрожью,
Смотришь в мысленный чертеж —
Постигаешь правду Божью…
Только как ее поймешь?!

Что ни скажешь — будет ложью,
Промолчишь — и тоже ложь.
Постигаешь правду Божью…
Только как ее поймешь?!

Только Господу известно,
Почему удел такой:
Сын живет в стране небесной —
Я живу в стране земной.

Так легко смутить поэта.
Плачу я в земном краю.
Как понять мне благо это,
Правду Божью, скорбь мою…