Примечание
Среди разнообразных "рабочих площадок" Мастерской сонета http://www.stihi.ru/avtor/blk2014&book=75#75 особое внимание литературоведа, профессора Олега Ивановича Федотова привлек так называемый коломенский сонет http://www.stihi.ru/2019/11/25/2406
Вниманию авторов и "болельщиков" предлагаются его комментарии к коломенским сонетам, представленным в Мастерской. Тексты этих сонетов собраны на странице http://www.stihi.ru/2019/11/25/2406
В следующих обзорах-откликах по стихам в Мастерской сонета будут рассмотрены, наряду с коломенским сонетом, и другие направления, по которым в Мастерской велась работа.
И.Х.
......................................
Изобретатель "коломенского сонета" Роман Славацкий переформатировал шекспировский сонет, переместив двустишную коду в промежуток между первым и вторым катренами. Мне уже приходилось писать (http://www.stihi.ru/2019/11/02/1755), что такой сонет при желании можно определить как традиционный опрокинутый сонет французской модели со свободной схемой рифмовки. Чем было вызвано такое перемещение? И какой художественный эффект оно производит? Можно лишь предположить, что исконная славянская склонность к свободе выражения способствовала упрощению формальной структуры, и привела в конце концов к отказу от финальной коды:
_|_
AbAb CdCd EfEf GG = AbAb CC DeDe FgFg = AbA bCC DeDe FgFg
Обширную подборку предложенных Славацким коломенских сонетов открывает сонет под заголовком «Ветер Вселенной». Ему предпослан эпиграф – из довольно редкого в строфическом репертуаре Александра Кушнера сонета «Держать в уме все сразу, всех людей...». Помнится, где-то в 90-е гг. прошлого века мне довелось встретиться с ним на перроне Московского вокзала в Ленинграде. Естественно я полюбопытствовал, пишет ли он сонеты, поэт отозвался об этой жанрово-строфической форме весьма пренебрежительно. Но вот в 2015 г. на страницах журнала «Нева» (№4) маститый поэт все же оскоромился, опубликовав сонет, завершающийся вопросом, пожалуй, не оставляющим сомнений в отрицательном на него ответе: «Вы верите в такой небесный разум?». Славацкий противопоставляет его точке зрения свою, настаивая на том, что небесный Разум универсален и всеобъемлющ; наподобие Вселенского вихря он пронизывает все и вся:
И мы и мир – всё то же Существо;
что ж странного, что Ягве с нами связан?
Но странно: что воскрес тридневный Лазарь,
а шлёт Синедрион: «Убить его!»
Так новый день срывает клочья ночи;
но человек о чуде знать не хочет.
Единый взор вмещает целый мир,
но дух не ищет вырваться из плена.
И тратят время сонмища транжир,
не думая о вечности Вселенной.
Какое-то смешное мотовство:
не знать Пути, что свыше нам указан!..
…Но вихрем нас пронизывает Разум,
а значит, всё, что видим – не мертво!
Правда, несколько разочаровывает первый катрен: традиционно «четырехдневный Лазарь» почему-то сократил срок своего пребывания на том свете до трех дней, а эллиптическая конструкция следующего стиха: «а шлёт Синедрион: “Убить его!”» искажает канонический сюжет: получается, что Синедрион призывает умертвить не Иисуса, а воскресшего Лазаря... Надо было тогда хотя бы, как принято, заменить в местоимении строчную букву на прописную – «Его».
Пристрастие Славацкого к шекспировскому сонету общеизвестно. Он автор замечательного сборника который составляют переводы 28 сонетов Шекспира, адресованных таинственной «Темной леди», с обрамляющими их пятью оригинальными посвящениями. Для столь ответственного творческого искушения нашелся довольно убедительный резон. Если считать истинным автором шекспировских сонетов все же актера из Стратфорда-на-Эйвоне, находившегося в 132 км. от Лондона, то как было не перевести на русский язык некоторые из них поэту из Коломны, отстоящей от Москвы на 103 км.?
В представленной Славацким подборке находим также несколько сонетов, разрабатывающих характерные шекспировские мотивы, но выполненных коломенским четырнадцатистишием. Все они тяготеют к жанру дружеских посланий. Таковы: «Nox» («Едва волна в ночи убавит ярость...»), в котором ночная богиня «... в безумье грезит о Шекспире / и призрака приветствует рукой»; «Пристань» («Не зря Борей бугрился духом бури...»): в этом сонете древняя Коломна предстает пристанью с причалившим к ней ренессансным бригом: «С улыбкой шепчут пепельные тени / в садах кремля шекспировской строкой; / и манит сетью демон Возрожденья / с причала – в заколдованный покой!»; «На грани моря – сумрачный трактир...», у дверей которого «стучит безумный Лир, / увенчанный картонною короной»; сонет без названия, но с узнаваемым первым стихом «Горацио, есть множество вещей...», перефразирующим знаменитое «Есть многое на свете, друг Горацио, / Что и не снилось нашим мудрецам...» и др.
Почти столь же представителен корпус коломенских сонетов, подписанных Алексеем Фоминым, едва ли не самым активным среди сетевых поэтов. Один из них он назвал «Коломной» и посвятил его их основоположнику:
Роману Славацкому
Коломна. Кремль. Восточная стена a
ещё в наростах домиков-ракушек B
и несколько, вздыхающих старушек, B
проходят мимо тёмного окна. a
Со службы?.. Нет?.. Из Царствия теней c
ноябрьских, но давно прошедших дней... c
Покажется, - остановилось время. D
И что оно такое? Небо, хлеб, e
избитая во всех столетьях тема: D
проклятий, ожидания, хвалеб... e
Рябины куст, гроздь красных ягод, звон f
колоколов доносится, откуда? G
Когда я сплю, измученный простудой G
И вижу жизнь, сквозь неизбывный сон. f
Провинциальный, хранящий древние традиции город как бы сам собой навевает избитую в столетьях тематику «проклятий, ожидания, хвалеб» и позволяет нынешним его обитателям «сквозь неизбывный сон» увидеть фактически то же самое, что вдохновляло легендарных создателей сонетного канона. Сонет благодаря прозаизированной обыденности задействованных в нем реалий и, не в последнюю очередь, структурному смещению двустишия в промежуток между катренами оказывается наиболее естественной и органичной формой выражения задуманного содержания. Обратим внимание и на то, что Фомин, в отличие от Славацкого, использует в крайних катренах вместо перекрестной опоясывающую рифмовку, что еще более подчеркивает ритмический и смысловой параллелизм всей конструкции, в центре которой оказывается терцетная часть (2+4=3+3=ccD+eDe). Подобные метаморфозы лишний раз подтверждают ошибочность теории Иоганнеса Бехера-К.С. Герасимова, для которых «настоящий» сонет являет собой гегелевскую триаду (тезис+антитезис+синтез).
Игра на вариативности рифмовки в катренах, можно сказать, фирменный прием Алексея Фомина при освоении коломенского сонета. Предельный параллелизм – во всех четырех субстрофических подразделениях, трех катренах и одном двустишии – достигается, например, в сонете с парадоксальным первым стихом: «там где живешь не стоит умирать...» aBBa CC dEEd FggF. Сонет, однако, стоит подчеркнуть, замечательно точен в деталях и естествен в выражении весьма серьезных раздумий и переживаний.
Столь же примечательна, наряду с лапидарностью и оригинальностью лирического сюжета и свойственными индивидуальному стилю поэта задушевными интонациями, строфическая композиция сонета «... и небо потемнело, встреча скоро...»: AbAb bb cDDc eFFe, в котором угадываются очертания опрокинутого сонета с терцетами на две рифмы в зачине. Не может не привлечь к себе внимание тревожная ритмика 5-ст. полноударного ямба с большим количеством спондеев в ключевом двустишии: «их нет, но есть их стон, их боль, их страх. // шаг в ночь, лишь вздох, и мир был свет, стал – прах» (ЯЯЯЯЯ // СЯЯСС).
Видимо, уже давно и прочно коломенский сонет укоренился в творчестве земляка Романа Славецкого Евгения Захарченко. Во всяком случае, на XII Симпозиуме Школы сонета, который в сентябре 2019 г. прошел в Щелкине-Коктебеле, прозвучало его виртуальное видео-сообщение на эту тему. В первом катрене сонета, интимно обращенного к жене, поэт задается серией риторических вопросов:
О чем мечтать? Что нынче греет душу?
Ночей огни, малиновый закат?
Далекий гром, что слышится все глуше,
Луной облитый яблоневый сад?
Ответы на них недвусмысленно таятся не только в памятливом сердце, но и, что примечательно, в двустишии, распространяясь потом в двух остальных катренах:
И мира бесконечные приметы
Скрывают в сердце тайны и ответы...
Разверзлось небо ливнями прохлады,
Играет ветер шапками лесов,
Сверчок в ночи стрекочет серенады,
И мир окутан омутами снов;
Река парит, разбужена зарею,
Озоном надышался гулкий бор...
- Судьба ведет нехоженой тропою...
... И мы с тобою рядом до сих пор.
Как видим, Захарченко отдает предпочтение катренам сплошь перекрестной рифмовки, самой стандартной, а потому в стилистическом отношении наиболее нейтральной. Некоторое сопротивление вызывает заключительный стих предпоследнего катрена: трудно представить себе «омуты», которые могут что-то, особенно «мир», «окутать».
С энтузиазмом подхватила почин коломенских поэтов Ирина Коляка. В ее подборке пять очень живых преимущественно любовных сонетов. Вот, к примеру, один, самый страстный, самый «огненный», с красноречивым заголовком «Не сдамся»:
Костёр любви пылал неукротимо.
Искала ли спасения в огне?
Финал жесток – разлуки гильотина.
А что с огнём? Он всё ещё во мне…
Горю живьём, но прежде я ослепла…
Ужели возрождаются из пепла?
Да, я живу и радуюсь дыханью
Порывистых ветров и пенью птиц,
И волн морских касаюсь нежной дланью,
Летаю иногда… Паду ли ниц?
Нет, я не сдамся искрам, я воспряну,
Прозреет опалённый страстью взор.
Пройду по жизни прямо и упрямо.
– Горела? – спросят – я отвечу: вздор!
Ирина Коляка по темпераменту и поэтическому менталитету заметно отличается от Романа Славацкого и его последователей в использовании коломенского сонета. Ее стиль экстатичен и возвышен, она склонна к высокой, порой архаичной лексике и к экспрессивным поэтическим образам. Но и ей коломенский сонет пришелся впору. В основном она использует однородную рифмовку: чаще всего перекрестную.
Перемещенный в головную часть сонета пуант не воспринимается как преждевременный заключительный аккорд, а всего лишь предупреждает о очередной драматической коллизии, получающей свое естественное разрешение в концовке финального катрена.
Кажущаяся простота в исполнении коломенского сонета нет-нет и может обернуться той или иной технической небрежностью. Так в сонете, подписанном ником Морион, «... не чувствовать, не думать, почему...» в самом ответственном месте – перемещенном двустишии, сохраняющем свои ключевые позиции, нарушается или рифма, или ритм:
...не чувствовать, не думать, почему:
края скалы раскачивают море,
как пахнут йодом выцветшие шторы,
в закат открытых голубых фрамуг,
в огонь - в котором не горят стихи,
к воде - что помнит эти воды - тихи.
и потому - слова мои - твои.
и белым был налив, хмель - на ограде
да пугало с нас не сводило взгляда.
июльский сад давным-давно затих.
был лунный Путь над дальними огнями.
цеплялась память-боль за волнорез,
за яблоки упавшие с небес,
за тишину, плывущую над нами.
Конечно, в сонетах могут участвовать и оригинальные, а не только классически точные рифмы, но издавна существует традиция не отходить слишком резко от созвучий, которые А.С. Грибоедов называл «рифмы гладкие, как стекло». Поскольку рифмующееся слово «тихи» может иметь двоякое ударение, его соответствию со «стихами» ничто не мешает, но тогда нарушается каноническая в сонете ямбическая каденция: «к воде – что помнит эти воды – тих;...» (U_U_U_U_UU_). Неприемлемы для поэтики сонета и такие созвучия, как «почему – фрамуг», особенно «твои – затих» (это уже не рифма, а ассонанс).
Опытом двух коломенских сонетов поделилась Светлана Илларионова. Первый из них называется «Покров» («Покров, Покров... Торжественный момент...»). Правда, не совсем ясно, в каком смысле фигурирует это слово: то ли оно обозначает праздник Покрова Богородицы, то ли город во Владимирской области. В пользу первого предположения говорит темпоральный образ в первом стихе «...Торжественный момент», вследствие чего название и обращение к Покрову ассоциируются с церковным праздником, который приходится на 14 октября, знаменующий переход от осени к зиме и обычай девушек призывать в этот день суженого: «Покров-батюшка, покрой землю снежком, а меня женишком!». В пользу второго предположения – упоминание о том, что «ночью небеса недаром / Укрыли город снежным покрывалом». Впрочем, и время, и место лирического переживания могли элементарно совпасть. Отмеченная неопределенность аукнулась и на образном уровне. К примеру, представляется слишком рискованным сравнение заваленного снегом города с «...седым и старым диссидентом» (почему именно диссидентом? исключительно из-за созвучия с «моментом»?). Также по зову рифмы подвернулся «новехонький багет», который «примеряет» искрящийся «льдинкою в бокале ... пейзаж», или натуральный, за окном, или... написанный на холсте... При этом надо заметить, багет никак не аналогичен раме, это всего лишь материал для нее.
Не намного удачнее стихотворение под заголовком «Расставание» («Шумит морской прилив не мне, увы...»). Здесь тоже недостает резкости видения и аккуратности словоупотребления. В самом деле, где мы застаем лирическую героиню: на морском побережье или на Байкале, или может быть, как поется в песне («Славное море, священный Байкал...»), это одно и то же? Так же растяжимы и неосязаемы времена года, упоминаемые в сонете: если в двустишии «Весна была прозрачна и светла, / Но не хватало нам ее тепла», то в концовке «Зима близка, она почти что с нами. / С ее приходом не сойти б с ума». С трудом произносится и 3-й стих из-за скопления согласных («бнм») в сочетании со стопой пиррихия: «Я для любви пожертвовала б многим...» (U_U_U_UUU_U). Конечно, частицу «б» надо было переместить в другой промежуток, допустим: «Я для любви б пожертвовала многим».
В обоих случаях явное предпочтение Илларионова оказывает сплошной охватной рифмовке, притормаживающей движение лирической темы.
Заслуживают упоминания и два коломенских сонета в исполнении Татьяны Рейвен/Кантины. Оба номинально посвящены нашим крылатым братьям меньшим – пчелам и птицам, но на самом деле являют собой импрессионистические наброски то ли снов, то ли душевных переживаний очень неординарного субъекта. Не пересказывая лирический сюжет, приведу один из текстом полностью:
Про пчел
Жужжанье пчёл? Катился день осенний,
на ржавый цвет ложился мокрый снег.
Мерк старый кот на краешке постели,
всё дальше уходя в молочном сне.
В пустыне неба силясь раствориться
дом превращался в кочевую птицу.
Вот прежний человек — ещё не тень,
не ждёт зимы, распахивает окна
над морем сада в лиственную лень.
Жужжанье пчёл пока ещё не смолкло.
Глазам, закрытым стало горячо:
кто в сумерках теряется — не встретить.
Пусть будет пустоту несущий ветер
баюкать мёртвых и беззвучных пчёл.
В иллюзорности обозначенных в заголовке «героинь» можно удостовериться по риторическому вопросу в зачине. «Жужжанье пчел» всего лишь только мнится. На самом деле это ассоциативный аналог восприятия остраненного осеннего, пребывающего в ожидании зимы мира за окном вознесшегося в небеса дома. Лирический субъект под аккомпанемент непрекращающегося жужжания пчел ощущает призрачность своего вневременного бытия. К финалу опять всплывает потустороннимй образ «мертвых и беззвучных пчел», которых Гумилев отождествлял в свое время с «мертвыми словами». Нельзя не обратить внимания на довольно оригинальные, не слишком экстравагантные, однако, рифмы: «снег-сне», «окна-смолкло», «не встретить-ветер», «горячо-пчел». Подозрительный, на первый взгляд, глагол «мерк» по отношению к «старому коту», примостившемуся «на краешке постели», выигрывает в выразительности и экспрессии, но эпитет «молочный» применительно к сну, в котором он пребывает, пожалуй, притянут за уши.
Второй сонет еще менее прозрачен для восприятия. Свое название он получил также по случаю, по первой фразе: «И темнота, парящая внутри / зовет тебя потеряно, по-птичьи...», которая у вдумчивого редактора вызвала бы массу претензий: почему темнота «парящая»? внутри чего и каким образом она парит? почему не закрыт запятой причастный оборот? почему наречие «потерянно» потеряло одно из своих двух «н»? почему, наконец, на этом и обрывается птичья тема, вынесенная в заголовок? Надо отдать должное изощренно-фантастическому образу фонарей, напоминающих своими округлыми телами рыб, которые «со дна всплывают в омуте двора / и снег едят до самого утра». Но в двух заключительных катренах ориентиры опять-таки размываются. Как в калейдоскопе сменяют друг друга алогичные образные ребусы. Остается только на свой страх и риск догадываться, как декодировать довольно замысловатую фразу: «Тут прямо к небу лепятся дома: / как будто свет, как будто похоронен». Причем тут «свет» и кто «похоронен»? То же самое можно сказать и о «горшочке», который «варит кашу длинных снов» или – как вариант – «густой кисель». Может быть, только последний катрен несколько проясняет ситуацию. Оказывается, все не так просто: кто-то, по кому тоскует лирическая героиня, зазимовал в картонном городе, будучи «околдован / пустой землею дальних берегов».
Даже самые одаренным поэтам, увлеченно осваивающим постмодернистскую поэтику, необходимо тщательнейшим образом шлифовать свои тексты, чтобы быть адекватно понятыми теми, для кого они собственно пишут. Элемент сотворчества, конечно, тоже необходим, но не до полного, конечно, произвола. Особенно это касается такого совершенного поэтического феномена, как сонет. В том числе и его коломенская модификация.
Краткий по необходимости обзор представленных в Мастерской коломенских сонетов позволяет прийти к выводу: перед нами весьма продуктивная разновидность нетрадиционной сонетной формы, родственная его упрощенной шекспировской модели. Стилистически она может быть достаточно разнообразной в зависимости от индивидуальной манеры и таланта поэта, взявшего его на вооружение. Основным определяющим ее экспрессивные свойства приемом следует считать варьирование способов рифмовки в катренах. О том, насколько востребованной и популярной станет она в будущем, как говорится, время покажет. Прояснятся, видимо, и ее эмфатические шлейфы, которых она пока не нагуляла.